Коснуться дна

      Тот вечер впервые за долгое время Томас позволил себе провести не за работой, коей в последние военные годы было столько, что чертёжники на верфи едва успевали выполнять задания в срок, и не за домашними занятиями, в которых, впрочем, толку от него практически не было, за исключением тех случаев, когда вдруг требовалось что-нибудь починить. Не то чтобы идея провести несколько часов в кресле перед нерастопленным камином принадлежала ему изначально, но он ничего не смог поделать с заехавшим в гости старшим братом. Джон, нагрянувший без предупреждения, был, по крайней мере, не самым неприятным из сюрпризов, которые с завидной регулярностью преподносила жизнь.       Следуя правилам гостеприимства, Стейси провела с ними несколько часов, но вскоре пожаловалась на усталость и ушла в спальню. Томас подозревал, что ей просто захотелось побыть в одиночестве, что случалось довольно часто, стоило кому-нибудь непрошенному влезть в их уединенную жизнь. Он был не против, особенно зная, что Джон в любом случае собирался затронуть темы, которые могли её ранить. Весь его такт куда-то пропадал, когда дело касалось Стейси. И не сказать, чтобы это было обоснованно.       В её семье подобного по отношению к Томасу себе никто не позволял. Даже в первые дни после гибели «Титаника», когда Нью-Йорк стоял на ушах, а журналисты охотились за словами свидетелей судебного процесса, в доме Стейси едва ли можно было найти хоть одну газету с громким заголовком, хоть что-то, напоминающее о корабле. Тогда Эндрюс почему-то не сомневался, что это не было простым совпадением. В том доме — чужом, по-американски вычурном и одновременно пустом — ему милосердно давали несколько мгновений на передышку, в то время как гостиничный номер, где он старательно собирал по крупицам мельчайшие детали катастрофы, напротив, тянул из него жилы.       Благо, и миссис Монтгомери, и мистер Джейкобс впускали его в свой дом весьма благосклонно, и, когда оставались силы, Томас заходил, чтобы провести вечер в гостях и немного отдохнуть от лезущих в голову мыслей. В один из подобных дней, когда Томасу, словно заученный псалом, пришлось повторить показания перед несведущими в кораблестроении сенаторами, мистер Джейкобс встретил его на пороге приветливой улыбкой.       — Добрый вечер, мистер Эндрюс.       — Относительно добрый, мистер Джейкобс, но я действительно рад вас видеть.       — Я даже знаю, кого вы будете рады видеть куда больше. Она в гостиной, кажется, что-то читает. А Милдред легла спать пораньше, так что вам никто не будет мешать.       Стейси действительно была в гостиной, устроившись в глубоком кресле с тяжёлой книгой в руках. Сидя, поджав под себя ноги, она казалась такой домашней и уютной, что у Томаса в душе тут же разлилось бесконечное тепло, будто не он полчаса назад попал под холодный апрельский ливень.       Она заметила его не сразу, решив, видимо, что к ней снова заглянул Джейкобс, старательно пытавшийся подружиться с ней перед предстоящей свадьбой с миссис Монтгомери. Поэтому, когда Томас осторожно коснулся её плеча, ведя пальцами вдоль кружевной кромки платья, Стейси вздрогнула от неожиданности, и книга, выпав из её рук, с глухим звуком стукнулась об пол.       Томас не успел сказать ни слова, как в следующий же миг Стейси поднялась на ноги и крепко обняла его за шею, щекоча дыханием щёку.       — Я думала, сегодня ты уже не придёшь, — пробормотала она, оставляя лёгкий поцелуй на мочке его уха.       — Не мог не прийти.       — Трудный был день? — заметив, как он нахмурился, Стейси поспешно увела разговор совсем в другое русло. — Хочешь поужинать? Я попрошу Терезу что-нибудь быстро приготовить…       — Нет, уже слишком поздно. Я скоро пойду, не будем мучить Терезу такой ерундой.       — Пойдёшь? Но ты только пришёл, Том!       Мистер Эндрюс только устало улыбнулся и, выпустив её из своих рук, позволил Стейси сесть обратно в кресло, в то время как сам устроился на неудобном подлокотнике. Так вероятность того, что он невольно засидится, была куда меньше.       — Я просто заглянул на пару минут, потому что соскучился.       — Чтобы «просто заглянуть», тебе пришлось ехать через весь город. А до гостиницы отсюда, должно быть, и того больше.       Её лицо, нежное, заметно порозовевшее, было столь взволнованно, что Томас не сдержал улыбки. Беспокойство Стейси было ему приятно, однако он совсем не хотел, чтобы по его вине она вновь не находила себе места.       — Знаешь, оставайся у нас на ночь, — тем временем продолжила она, сверкнув глазами. — Гостевая комната свободна и вполне готова. Да и не думаю, что мама или мистер Джейкобс будут возражать. И вообще, — торопливо заговорила Стейси, заметив, что он открыл рот, чтобы возразить, — почему бы тебе не жить здесь? Всё лучше, чем в какой-то там гостинице.       Томас, как бы ему ни хотелось согласиться, отрицательно покачал головой.       — Ты рассуждаешь слишком непосредственно, — поджав губы, сказал он. — С моей стороны это было бы верхом наглости. К тому же, скомпрометировало бы тебя в глазах общества, чего я совершенно точно делать не намерен. И не спорь, пожалуйста. Уже сам факт того, что мы сейчас говорим с тобой наедине, в определённых кругах порицался бы и…       Стейси, не выдержав, дёрнула за лацкан его пиджака, потянув на себя, отчего Томас, соскользнув вниз, в кресло, изумлённо притих, прижавшись бедром к её боку. От этой близости сердце его тут же зашлось в бешеном, сбивающем дыхание ритме, и он не сразу сумел взять себя в руки.       — Ну, и что ты делаешь? — с улыбкой спросил он.       Стейси ничего не ответила. Завозившись в кресле и пытаясь устроиться поудобнее, она в конце концов поняла, что места для двоих было всё-таки слишком мало, а потому сама забралась на другой подлокотник и, перекинув ноги через колени Томаса, нежно провела ладонью по его лбу, разглаживая пальцами сеточку собравшихся над переносицей морщинок.       — Ты слишком много думаешь, Том. В этом твоя беда.       А потом её губы коснулись его щеки, и Томас вмиг забыл, что ещё хотел сказать. Шумно втянув носом воздух, уловив витавший рядом запах сирени, он не смог сдержаться.       На сей раз он потянул Стейси на себя, обхватив её талию ладонями, без сопротивления усаживая к себе на колени и целуя… Целуя, казалось, бесконечно долго и сладко, совершенно не контролируя себя, забываясь в мягком ощущении чужого тепла у самого сердца.       — Кхм, я прошу прощения…       Вздрогнув, Стейси резко отстранилась от Томаса и, вскочив на ноги, отвернулась от заглянувшего в комнату мистера Джейкобса, выглядящего не менее смятённым от увиденного. Снова неловко кашлянув, он, будто оправдываясь за своё вмешательство, подошёл к камину и, взяв с полки позабытые очки, попытался как-то отшутиться, но, не заметив от мистера Эндрюса никакой ответной реакции, просто поспешил ретироваться. Томас же, оглушенный произошедшим, тихо рассмеялся, закрыв лицо рукой, и только содрогавшиеся плечи указывали на то, что смех никак не желал прекращаться.       Стейси покосилась на него с явным недовольством.       — Что тут смешного? — спросила, наконец, она, когда улыбка Томаса перестала быть столь широкой.       — Всё! И ты тоже очень много думаешь, моя милая.       — Теперь он наверняка расскажет обо всём маме, — со вздохом отозвалась Стейси, казалось, и не услышав ответного замечания.       — Думаю, твоя мама и без того в курсе, что подобное между нами возможно. Особенно учитывая, что однажды она и сама это видела.       — А тебе, я смотрю, всё ещё весело.       — Какой же ты всё-таки ещё ребёнок, — мягко усмехнувшись покачал головой Томас и протянул к ней руки, без слов прося вернуться к нему. — Я люблю тебя — это всё, что важно. И мистер Джейкобс тоже в курсе, а потому не будет болтать понапрасну. Ну же, Стейси, посмотри на меня. Чего ты смущаешься?       Во взгляде, который она подняла на него, отражался океан эмоций. Но на вопрос, вновь устроившись с ним в кресле, Стейси так и не ответила. Лишь положила голову ему на плечо и, сжимая в пальцах его широкую ладонь, стала дышать тихо и медленно.       — Оставайся хотя бы на ночь, Том, — попросила она шёпотом. — Мне будет спокойнее, если ты будешь здесь. Пожалуйста. А потом, если захочешь, можешь снова жить в гостинице. Но мне так не хочется никуда тебя отпускать. Понимаешь?       — Понимаю, — легко качнув головой, подтвердил он. — Дай мне ещё немного времени, и мы больше не расстанемся. Я тебе обещаю.       Проснувшись следующим утром во временно предоставленной ему комнате и пропустив завтрак, Томас только порадовался, что в этот день его присутствие в Конгрессе не требовалось. Иначе неизвестно, как восприняли бы сенаторы такое его отсутствие — до объявления в розыск, кончено, не дошло бы, но мнение о себе можно было испортить. Однако в день, свободный от разбирательств, меньше всего хотелось вновь, даже мысленно возвращаться к нервным заеданиям, из которых было ясно лишь то, что каждый отстаивал свою точку зрения.       Быстро умывшись и собравшись, чтобы не предстать перед хозяевами в неподобающем виде, мистер Эндрюс намеревался просто поблагодарить всех за гостеприимство и, наконец, вернуться в гостиницу, где его явно ждало несколько телеграмм из Белфаста и ещё парочка из Комбера с требованием новостей. Особенно сильно переживала, конечно, мама, донимая дядю лорда Пирри ежедневными расспросами.       Спустившись по лестнице и выйдя в коридор, где прошлым вечером, попрощавшись перед сном, они расстались со Стейси, Томас прислушался к тишине, царившей в доме. Словно кроме него ни в одной комнате не было ни души. Но очень скоро он понял, что ему лишь показалось. Со стороны гостиной раздались тихие голоса, и он поспешил туда.       Ожидая увидеть Стейси, он, остановившись на пороге, к своему изумлению, наткнулся на пристальный взгляд Милдред, а потом на такой же, только ещё и любопытный от, видимо, заглянувшей навестить родственниц графини Ротес.       — Так вот что за гость, о котором ты говорила, — оглядев его с головы до ног, протянула Ноэль, улыбнувшись Томасу. — Как у вас дела, мистер Эндрюс?       Проведя ладонью по волосам в попытке превратить небольшой утренний хаос во что-то более приличное, Томас бесшумно выдохнул, будто его застали врасплох. Впрочем, так, кажется, и было.       — В принципе, не так плохо, как могло бы быть, спасибо.       Чуть помедлив, он решил, что следовало поинтересоваться тем, как чувствовала себя сама графиня, но она дежурно сообщила, что и у неё, и мисс Черри всё было в порядке, словно совсем не это ожидала от него услышать.       — Вы слишком долго спали, мистер Эндрюс. Тереза вместе со Стейси ушли на прогулку, и пока что некому разогреть вам завтрак, — прервав молчание, произнесла Милдред.       — И не нужно. Простите за лишнее беспокойство, миссис Монтгомери. И за внезапное появление, я…       — Как раз собирались уходить? — прервав его, предположила она.       — Да.       — Тогда я прошу вас задержаться, если, конечно, вы никуда не торопитесь, — серьёзнее обычного нахмурившись, попросила Милдред и указала на кресло, приглашая Томаса присесть.       