***
— Представляешь?! — Василиса нервно дернула рукой, всё ещё сжимавшей письмо, — она считает это наилучшим выходом! А я, значит, должна ходить под мороком, не вспоминать тебя, Осталу, прошлую жизнь… Только учиться. Лёшка покачал головой. — Страшно, наверное, понимать, что тебе в любой момент могут голову заморочить, а ты даже и не заметишь. Василиса пожала плечами. Злость поутихла, и она перестала размахивать письмом, аккуратно сложила его и сунула во внутренний карман рюкзака. Было раннее утро, но призвать часолист она уже не могла, оставалось только ждать вечера и следить за своими вещами. Девочка хорошо понимала, что письма Фаины нельзя показывать посторонним. Но Лёшка-то свой, с часодейством никак не связанный человек! Да и ему она не стала читать всё письмо, только кусочек про морок. Слишком обидно было. Наставница была единственной на Эфларе, кто относился к Василисе тепло, кто учил её, кто давал ей право выбора и прислушивался к словам… Василиса полюбила её так сильно и быстро, как могла только очень одинокая девочка, и осознавать, что и Фаина не идеальна, ей было больно. Ужасно больно, грустно и практически невыносимо страшно. Василиса передернула плечами, и Лешка, задумавшийся о чем-то, снова посмотрел на неё. — Жутко всё это. И Фаина эта твоя жуткая. — Она замечательная! — тут же отрезала Василиса, не успев осознать, что именно говорит. Лёшка молча удивленно приподнял брови, и Василисе пришлось продолжить. — Она добрая. Учит меня. С ней гораздо лучше, чем было бы с отцом. Мне так интересно! И вообще… Может, это и правда был лучший выход. Не знаю. Лёшка посмотрел на неё грустно и перевёл тему. Потом, когда они уже расходились, спеша каждый на свою тренировку, пробормотал что-то о том, что Василиса сильно изменилась за эти два месяца. Почему-то ей стало ещё обиднее от его слов.***
Родион скривился, дочитав письмо Маара. Аккуратное, подробное, очень вежливое письмо, полное плохих новостей. Ничего неожиданного, конечно. Но в последние дни Родион так издёргался, что даже ожидаемые проблемы выбивали его из колеи. Нет, так не пойдёт. Надо собраться. Выпить горького, горячего кофе и заставить себя успокоиться, сосредоточиться, заледенеть. Снова перечитать письмо. Марк и Ярис, кажется, начинают чувствовать свои ключи. Всё правильно, первая тройка из пророчества и просыпается первой… Что с серебряным ключом — непонятно; у Фэша проблемы с меткой, и неясно, накладывается ли на них что-то ещё. Девушки пока в порядке, правнук — тоже. Хорошо… Родион не жалел, что сделал черноключницей Василису. По крайней мере, пока. Пусть лучше девчонка столкнётся с проклятьем, пусть докажет, что достойна трона, договорившись с ключом. И не сойдёт с ума по пути… Чёрный Ключ был самым сильным из ключей и самым страшным, он прятал в себе тайну, которую Родиону так и не удалось разгадать. Может, потому что он боялся разгадки. Ведь что бы он ни говорил Зодчему Кругу, «оружие против Духов» не обязательно окажется оружием против Астрагора. Может, оно уже нацелено на него. Хорошо, что на Василису легко было влиять. Даже несмотря на своеволие Фаины, она никогда не перейдёт на сторону Астрагора, он видел это. Маару Родион не смог бы доверить этот ключ, не смог бы довериться, мальчишка был слишком амбициозен, полезен, но не всегда предсказуем, и вскоре стал бы опасен… Но девочка — нет. Она будет хорошим оружием. Если что, её будет очень просто убить.***
Елена писала быстро, сбиваясь с тона и почерка, пятнала кремовую бумагу резкими, непослушными линиями. Она волновалась: ей нельзя было отправлять это письмо, нельзя было вмешиваться и рассказывать то, что она только что написала; нельзя было предупреждать Марка. Но и не предупредить его не могла. Он писал ей, что чувствует свой ключ — и это было правильно, должно было быть правильно, радостно, замечательно… Но было страшно. Ключ обжигал ему руки, заставлял сны загораться невыносимым, неугасимым пожаром, расцветал золотым огнём в самой сути, игрался, проникая в эферы, превращая тихий огонь спиралей в ненасытное золотое пламя. Мучил Марка, её лучшего ученика, мучил так сильно, что, казалось, почти убивал. И это было невыносимо. Елена любила Марка — любила так, как только можно любить собственное создание, слишком сильно похожее на тебя самого; любила достаточно сильно, чтобы пробраться в те архивы Непростых, к которым у неё не было доступа, чтобы скопировать несколько страниц очень, очень древнего текста и написать это письмо — письмо, за которое её убили бы и Астрагор, и Астариус. …Но недостаточно сильно для того, чтобы пожалеть его, чтобы предложить обменяться ролями с Дейлой — смотрители ведь для этого существуют, помогают справиться с ключами и остаться собой, и подменяют, если ключ всё же оказался сильнее. «Это вся информация, которую я только смогла найти», — писала она, — «надеюсь, тебе это поможет. Не говори ничего Маришке, не тревожь её, пока её ключ не проснется, но потом сразу же покажи ей это письмо. Пожалуйста, останься живым. Е.М.»
