Коснуться дна

      — Если твоя мать будет спрашивать про экскурсию, то мы непременно скажем, что я не отходила от тебя ни на шаг, — возвращаясь в каюту под руку со Стейси, произнесла графиня Ротес и покачала головой, вдруг бросив на неё странный взгляд.       Мисс Монтгомери удивлённо подняла брови, не понимая, для чего надо было лгать. Она-то уж точно видела, что никакого особого восторга от прогулки графиня не испытала, да и вообще держалась чуть в стороне, словно не желая мешать тем, кому было действительно любопытно. Маму после того небольшого инцидента за обедом такой рассказ удовлетворил бы куда больше, будто бы подтверждая её правоту относительно решения никуда не ходить и давая возможность попрекать дочь глупым и бессмысленным непослушанием.       — Но это же неправда, — слабо возмутилась Стейси.       — А тебе хочется новых ссор? — изумилась в ответ графиня Ротес и, не сдержавшись, тихо цокнула языком. — Ты же прекрасно знаешь характер Милдред, чтобы понимать, что она явно будет не в восторге от…       Графиня замолчала, заметив идущих навстречу мистера и миссис Астор, и, поравнявшись с ними, вежливо кивнула. Впрочем, она так и не продолжила свою мысль, вновь оставшись со Стейси один на один, вызвав у той ещё большее недоумение, выразившееся в досадливо нахмуренных бровях.       — От чего, тётя Ноэль? — не выдержав недосказанности, не смогла скрыть требовательные нотки в голосе Стейси. Мама могла быть недовольна и при самом незначительном поводе.       — От твоего интереса, родная, — раздался усталый вздох. — Он весьма славный, этот судостроитель.       Стейси с трудом хватило выдержки, чтобы не споткнуться на ровном месте и не сбавить шаг, хотя в глазах тут же всё потемнело. Щёки сразу заболели от резко прихлынувшей к ним крови — это было уже не привычное смущение, а скорее настоящий ужас, потому как Стейси, начиная паниковать, чувствовала, что едва не задыхается. Пришлось приложить немало усилий, чтобы хоть чуть-чуть восстановить сбившееся дыхание и попытаться скрыть это состояние от графини, которая, разумеется, видела всё, но ничего больше не говорила.       — Мистер Эндрюс хороший человек, — спустя какое-то время молчания, показавшееся им обеим целой вечностью, тихо-тихо выдавила из себя Стейси.       — О, и ты поняла это, когда обсуждала с ним… Как же он сказал? Трёхлопастные винты? — с усмешкой в глазах спросила графиня Ротес. — Сдается мне, вы с ним знакомы чуть больше, чем думает твоя мать.       — С чего такие мысли? — попытка воспротивиться была совсем уж безуспешной и отчаянной.       — Неужели ты думала, что я не замечу? Чего только стоили те взгляды, которые ты бросала на него за обедом, — с ненаигранным возмущением протянула графиня, но, смягчившись, понимая, как и без того некомфортно чувствовала себя сжавшаяся, словно пружина, Стейси, добавила. — Увлечение — это чудесно, дорогая. Особенно в твоём возрасте. Я не хочу, чтобы ты обижалась на меня. Но позволь сказать тебе правду. Твоя мать этого не оценит.       Это было истиной. Ни открытой искренности, ни уж тем более каких-либо более ярких и выставленных напоказ чувств мама бы не приняла, посчитав их слишком аморальными и противоречащими нормам приличия. Поразительно, как холодный расчёт, чопорность и щепетильность сочетались при этом с её отношениями с мистером Джейкобсом. Стейси бы вполне могла принять, что несчастная мать, никогда по-настоящему не любившая отца, и вовсе не знала светлых эмоций любви, но предстоящая свадьба ставила это под сомнение.       — Я знаю, — тихо пробормотала она себе под нос.       — Но я не стану тебе ничего советовать, принимай все решения сама. Я не собираюсь вмешиваться в ваши дела, — продолжила графиня, когда они, наконец, остановились возле каюты Милдред, чтобы поставить её в известность о своём возвращении. Лишь напоследок взглянула слишком уж выразительно, пытаясь вложить в этот взгляд то ли суровое наставление, то ли, напротив, дружелюбную поддержку, однако тем самым ещё больше запутала Стейси.       