Её явно что-то беспокоило, можно было даже предположить, что серьёзно тревожило, но Томас, сев на предложенное место и растерянно проводя пальцами по обивке на подлокотниках кресла, совершенно невпопад вспомнил, что именно здесь прошлым вечером их со Стейси застал мистер Джейкобс. Уж не хотела ли Милдред вновь требовать от него соблюдать приличия и не злоупотреблять тем расположением, которое ему благосклонно оказывали?       Томас помотал головой и ожидающе взглянул на миссис Монтгомери, постукивая ладонью по ткани.       — Признаться, мне странно самой заводить этот разговор. И всё же, обстоятельства требуют от меня вмешаться, — Томас утомлённо вздохнул, подумав, что оказался прав в своих предположениях, а миссис Монтгомери вновь решила оградить от него дочь. Но она не обратила внимание на его реакцию, и продолжила куда твёрже. — Я думаю, вы понимаете, что до тех пор, пока ваше положение в этом доме до конца не определено, мне будет трудно позволять вам оставаться на ночь, пусть даже и в качестве гостя…       — Миссис Монтгомери, — перебил Томас, — если вы не хотите видеть меня здесь, так и скажите, а не делайте намёки.       Сначала брови Милдред изумлённо взметнулись. А потом она неожиданно звонко фыркнула. Как если бы мистер Эндрюс сморозил какую-то глупость.       — Я как раз и делаю вам намёк. Но о совершенно противоположном. Ну же, подумайте, не вынуждайте меня говорить прямо, будто упрашивая вас.       Томас нахмурился ещё больше, так и не поняв, что от него хотели. А вот графиня, широко распахнувшая глаза и вдруг улыбнувшаяся, догадалась куда быстрее. Тишина, однако, слишком уж затянулась.       — Мистер Эндрюс, — устав ждать ответ, поторопила Милдред, — вам не кажется, что чтобы так часто наведываться в дом к незамужней юной леди, требуется особый повод? Или особый статус.       Стрелки, отстукивающие в настенных часах секунды, метрономом забились у Томаса в голове. Неужели?       — Так вы… Вы хотите… Вернее, вы говорите о том, что я могу…       В горле весьма несвоевременно пересохло, и Томас, взволнованный интонациями Милдред, резко поднялся на ноги, рискуя опрокинуть за собой кресло. Только вот усидеть на месте он больше не мог, а потому широкими шагами заходил по комнате, беспрестанно хмурясь и пытаясь привести мысли в порядок, чтобы спустя несколько мгновений спросить гораздо увереннее, пусть и заметно нервничая.       — Могу я просить у вас руки вашей дочери, миссис Монтгомери?       Его порывистость и то, как была озвучена эта просьба, как ему показалось, застали Милдред врасплох. Объясняясь с ним, она совершенно не ожидала, что он воспримет её идею настолько буквально, что, не раздумывая толком, решится так скоро изменить привычный уклад своей жизни. Но в глазах его горела решимость, та же самая, с которой он несколько ночей тому назад заставил Стейси сесть в спасательную шлюпку, и противиться которой было практически невозможно.       — Вам незачем так торопиться, мистер Эндрюс. Я лишь надеялась, что дам повод для размышлений.       — Я думал об этом уже давно! — жарко возразил Томас. — Да, сейчас есть мешающие обстоятельства. И это судебное разбирательство, которое ещё неизвестно чем закончится, и то, что предстоит в Великобритании, и чёрт знает что ещё… Но то, что я чувствую к Стейси, для меня определено. И именно эти чувства — должно быть, единственное, что сейчас остаётся неизменным в моей жизни, — переведя дыхание, выдал он. — Поэтому я говорю вам весьма серьёзно, мадам. Я намерен в ближайшее время просить вашу дочь выйти за меня.       — Не будет ли это слишком поспешным?       — Ни капли!       — И всё же…       — Одно ваше слово. Да или нет?       Милдред медлила, и Томас начал переживать куда сильнее.       — Я ничего не имею против. Если Стейси согласна, я не буду вам мешать.       Томас слегка растерянно кивнул, а миссис Монтгомери отвела от него взгляд и отчего-то тепло и нежно, совсем уж непривычно улыбнулась. Одной из тех чуть печальных улыбок, которой родитель провожает своего ребёнка в объятия самостоятельной жизни.       — Я согласна, — послышалось за спиной.       Томас поспешно обернулся. В дверях, румяная после свежего уличного воздуха, стояла Стейси в чуть съехавшей на бок шляпке. Маячившая позади Тереза всё норовила помочь ей расстегнуть пальто, но Стейси теперь не обращала на её попытки никакого внимания.       — Ты согласна? — охрипшим шёпотом переспросил Томас, впервые в жизни волнуясь, что слух обманул его, создав жестокую иллюзию.       — Да, Том, — улыбнувшись широко и ярко, закачала головой Стейси. — Конечно, я согласна. Неужели ты сомневался?       — Нет, но… У меня что-то голова идёт кругом.       — Право слово, как будто это вам сделали предложение, — рассмеялась молчавшая до этого графиня. — Полагаю, разговор о формальностях вам стоит немного отложить. И, раз уж Тереза вернулась, пойдём-ка мы с тобой выпьем по чашечке чая, Милдред. Им явно надо поговорить.       Скосив глаза на краснеющую маковым цветом племянницу, Ноэль и впрямь увела всех ненужных в этот момент свидетелей из комнаты, плотно прикрыв за собой дверь. Только после этого, буквально скинув с плеч пальто прямо на ковёр, Стейси без раздумий шагнула ближе к Томасу.       — Ты не выглядишь очень-то радостным, — осторожно заметила она, когда Эндрюс мягко поцеловал её в висок. — Что-то не так?       — Даже не думай сомневаться, Стейси. Я очень рад. Я безумно рад.       — Но?       — Но планировал так радоваться несколько позже. Это разбирательство…       — Мы справимся, Том, — не дав ему договорить, сказала Стейси. Ей уж точно не хотелось, чтобы Томас начал хандрить в такой момент. — Мы вместе. Что бы там в итоге ни решили, я буду с тобой. Договорились?       — …Так мы договорились?       Толкнув в руку брата наполненный ромом бокал, Джон недоумённо помахал перед лицом Томаса ладонью, вырывая его из томительного плена воспоминаний и требуя ответ.       — Где ты витаешь весь вечер? — в голосе Джона послышалось недовольство.       Томас, поморщившись, сделал глоток и устало пожал плечами. Он не помнил, что говорил ему Джон. Он вообще предпочёл бы сейчас ничего не помнить и не знать. Просто сидеть вот так, в звенящей тишине, и смотреть на звёзды. Стейси любила говорить, что, если заниматься этим слишком долго, можно сойти с ума…       — О чём мы говорили? — вздохнув, уточнил Томас.       — О твоих племянниках, Том, и о том, что Сара снова зовёт вас к себе на день рождения. А я устал объяснять дочери, почему за последние четыре года ни ты, ни твоя жена так и не соизволили появиться ни на одном из них. Так что отказ не принимается.       — Я не уверен…       — Зато я уверен.       — Там будет много детей.       — И? — изогнув бровь, спросил Джон. — Логично, что на детском празднике будут дети. Ну, хочешь, приезжай один, а Стейси оставь дома.       Джон грубил от обиды. И, наверное, от выпитого алкоголя. Это, однако, не делало ему чести.       Он был единственным из всех Эндрюсов, кто изначально воспринял их брак скептически. И если мистер и миссис Эндрюс проявили добродушие уже в тот момент, когда будущая невестка, растерянная и заметно взволнованная, впервые появилась у их двери, то Джон поглядывал на неё со странным выражением. Он так и не признался Томасу о причинах.       Но сам Том нисколько не сомневался в своём выборе. И его уверенность будто по цепочке передавалась всем родственникам, пусть сначала и шептавшимся о разнице в возрасте между ним и той, кого его душа так хотела называть своей.       