***
Миракл не думал, что ему понравится переписываться с Ярисом. Мальчишка был удобным инструментом — но только инструментом, не более. Он писал обо всем, что происходит в лагере, особенное внимание уделяя собственному ключу — ключу, который вдруг оказался очень близок Мираклу. Зодчий мало знал о ключах. Эфларус не любил говорить о них и до коронации, рассказывал только ключникам, и то явно не всё; больше знал только его лучший ученик, талантливый и самый любимый — но Рунис секретов не раскрывал. «В ключах заключены семь великих секретов Времени», — писал Эфларус в той единственной книге, что была в распоряжении РадоСвета. Всё остальное, все дневники и письма, научные разработки и незаконченные рукописи забрал себе Астрагор. Удивительно, но Эфларус продолжал любить своего ученика даже после того, как тот его предал. Миракл так бы не смог. Он никогда не любил своих учеников; мог ценить их, мог уважать, мог интересоваться — и только. Миракл слишком любил играть, чтобы по-настоящему полюбить что-то кроме хорошей игры. И сейчас, объясняя Ярису, как совладать с ключом, точнее, пытаясь разобраться, как это сделать, и перебирая варианты один за другим, Миракл не волновался. Но ему было интересно. Интереснее, чем он ожидал.***
Фэш падал. Падал в бесконечную хищную темноту, падал, и задыхался, слышал чей-то смех и шорох крыльев летучих мышей, падал, и не мог ничего сделать. Он цеплялся за нити, но ранил пальцы, и капли его крови радовали темноту, она урчала, улыбалась и ждала, пока Фэш упадёт. Иногда он тянулся к нитям всё сильнее и сильнее, и кровь лилась рекой, и он умирал до того, как падал в пасть темноты; иногда он чувствовал, как смыкается вокруг бесконечная чёрная глотка. Всегда просыпался уже после того, как до последнего мгновенья прочувствовал свою смерть. Фэш не открывал глаза. Он лежал, дышал рвано и медленно, пытаясь прийти в себя. Это была не первая кошмарная ночь, но привыкнуть не получалось. Слабый утренний свет резал глаза даже сквозь веки, и вставать не хотелось, но Фэш заставил себя проснуться окончательно. Он уже знал, что засыпать снова нельзя: кошмар никуда не уйдёт. Лучше уж устать как можно сильнее, чтобы хотя бы одну ночь провести совсем без сновидений. Всё равно выспаться не получалось уже давно. Кошмары начались почти сразу. Когда Фэш пришёл к Астариусу, когда попросил спасти его от участи следующего, когда наконец-то оказался в безопасности — по крайней мере, так ему казалось тогда. Кошмары пришли, превратили в ад его ночи, прокрались сначала вечной тревогой, потом ещё чем-то, пока он, сам того не замечая, стал бояться уснуть. А на Остале всё стало ещё в десять раз хуже. Фэш выбрался из домика, пробрался в беседку, стоявшую за оградой, устало уронил голову на руки. Холодный утренний ветерок слегка приводил мысли в порядок, и даже почти успокаивал, но этого было недостаточно. Фэш вызвал часолист, надеясь ненадолго спрятаться от проблем в одной из заставок, и увидел новое письмо. Странно. Астариус не давал ему инструкций, да и не должен был их давать. У Фэша ведь не было покровителя, и ключ он добыл себе сам. А тот, кто мог бы им стать, мог катиться ко всем карпатским чертям разом. …Правда, Фэш подозревал, что учитель и с чертями б договорился. Он всё же потянулся к письму, уже зная, от кого оно. Фэш чувствовал это кончиками пальцев, дрожащими нитями, еле слышным их звоном; чувствовал меткой, так и не переставшей болеть, и собственной усталой тревогой. Поэтому он не удивился. На это у него уже не было сил. «Дорогой племянник, Полагаю, ты не удивишься, узнав, что старшим из ключников я назначаю тебя. Надеюсь, тебя не затруднит одна небольшая просьба, и ты передашь остальным ключникам и смотрителям моё сообщение. Я жду всех вас на ужин завтра в полночь, и рассчитываю на то, что в этот раз ты будешь вести себя достаточно благоразумно. Твой бывший учитель» Фэш смотрел на письмо пустым, невидящим взглядом. Он слышал каждое его слово, слишком хорошо зная, с какой издёвкой могли бы прозвучать эти слова. И он чувствовал каждую издёвку ледяным ожогом на сердце — на том, что было у него вместо сердца; настоящее разбилось тогда, когда Фэш узнал, для чего учитель на самом деле взял его в Змиулан. И с тех пор все чувства стали для него лишь разными оттенками боли. Хотелось закричать; ещё сильнее — заплакать. Но Фэш рассмеялся, громко, яростно, истерично, и смеялся долго — так долго, что воротник футболки помок от стекавших по щекам слёз. А потом он пошёл и передал остальным приглашение Астрагора. И голос у него не дрожал.***