Благо, мама, утомлённая головной болью, спала, и объясняться с ней пока ни о чём не пришлось. Ободрённая этим, оставив графиню, Стейси просто-напросто сбежала к себе в комнату, чувствуя, как отчаянно горели щёки.       Всё, чего ей хотелось сейчас, так это, несомненно, побыть наедине лишь с самой собой. Только она и полная тишина, нарушаемая, быть может, шумом океана. Этого должно было хватить, чтобы немного успокоиться и прийти в себя после прозвучавших откровений. Впрочем, ничем, кроме поведения, Стейси не подтвердила слов графини, но той, кажется, этого было и не нужно.       Терезы в каюте не было. Окна, всё ещё закрытые шторами, слабо пропускали солнечный свет, рассеиваемый мягкими пятнами, и Стейси не стала включать электричество. Захлопнув за собой дверь, она устало прислонилась к ней затылком, чувствуя, как сдавливало от напряжения виски, и окинула пустым взглядом всю комнату, будто и не видя ничего перед собой. А потом, тяжело вздохнув, подошла к туалетному столику и, опустившись в кресло, посмотрела в большое зеркало.       Отражение ответило ей пламенным взглядом, несмотря на царивший кругом полумрак. Удивительно, но в нём горела уверенность, пусть и слабая, но уже отчётливо проглядывающая через многие и многие лабиринты сомнений. Стейси усмехнулась самой себе и, зарывшись пальцами в волосы, безжалостно портя так аккуратно и заботливо уложенную причёску, вдруг почувствовала оставленный в ней стебелёк, едва не потерявшийся между прядями.       Цветок, а следом за ним и заколки легли на стол, а затем мисс Монтгомери опустила на перекрещенные руки голову, недоумевая, почему вообще всё это происходило с ней.       Она не призналась открыто тёте, ещё и сама толком не осознавая своих чувств, а уже представляла, во что это могло вылиться. Собственные эмоции пугали её ничуть не меньше, чем возможная реакция матери. Стейси не нравилось, что лишь при одной, даже самой краткой мысли о мистере Эндрюсе у неё начинало заходиться в бешеном ритме сердце, мешая не просто думать, а даже дышать полной грудью. Это было ненормально. Это было сумасшествием, с которым она никогда не сталкивалась, да и не надеялась столкнуться, считая, что книги, описывающие подобное, лишь насмешливо лгали. Однако стоило Томасу вдруг оказаться рядом, взглянуть на неё, чуть сощурившись, и всё внутри успокаивалось, сменяя тревогу какой-то сладкой истомой, заставляющей забывать почти обо всём на свете и, как минимум, об осторожности.       А ещё Стейси боялась, что мог об этом подумать сам мистер Эндрюс. Прослыть в его глазах в качестве взбалмошной девицы, по-ребячески привлекающей его внимание, ей совершенно не хотелось. Он нравился ей, как выразилась графиня, этот славный судостроитель. Нравился ровно настолько, насколько это было неправильно по отношению к малознакомому человеку. В сущности, они практически ничего не знали друг о друге. Лишь излишняя откровенность Стейси была причиной, по которой Томас Эндрюс был осведомлен о некоторых подробностях жизни семьи Монтгомери. Она же и представить себе не могла, чем он жил всё это время и что любил. И как можно было влюбиться — она чуть дрогнула, впервые произнеся про себя это слово — так скоро, так неосторожно, так беззаветно?       Снова глянув в глаза своему отражению, Стейси увидела в них застывшие слёзы и, пару раз моргнув, поднялась с места, чтобы уже через секунду без сил упасть на постель, отвернувшись к стене, цепляясь пальцами за подушку и крепко сжав веки. Она чувствовала, как спустя время наволочка под щекой стала влажной, но не хотела даже пошевелиться.       В итоге, утомившись от переполнявших её весь день эмоций, Стейси заснула, погрузившись в глубокий сон без сновидений, пожалуй, единственный необходимый ей сейчас, чтобы отдохнуть. Она не ощущала ни давящего чувства в груди из-за корсета, ни пробегавшей по телу дрожи от прохлады в помещении, несмотря на работу термотанка. И это было благодатное время, потому как она, наконец, хотя бы перестала хмурить брови.       