Это было причиной, почему с венчанием не стали затягивать. И хотя разбирательство по «Титанику» всё ещё продолжалось, свадьба, состоявшаяся в Белфасте в середине ноября тысяча девятьсот двенадцатого года, осталась практически незамеченной для общественности, как того и хотели Томас со Стейси. Тихая спокойная церемония прошла исключительно в кругу семьи и ближайших друзей. Не было только Терезы, отправившей свои поздравления с миссис Монтгомери, точнее, теперь уже миссис Джейкобс. Ей было трудно даже смотреть в сторону океана, не то, что отважиться на ещё одно путешествие, а потому её связь с Британией отныне была практически полностью разорвана.       Жизнь в тот год, в общем-то, вроде бы изменилась совершенно, а в чём-то осталась прежней. Была боль, была радость, оставалось чувство вины. Последнее в итоге всё-таки вынудило Томаса на несколько лет покинуть верфь и заняться исключительно теоретической кабинетной практикой, требующей от него не меньших умственных усилий, чем вкладывал он до этого, неся службу на «Харленд энд Вулф». И, может быть, глупо было сжигать все мосты, но Эндрюсу это принесло хоть какой-то покой. В конце концов, от его работы тоже был толк, а ведь она была направлена как раз на то, чтобы случившееся с «Титаником» не повторилось.       Злая насмешка судьбы состояла в том, что всего через четыре года во время войны, захватившей, казалось, умы всей планеты, другое судно класса «Олимпик» затонуло где-то у берегов Греции. Тогда-то Томас и вернулся на верфь, отказавшись от прежней должности и решив, что не следует в военное время затевать перестановки в руководстве. В конце концов, «Харленд энд Вулф» работала на благо флота Его Величества, а Томас намеревался сделать всё, чтобы этому поспособствовать.       Но это было потом. А до войны всё текло своим чередом. Пока Томас был занят работой, молодая миссис Эндрюс, всё ещё не привыкшая к тому, что немногочисленные соседи и прислуга обращались к ней, используя новую фамилию, обустраивала дом, внося уют в каждую из комнат. В свободные же дни Томас возил её по всей Ирландии, показывая даже такие далёкие уголки, где и сам никогда не был. Или же они оставались дома, отпуская слуг и наслаждаясь только обществом друг друга. Так недели сменяли месяцы, а месяцы начинали закольцовываться в годы.       Второе совместное Рождество они встречали в кругу многочисленных родных Томаса. Праздник, устроенный лордом Пирри, был наполнен шумом от радостных голосов детей — племянников и племянниц — стайкой следовавших за Стейси, куда бы она ни пошла. Их очаровывало её добродушие, она же была готова отказаться от общества взрослых, чтобы только не выпускать маленьких пальчиков из своей ладони. И Томас любовался тем, с какой нежностью она ладила даже с самыми непослушными из малышей, даря им своё тепло.       В тот вечер, едва вырвавшись из плена пронзительных и жаждущих внимания взглядов племянников Томаса, Стейси, разгорячённая и взбудораженная, уведя его самого подальше от всех, сказала взволнованным шёпотом, будто боясь, что кто-то подслушает её тихую тайну:       — У меня есть новость.       — Если она о том, что тебя мои племянники любят больше, чем родного зануду-дядю, то это совсем не новость, — весело произнёс Том, казалось, окрылённый волшебством того вечера. Или же окрылённый любовью, что было, по сути, синонимом.       — Не совсем. Но я знаю, как могу тебя утешить.       — Да? Это уже любопытнее, — хмыкнув, протянул Томас. И, снизив голос до заговорщического мальчишеского шёпота, наклонился к её уху. — И как же?       В воздухе пахло елью, свечным воском и чем-то очень сладким, из-за чего у Стейси слегка кружилась голова и перехватывало дыхание. Или же это было просто щемящее чувство предвкушения. Заметив искорки в её глазах, Томас, донельзя заинтригованный, ожидающе улыбнулся, покручивая в руке бокал с шампанским, будто чувствуя, что его ждало что-то хорошее.       — Совсем скоро, Томас Эндрюс, у нас в доме появится ребёнок, который будет любить тебя больше всех на свете.       