Василиса нахмурилась. Ей всё никак не удавалось поговорить с Фэшем, и сегодняшнее утро не стало исключением. Она волновалась за него, волновалась сильнее, чем стоило бы, и всё никак не могла забыть застывший, но будто бы испуганный взгляд. — С ним что-то не так, — пробормотала она еле слышно. — Ты права, — тихо произнёс кто-то рядом с ней. Это был Ярис, бронзовый ключник; они уже успели познакомиться, но почти не общались, — Ему очень страшно. И больно. — Откуда ты знаешь? — Василиса удивленно наклонила голову. Она знала Фэша недостаточно хорошо, чтобы чувствовать оттенки его состояния, и ничего не слышала о том, что Ярис знал его лучше. — Просто знаю, — он покачал головой и вдруг потянулся к цепочке на шее. Василиса догадывалась, что он носит на ней ключ: почему-то их советовали держать как можно ближе к телу; ей самой Фаина сказала, что это не имеет никакого значения. Ярис сжал ключ в руке, и на мгновенье его лицо исказила странная смесь боли и восхищения; потом он снова посмотрел на Василису. — Тебе легче будет узнать, что с ним, — сухо произнёс он, — вы же друзья, нет? Она молча пожала плечами.***
Константин очень надеялся, что он никогда не получит такое письмо. Что Ник напишет о том, что у них всё в порядке, что Цветение пройдёт спокойно, и что никто не пострадает — особенно Фэш. У него был повод бояться. Константин слишком хорошо знал, какими становятся лучшие ученики Астрагора, и что случается с теми, кто их любит. Он никогда не запрещал Нику дружить с Фэшем, но и никогда не забывал, что произошло с ним самим. И теперь могло произойти с Ником. «Астрагор назначил его главным.» «Он почти не разговаривает с нами.» «Мне кажется, он почти перестал спать.» Константин догадывался, что происходит, и надеялся, что Фэш окажется достаточно сильным, чтобы выдержать это и остаться самим собой.***
Диара ввалилась к Косте в мастерскую, закрыла за собой дверь и почти упала на стул. Ей нравилось приходить нему, прятаться от чужих эмоций в его спокойной сосредоточенности; нравилось обсуждать с ним дела. — Будешь кофе? — Лучше чего покрепче. Диара сидела, закрыв глаза, и слышала шаги, шорох и тихий звон; когда Костя снова подошёл, она открыла глаза, взяла у него стакан, на донышке которого плескался коньяк, и выпила залпом. — Всё так плохо? — он сел напротив, снова потянулся к разложенным на столе шестерёнкам. Диаре нравилось смотреть, как Костя работает: точные, аккуратные движения; внимательный взгляд; и тихая, спокойная атмосфера, столь редкая в Белом Замке. Но сейчас она не приглядывалась. — Я не знаю, как она с этим справлялась, — пожаловалась Диара, — столько дел, и я ничего не успеваю даже с часодейством, и всё валится из рук, и я так устала… Лисса не готова была простить свою опальную фрейлину, и Фаина больше не появлялась в Чародоле. Не приходила она и на заседания РадоСвета, и всё её обязанности взяла на себя Диара — точнее, попыталась это сделать. Не вышло. Фаина была незаменима, но Лисса отказывалась в это поверить. Отказывалась понять, что вся её власть, весь контроль над Чародолом и всё уважение народа зависело не от неё. А Фаина не подпускала к себе Диару, видимо, желая, чтобы Лисса сама перед ней извинилась. Диаре казалось, она скоро сойдёт с ума. — И как у неё всё это получалось? , — пробормотала она. Костя поймал её взгляд и очевидный ответ «она всю жизнь готовилась стать королевой» повис в воздухе. Никто из них так и не сказал этого вслух. Диара наконец пришла в себя, поймала среди сочувствия и внимания тоненькую ниточку страха. — У тебя тоже что-то случилось? — Костя кивнул, откинулся на спинку стула, не сразу нашёл слова. — Ник пишет, что Фэш ведёт себя странно. Я догадываюсь, что происходит, и боюсь, что он не сможет долго сопротивляться. Диара только вздохнула. Диана писала ей о том же, и фрейлина понимала, что Астрагор никогда не позволит сбежавшему ученику жить спокойно, что он прибегнет к любым мерзостям, чтобы наказать того, кого считает предателем. За Фэша стоило бы молиться — только вот она не знала, кому.