Если бы не ужин и заглянувшая, включив свет, в половине седьмого в каюту Тереза, мисс Монтгомери, вероятно, проспала бы до самого утра. Только вот её неловко потрясли за плечо, и Стейси, резко сев на кровати, испуганно взглянула на горничную.       — Мисс, — изумлённо оглядев Стейси с ног до головы, произнесла Тереза, — что с вами?       Платье, ещё днём считавшееся самым красивым, было теперь ужасно измято, а волосы, окончательно растрепавшиеся, липли к влажной коже. Стейси задрожала от пробившего её после сна озноба и, обхватив себя за плечи, опустила ноги на пол.       — Согрей чайник, Тереза, — хрипло велела она, не ответив на вопрос. Голова болела от слёз, оставивших на подушке растёкшийся след.       — Да, мисс.       Тереза поняла, что спрашивать больше ничего не следовало. Они обе молчали: Стейси молча выпила целых две чашки обжигающего губы и рот чая, почувствовав, наконец, себя гораздо лучше, а Тереза тем временем молча расчёсывала её спутавшиеся влажные волосы, пытаясь придумать, как соорудить из них что-нибудь более или менее приличное.       Время откровенно поджимало. Когда в каюту без стука вошла Милдред, явно уставшая ждать дочь, Тереза только-только заканчивала перешнуровывать корсет на спине Стейси.       — Ты слишком долго собираешься, — покачала головой мама.       — Извини, — отозвалась та, чувствуя, как Тереза, наконец, завязала бант на шнуровке.       — Чем ты вообще занималась весь день? Ноэль сказала, что ваша прогулка длилась часа два, не больше, — в голосе сквозило осуждение. Мама наверняка решила, что всё это время Стейси просто бездельничала, сидя в каюте и…       Стейси едва слышно вздохнула. Так ведь в действительности и было.       — Я спала. Должно быть, виной всему свежий воздух, — отозвалась она, решившись, наконец, взглянуть на мать.       Она боялась увидеть во взгляде Милдред недовольство, но та была спокойна и равнодушна. Значит, графиня, как и обещала, ни словом не обмолвилась с ней своими подозрениями. Хотя бы за это мисс Монтгомери была ей благодарна, не забивая путавшиеся мысли ещё и необходимостью придумывать отговорки.       Минут через десять, торопливо надев платье и снова поправив шнуровку, Стейси, наконец, была готова. Мама предупредила, что на ужин обещала прийти тётя Глэдис Черри, что ещё больше приободрило Стейси. Она прекрасно понимала, что разговор за столом в таком случае непременно пойдёт о свадьбе, и графиня Ротес, да и все остальные, не будут обращать на неё ровным счётом никакого внимания, что ей сейчас было только на руку.       Стейси, осторожно и плавно входя в обеденный салон, поражалась самой себе. Ещё прошлым вечером мысли о новом замужестве матери приводили её если не в тихую ярость, то уж точно в настоящее отчаяние, от которого хотелось забиться в тёмный угол. Сейчас же, желая отвлечь всех от обсуждения и осуждения собственного поведения, она была готова едва ли не самостоятельно завести разговор о том, какого цвета платье ей лучше будет выбрать на церемонию, сколько ваз цветов расставить в доме и так далее, и тому подобное. Своя судьба, никак не связанная с предстоящим родством с семейством Джейкобсов, интересовала её куда больше.       Заняв одно из мест, поприветствовав всё ещё бледную из-за плохого самочувствия тётю Глэдис, Стейси взволнованно притихла. Со стороны могло бы показаться, что в этом не было чего-то удивительного — слишком уж немногословной становилась мисс Монтгомери, когда вокруг было много людей. Но нынешним вечером всё было не совсем так.       Стейси аккуратно и робко поднимала глаза, оглядывая зал, при этом делая вид, что вслушивается в беседу матери с родственницами. На графиню она старалась не смотреть вовсе, хотя и отвечала на её краткие вопросы, касавшиеся, как и предполагалось, будущего торжества.       Нет, Стейси, конечно, всё это время искала взглядом мистера Эндрюса.       «Глупость какая», — корила она себя, однако ничего не могла поделать с колотившимся в груди сердцем, требующим хотя бы просто вновь поймать его взгляд.       