Если бы было возможно выбрать момент жизни, чтобы проживать его снова и снова, чтобы остаться в нём навеки и существовать так до скончания времён, Томас, безусловно, выбрал бы именно этот миг. Просто чтобы бесконечно смотреть на Стейси, теперь едва уловимо мерцающую божественным светом будущего материнства.       И чтобы обнимать её так же крепко, но осторожно, прижимая к своей груди под радостные взрывы смеха родных, когда часы пробили полночь…       — Так я говорю Саре, что ты приедешь?       Том, вздрогнув, едва не пролил ром на ковёр.       — Нет, Джон, я не приеду.       — Но почему? — кое-как сдержавшись, чтобы не повысить голос, спросил тот. А потом, вскочив на ноги, нервно заходил по комнате.       — Я не оставлю Стейси.       — Так бери её с собой! Нашёл проблему. Ты мужчина, Том. А значит, будет по-твоему. Сказал «иди» — и она должна пойти! Слышишь меня?       — Ничего она не должна, — покачав головой, тихо возразил Томас, глядя в пылающее лицо брата. — Мы заедем к вам в другой день. Прости меня, но я не могу. Никогда не смогу заставить её. Или себя.       Джон, рухнув обратно в кресло, обиженно поджал губы. А Томас, прикрыв глаза ладонью, пытался скрыть боль, уже который год разрывавшую ему сердце.       Потому что, когда всё произошло, его не было рядом. Формально не числившийся среди служащих «Харленд энд Вулф», несколько раз в месяц он всё же был вынужден ездить на верфь по просьбе лорда Пирри.       Причин для этого всё ещё оставалось много — начиная от сильно затягивавшегося разбирательства в Лондоне по делу о катастрофе, заканчивая обсуждением новых конструкторских идей. Корабли по-прежнему влекли Томаса, и ему было сложно бороться с собой, чтобы не отдавать дяде всё новые и новые разработки. Подчас обсуждения, начинаясь ранним утром, затягивались до глубокой ночи. В такие дни Томас почти не появлялся дома, а порой даже дозвониться до него было невозможно. Потому что либо он сам не отвечал на звонок, либо секретарь лорда Пирри дежурно сообщал, что «мистер Эндрюс находится на совещании».       Про тот тёплый весенний день Томас помнил мало. Знал только, что, проснувшись от острой боли в животе, Стейси обнаружила, что вторая половина кровати уже давно пустовала. На подушке лежала привычная записка, с самым обычным содержанием, которую он оставлял всякий раз, торопливо пачкая ладони чернилами, если уезжал, не предупредив.       Стейси об этом знала.       Томас обещал вернуться поздно вечером.       Томас был ей нужен прямо сейчас.       Едва сумев подняться с постели, она с ужасом обнаружила расползающееся по простыни кровавое пятно. Появившаяся через минуту после громкого оклика горничная тут же поспешила отправить за врачом. Но он не смог ничего сделать.       В тот тёплый весенний и такой солнечный день они потеряли ребёнка.       А до Томаса так и не дозвонились.       Он почти не помнил, как, появившись дома в двенадцать часов ночи, разбитый и обессиленный новостями, встретившими его у самой двери, едва смог зайти в спальню. Тогда ему только подумалось, что он задохнётся от кома боли, вставшего поперёк горла. После, глядя на спину Стейси, был уверен, что умрёт просто потому, что сердце с громким треском разбилось.       Свернувшись калачиком и обхватив себя руками, она плакала, содрогаясь всем телом. Томас, тяжело опустившись рядом и протянув к ней руку, заметил, что тоже весь дрожал. Он так и не решился её коснуться, пока Стейси сама не повернулась к нему, не смог ничего сказать, потому что полный боли взгляд и пустота в родных глазах едва не убили его, ощущавшего катившиеся по щекам слёзы. А она продолжала прижимать руки к животу, будто защищая от целого мира того, кого больше у них не было. Кого они так ждали.       