Она искала и не находила, с каждой минутой становясь всё печальнее, пусть и сохраняя на лице выражение полной невозмутимости. Ужин из-за этого тянулся невероятно долго. Стейси не чувствовала вкус еды, скорее автоматически принимая от официантов очередное блюдо, думая, что, если бы не тот разговор с тётей Ноэль, она бы сейчас так не терзалась.       Она едва удержалась от того, чтобы горько не хмыкнуть. «Если бы не её собственная чувствительность», — было бы сказать правильнее. И винить в этом никого другого, даже того же Томаса, было нельзя.       Мучительное ожидание каких-либо перемен заставляло её нервничать ещё больше. Она даже порывалась обернуться, взглянуть, может мистер Эндрюс сидел как раз у неё за спиной, но сдерживалась, взволнованно покручивая в руке вилку.       Глупо, глупо, глупо.       Она не понимала, что собиралась найти в этом его взгляде, к которому так стремилась. Ещё одно подтверждение того, что он настоящий джентльмен, раз вежлив с ней и обходителен? Или, быть может, напротив, усталость от её излишнего внимания, чтобы успокоиться и перестать накручивать себя?       Стейси шумно выдохнула и сунула в рот новый кусок пудинга.       — Дорогая, а ты что думаешь: лиловый или небесно-голубой? — спросила Милдред, заметив уж слишком отвлечённое выражение на лице дочери, граничившее с невежливостью.       — Голубой, — особо не задумываясь, отозвалась Стейси, даже и не поняв, о чём её спросили, и в тот же момент пообещала себе, что окинет салон взглядом в самый последний раз и на том успокоится.       Очень вовремя, потому как в зал вошёл капитан Смит. От него так и веяло спокойствием и по-военному правильной сдержанностью, что невозможно было не обратить на него внимание. Смит кивал гостям, у некоторых столиков и вовсе останавливался, а Стейси не понимала, почему не могла перестать наблюдать за ним. Капитан уходил всё дальше, туда, где за вазами с цветами были скрыты более уединённые столики. Где ещё днём доктор О’Лафлин весело шутил со своими гостями.       Стейси похолодела, вдруг поняв, что за всё это время так и не подумала повнимательнее присмотреться к тем, кто теперь сидел рядом с доктором. А капитан Смит тем временем остановился именно у этого стола.       Один из джентльменов, сидящих к Стейси спиной, вмиг показавшийся ей очень знакомым, весьма внимательно выслушал то, что говорил ему капитан, а потом, явно извинившись перед остальными гостями, поднялся на ноги, наконец, повернувшись.       Стейси не могла скрыть вздоха разочарования.       Это был не мистер Эндрюс.       Собственные фантазии обухом ударили по голове. Ей вдруг стало так душно, как под большим пуховым одеялом, которым её укутывали в детстве. Жар пробежался по всему телу, а томление в груди стало разгораться лишь с большей силой.       — Должно быть, тебе совсем скучно с нами, — мягко коснувшись ладони Стейси, буквально вырывая её из капкана переживаний, заметила мисс Черри и тепло улыбнулась ей. — Я слышала, что ты увлекаешься музыкой, дорогая. Говорят, по вечерам один из оркестров играет в холле первого класса на шлюпочной палубе. Почему бы тебе не сходить, пока мы будем обсуждать кружева да бриллианты, верно, девочки?       Стейси печально взглянула на мать. Та, задумчиво поджав губы, совершенно благосклонно кивнула.       — Почему бы и нет. Ты чересчур напряжена в последнее время, Стейси. Отдохни немного.       — Тогда я возьму с собой Терезу.       Милдред была не против.       Окончив ужин, мисс Монтгомери медленно ушла в свою каюту, не испытывая на самом деле огромного желания куда-либо идти. Но отвлечься было действительно необходимо.       Музыка практически всю жизнь была её главным спасением. На светских ужинах, куда их приглашали всей семьей, она, будучи ребёнком и пугаясь взрослых, жалась к музыкантам, порой мешая им работать, но несомненно получая благодарность за оказанное внимание. На таких мероприятиях редко кто воспринимал их игру иначе, чем просто фоновый шум. С возрастом это мало изменилось. Только теперь Стейси, погружаясь в музыку с головой, сдерживала себя и уже не покачивалась в такт мелодиям.       Тереза же встретила её предложение с восторгом. Стейси давно не видела, чтобы она так долго крутилась перед зеркалом, поправляя и без того опрятную одежду.       — Как я люблю послушать хороший рэгтайм, мисс, — восклицала она то и дело, пока они шли по уже знакомым Стейси коридорам. — Мой братец, тот ещё пройдоха, в школе научился играть на пианино, и я постоянно просила его музицировать дома, а он вместо этого всё время сбегал на улицу с другими мальчишками.       Стейси на эти жалобы только улыбалась. Весёлость Терезы через какое-то время стала передаваться и ей, и теперь и мисс Монтгомери чуть подрагивала от странного предвкушения. Они пришли как раз вовремя, быть может, даже чуть раньше необходимого. Квинтет только начинал собираться, но за прикрученным к полу пианино уже сидел музыкант, внимательно перебирая нотные листы.       — Начнём с чего попроще, Тео, — указывал ему на нужные мелодии мистер Хартли, трепетно прижимая к груди скрипку, с которой, кажется, не расставался ни на минуту.       — С двенадцатой, значит? — хмурясь и возвращаясь на несколько страниц назад, спросил пианист.       — Нет, с десятой. Какая-то дама очень уж просила Кларка её сыграть.       — А я и не знала, что можно заказать мелодию, — громким шёпотом произнесла Тереза на ухо Стейси. Но, пожалуй, судя по последовавшей реакции, её услышали все.       — Обычно нельзя, мисс, — отозвался пианист, подняв глаза на присевших в кресла около небольшого столика Терезу со Стейси. — Но бывают исключения.       Тереза сконфуженно опустила голову, исподлобья взглянув на него в ответ, а потом, чуть кивнув, отвернулась к мисс Монтгомери, пристыженная тем, что её застали за подслушиванием чужого разговора. Впрочем, она быстро решила, что и музыкант влез в её диалог совершенно без разрешения, а потому не стала сильно переживать.       Когда появились и остальные музыканты, все свободные места были уже заняты пассажирами, желающими послушать их игру, и стюардам пришлось принести несколько кресел из соседних холлов, из-за чего вышла небольшая задержка. Тереза, чуть ёрзая на месте, немного недовольно косилась на спину пианиста, вызывая у Стейси лёгкую улыбку. Но потом Уоллес Хартли дал отмашку, и оркестр начал играть.       О, это было прекрасно! Первые мелодии, действительно очень размеренные, совсем скоро сменились вальсом Штрауса. Стейси прикрыла глаза, так и представляя, будто парит под самыми облаками, легкая, как перо, и бесконечно свободная, как само небо. Тереза же тихо мычала себе под нос, чуть заметно покачивая коленками в такт, позабыв обо всём. Они обе были в восторге.       Тонкие звуковые переливы уносили мысли куда-то далеко-далеко. Дышать становилось чуть легче. Но было это ровно до тех пор, пока плавная и протяжная музыка, повинуясь воле исполнителей, не сменилась более задорным рэгтаймом, которого так ждала Тереза. Сколько жизни было в этих мелодиях! Казалось, со временем чуть ли не все пассажиры первого класса стянулись к холлу, чтобы, пусть стоя в стороне, послушать оркестр. Потому что, как бы ни старались Брюс Исмей и его компания придумать развлечения для гостей, на «Титанике», кажется, не было ничего популярнее, тем более в вечернее время.       — Спасибо, мисс, что взяли меня с собой, — сверкая глазами, во время короткой паузы поблагодарила Тереза, улыбаясь виолончелисту.       За временем в тот вечер никто не следил.       Будто желая, чтобы день не заканчивался, оркестр всё играл и играл, под конец начиная повторять уже прозвучавшие мелодии. Стейси лишь догадывалась о том, что музыканты, видимо, воодушевлённые вниманием публики, попросту не хотели останавливаться, пусть по их лицам и было видно, что они устали.       Такой самозабвенный труд не мог не вызывать уважение. Стейси чуть улыбнулась, невольно подумав о том, что, должно быть, при строительстве «Титаника» подобный энтузиазм был и у Томаса Эндрюса, раз даже сейчас, спустя месяцы после работы на верфи, он с таким увлечением был готов говорить о корабле.       Думать о нём, на удивление, снова стало гораздо проще. Было ли то влияние музыки или же она сама, расслабившись, перестала видеть в данный момент поводы для тревог, Стейси не знала. Да и не хотела знать. Вечер, несмотря на пережитое волнение, всё-таки выходил славным, под стать всему произошедшему днём.       — Можно мне немного задержаться здесь? — когда оркестр закончил играть, а пассажиры, поблагодарив музыкантов, стали расходиться, спросила у Стейси Тереза. Но мисс Монтгомери и сама никуда не торопилась. Пусть уже и был десятый час, спать ей совершенно не хотелось, ровным счётом как и сидеть в каюте.       — Ты что-то задумала, да? — догадалась она по искрящемуся взгляду Терезы.       — Ничего-то от вас не скроешь, мисс, — с улыбкой покачав головой, отозвалась тихо та. И, подойдя, к музыканту, собиравшему на крышке пианино ноты, окликнула его. — Мистер?       — Теодор Брейли, мисс, — отозвался он, коротко взглянув на неё.       — Тереза Джонс. Позвольте мне сыграть.       — Сыграть? Вам? — он удивлённо поднял брови и, отчего-то посмотрев на стоящую в стороне с тем же недоумением Стейси, отрицательно закачал головой.       — А что, разве это запрещено? — продолжала напирать Тереза с улыбкой на губах.       — Нет. То есть, да. То есть, не то чтобы, но, — совершенно растерялся мистер Бейли, не находя слов, и Тереза больше не дожидаясь его позволения, заняла место за пианино, коснувшись клавиш кончиками пальцев. — Мисс Джонс, вы расстроите мне инструмент.       — У меня дома было пианино, мистер Брейли, — отозвалась Тереза, глядя в его недоверчиво сощурившиеся глаза.       Стейси и не знала, что ей предпринять, а потому, сев обратно в кресло, с любопытством смотрела на то, во что мог вылиться этот разговор. Так странно было наблюдать за тем, как её милая и бойкая Тереза, обычно всё-таки державшаяся более строго, вдруг с задором пользовалась тем, что пианист, заставивший её ранее краснеть, совершенно потерял дар речи.       Впрочем, обрёл он его довольно скоро, когда Тереза неумелыми движениями коснулась одними только указательными пальцами клавиатуры, наигрывая простенький «Собачий марш», судя по всему, единственное известное ей произведение, которому она научилась у брата. Вышло, что уж сказать, весьма…       — Ужасно, — констатировал мистер Брейли, чуть морщась, когда она закончила. — У вас совершенно никакой техники, мисс. Вы же говорили, что у вас дома пианино!       — Было. Было пианино, лет десять назад. К тому же, я не говорила, что умею на нём играть.       Стейси прикрыла рот рукой, пытаясь скрыть невольно вырвавшийся из горла смех. Это было невежливо по отношению к несчастному Теодору Брейли, выглядящему так растерянно, словно его облапошил на рынке какой-нибудь торговец, но от понимания этого менее комичной ситуация не становилась. Впрочем, мистер Брейли довольно скоро пришёл в прежнее расположение духа, строго насупился и, сверкнув глазами на Терезу, продолжил молча собирать свои ноты.       — Простите, — не пытаясь даже спрятать улыбку, теперь уже извиняющуюся, произнесла Тереза, совершенно не желая, чтобы на неё обижались. — У моего брата действительно было пианино, но меня к нему он практически не подпускал, а мне так нравится, что можно при нажатии одной только клавиши получить чудесный звук.       — Неудивительно, что он вас не подпускал, — тихо и недовольно буркнул себе под нос Теодор, но, помолчав минуту, видимо, перестал злиться. — Этому надо очень долго учиться, мисс Джонс. Нельзя так просто взять и начать музицировать даже что-то столь простое, как «Собачий вальс».       И он, резко склонившись над клавиатурой, ловко и быстро наиграл эту мелодию, чисто и без запинки.       — Видите, — продолжил он.       — Вижу, — вздохнула в ответ Тереза и с интересом взглянула на него. — Так что, мистер Брейли, раз уж я сама не могу сыграть, примете заказ на мелодию?       Он застыл на месте и, поняв, что всё это время его буквально водили за нос, резко повернул голову. О, так оказывается, весь концерт был только ради того, чтобы уговорить его сыграть что-то конкретное? Теодор потрясённо хмыкнул.       — А вы придёте завтра? Не стоит просить меня, если вы не собираетесь слушать.       — Если мисс Монтгомери меня отпустит, — Тереза, смутившись, взглянула на позабывшую о своих тревогах Стейси, которая внимательно ловила каждое их слово, чувствуя себя откровенно лишней. Но менее интересно из-за этого ей уж точно не было.       — Отпущу, — согласно закачала головой она, и Тереза, приободрённая этим, уверенно выдала:       — Вы сможете сыграть что-нибудь из балета Чайковского?       — Чайковского? Но у меня нет нот, — чуть беспомощно развёл руками мистер Брейли, впрочем, быстро вспомнив, что не зря учился много лет и работал теперь на одном из лучших кораблей, чтобы вот так теряться от простой просьбы. Он вздёрнул подбородок и, гордо выпрямившись, строго кивнул. — Будет вам Чайковский. С нотами я что-нибудь придумаю.       — Спасибо, мистер Брейли, — просияла Тереза. — Я обязательно приду.       И, глядя на Стейси с непередаваемой словами радостью во взгляде, предложила той вернуться в каюту.       — Ну, и что это было? — спросила всё ещё удивлённая мисс Монтгомери, когда они отошли чуть подальше, чтобы мистер Брейли не мог слышать этого их разговора. В её вопросе было только искреннее непонимание. И, быть может, лишь чуточку восхищения смелостью и прямотой Терезы.       — Ох, мисс, — неожиданно покраснев, выдохнула та. — Вы видели этого пианиста? Он же совсем юноша, мальчишка, а ведёт себя так строго, будто сам оркестр возглавляет, ей богу. Мой братец такой же. Вот и захотелось его… Уколоть, что ли, — подумав, она гораздо тише добавила. — Да и, признаться, только не осуждайте меня, но он мне сразу немного понравился.       — Понравился, и ты так спокойно об этом рассказываешь?       Тереза покраснела ещё сильнее. А Стейси и сама смутилась своего вопроса. Ей было странно, особенно после всех пережитых сегодня волнений слышать, чтобы кто-то так просто признавал свои чувства, будто ничего серьёзного и не произошло. Она не могла и представить себе, чтобы вот так открыто вдруг заявить нечто подобное. Где же приличия, где, в конце концов, вышколенная привычка держать всё внутри и не выставлять напоказ?       — Я не думала, что от вас надо это скрывать, мисс, — растерявшись из-за её реакции, взволнованно пробормотала Тереза, истолковав всё неверно. — Простите, это было совершенно бестактно с моей стороны. Я не должна была… Я просто думала…       Она хотела бы закончить свою мысль, чтобы объясниться, но не успела. Из-за поворота в тот же момент совершенно неожиданно вывернул кто-то из рабочих, явно не рассчитывавший в такой час встретить в этом коридоре пассажиров. Потому столкновения избежать не удалось. Тереза, врезавшись в него едва ли не со всей силы, глухо охнула. На пол тут же посыпались какие-то длинные свёртки.       — Извините меня, — послышался чуть хриплый, словно из-за необходимости долго и громко разговаривать голос. — Вы не ушиблись?       Стейси, будто зачарованная, смотрела, как он, даже не успев выслушать ответ, принялся подбирать выпавшие из рук свёрнутые бумаги, часть из которых была крепко сжата у него под мышкой.       — Мистер Эндрюс, — тихо выдохнув, не поверила она своим глазам. И Томас, резко вскинув голову, взглянул на неё.       Мучительное ожидание встречи стоило того, чтобы понять, что же всё-таки она так рассчитывала найти в этом его взгляде. Не вежливость и доброту, не отторжение и даже не очарованность. Только спокойствие и безусловную теплоту. Ту самую, с которой он сейчас оглядывал её, невольно приподнимая уголки губ, пусть на лице и была явная усталость.       — Мисс Монтгомери, — так и оставив лежать часть бумаг на полу, потрясённо произнёс он, выпрямляясь, и чуть сконфуженно поморщился, быстро сообразив, что вид у него был не самый впечатляющий.       Томас был в самом обычном рабочем комбинезоне, который, кажется, совсем недавно ещё имел синий цвет, по крайней мере, на это указывали лямки, надетые поверх сероватой от пыли рубашки с закатанными до локтей рукавами. Ладони, перепачканные то ли машинным маслом, то ли угольной грязью, он пытался как-то спрятать, но единственным вариантом было только совершенно некультурно сунуть их в карманы, поэтому Томас отказался от этой идеи, обречённо мотнув подбородком. На котором, к слову, тоже красовался какой-то длинный след, будто мистер Эндрюс пытался предплечьем вытереть катившийся по лицу пот. То, что он вышел откуда-то из жарких котельных помещений, не вызывало сомнений.       — Уже поздно. Почему вы не в каюте? — спросил он, скосив глаза на Терезу, которая, кажется, совершенно не могла взять в толк, откуда её мисс знала то ли рабочего, то ли кочегара и что он, собственно, забыл в первом классе.       — Концерт. Мы ходили послушать, — растеряв вмиг возможность нормально формулировать мысль, выдохнула Стейси и, собравшись с духом, решила узнать, где же всё это время был он. — А вы?       — Я? Я работал, — и он, будто подтверждая это, приподнял в руках свои свёртки, в которых при большей внимательности можно было различить какие-то схемы.       Тереза, так ничего и не понимая, поспешно склонилась, собирая оставшиеся на полу листы, и вручила их Томасу.       — Подожди меня в каюте, — даже не повернувшись к ней, негромко попросила Стейси.       И когда та, чуть волновавшаяся из-за того, что оставляет мисс Монтгомери наедине с непонятным незнакомцем, скрылась из виду, Стейси перестала контролировать рвущуюся из груди радость.       — Вы были в котельной, да? — спросила она, сверкая глазами, будто там он делал что-то из ряда вон выходящее или даже интересное. Томас и подумать не мог в тот момент, что интересен ей был он сам.       На деле же, проблема, не решённая до конца днём, к вечеру проявилась вновь. Томас едва успел умыться после экскурсии, как к нему заглянул стюард с просьбой спуститься в котельную, прихватив чертежи. Обычное дело, казалось бы, для гарантийной группы. Но всё усугублялось тем, что ещё в Белфасте было обнаружено самовозгорание угля, хранящегося в бункерах. Явление нередкое, но малоприятное. Кочегары предпринимали всевозможные меры, чтобы не допустить серьёзного пожара. Мистер Эндрюс же видел возможность ликвидировать возгорание только путём перемещения угля из бункеров W и Y, что, однако, грозило появлением небольшого крена на левый борт. Теперь это стало головной болью — его и капитана.       — Рано было говорить за обедом о моих умственных способностях, — хмыкнул он чуть устало. — Извините мне этот вид, я совершенно не ожидал вас встретить.       — О, я всё понимаю, — закачав головой отозвалась Стейси, отчего-то весьма довольная тем, что видела. Мистер Эндрюс даже без строгого костюма, весь перепачканный, казался ей всё тем же, разве что выглядел даже более настоящим. — Простите, мистер Эндрюс. Должно быть, вам уже надоело это.       — Что именно? — не понял он.       — Постоянно со мной сталкиваться, — опустив голову и глядя на него из-под ресниц, честно отозвалась Стейси, прекрасно осознавая, что тем самым невольно выдала одно из своих опасений.       Но мистер Эндрюс смотрел на неё всё также непонимающе, будто она сказала несусветную глупость, не меньше.       — Милая Стейси, — удивлённо выдохнул он, покрепче перехватив грязными ладонями чертежи. Пятно на его подбородке едва заметно дёрнулось вслед вырвавшемуся из горла смешку. — Прошу заметить, что на экскурсию вас я позвал сам. Как и на прогулку, и на первый наш разговор. Вы не можете надоесть. Мне уж точно.       Пожалуй, это было всё, что ей нужно было, чтобы почувствовать себя абсолютно счастливой. Но Томас смутился, прикусив язык.       «Ляпнул от усталости», — подумал он, заметив, как робко глядела на него после этих слов мисс Монтгомери. Но вырвавшихся откровений было уже не вернуть, а потому Томас Эндрюс, чуть вздохнув, решил, что лучше на сегодня на этом закончить, чтобы, не дай бог, не сказать ещё чего-нибудь провокационного.       — Уже действительно довольно поздно.       — Да, мистер Эндрюс, — безропотно согласилась Стейси, видя, что он был измучен долгим днём. — Должно быть, мне уже пора.       — В таком случае, до завтра? — спросил он и вновь осёкся. Было ли это предложением новой встречи?       — До завтра, — согласно выдохнула она. — Хороших вам снов.