Не раздеваясь и не переставая дрожать, Томас лёг к ней в кровать, чтобы укрыть в своих объятиях. Чтобы дать чувство защищённости, чтобы спрятать, но сам понимал, насколько это было бесполезно. Он был бессилен и слаб. И ненавидел себя за то, что не был рядом. Ненавидел так сильно, что не понимал, где находила силы Стейси, чтобы жаться к нему с безоговорочной доверчивостью.       А потом она почти перестала есть и совсем ничего не говорила — ни ему, ни горничной, раз за разом уносившей из спальни нетронутый поднос с едой. Безжизненная, выплакавшая, казалось, все слёзы, но продолжавшая то и дело всхлипывать, зарываясь лицом в подушку. Стейси мучилась и мучила Томаса, всё ещё сохранявшего отчаянные попытки держать себя в руках. Быть сильным.       Какой это всё было глупостью!       Он не был сильным, ему было больно, ему было так плохо, что едва не потребовалось вновь вызывать врача. Но Томас лишь заперся в кабинете, чтобы не слушать ничьи увещевания. Чтобы не принимать приехавших из Комбера родителей, трусливо оставив разбираться со всем кого-нибудь другого. Кого-нибудь, кто мог бы, не сорвавшись на крик, объяснить им, что приезжать сейчас совсем не время. Кого-нибудь, у кого в глазах не было неподъёмной усталости и застывших слёз.       Кого-нибудь, кто, засыпая, не мечтал больше не проснуться.       Если что-то и изменилось за несколько месяцев, прошедших с тех пор, так это то, что Томас смог осознать случившееся как факт. Не принять, не отпустить и уж тем более не забыть, но просто понять. А ещё научиться притворяться, что когда-нибудь всё обязательно наладится. Нужно только время.       Волшебное определение. Время. И почему-то никто не говорит конкретно — сколько это в часах, месяцах, а может быть сразу десятилетиях. Да и помогало ли оно — это тоже серьёзный вопрос, на который Томас не мог найти ответ.       Стейси не помогало. Ей не становилось лучше. Она увядала медленно и мучительно.       У Томаса не хватало духу признать, что он не мог ничем ей помочь. Потому что когда-то давно, будто это было в прошлой жизни, он дал ей клятву — быть всегда рядом и не отпускать. Держать крепко и бороться.       Всё, что у него тогда выходило — это тосковать так, чтобы Стейси этого не видела. Собственной боли для неё было достаточно, чтобы перестать жить и просто существовать. Его боль погубила бы её окончательно. Их некогда уютный коттедж и без того превратился в настоящий дом скорби, а его обитатели — в стонущих по ночам призраков.       Томас будто и не понимал, что, замалчивая чувства и пытаясь оградить от них Стейси, лишь глубже зарывался с головой в отчаяние. И тонул, тонул… Как тогда. Только теперь у него не было жилета. И даже той смелой Стейси, чтобы надеть на него этот жилет, у Томаса не было.       Было только время. Несколько лет, ушедших у них на то, чтобы научиться заново жить вместе, не отводя глаза, боясь ранить друг друга.       Несколько лет, за которые так ничего и не изменилось. В доме по-прежнему оставалась пустующая комната, в которую заходила только горничная. Томас не смотрел в ту сторону, а Стейси обходила её стороной. Как и избегала теперь любых праздников, где было много детей, которых она по-прежнему безумно любила.       Просто ей было больно. И Томас, понимая всё это, не собирался делать ещё больнее. Даже если бы Джон пригрозил разорвать с ним всякие отношения. Пусть так. Но у них обоих были семьи, о которых нужно было заботиться.       Свою, маленькую и ранимую, Томас был готов защищать до последнего вздоха.       — Вы не сможете вечно прятаться, Том, — видимо, чуть успокоившись, сказал Джон, когда молчание затянулось настолько, что тишина буквально зависла в воздухе. — То, что у вас нет детей, не означает, что надо закрыться от мира и страдать в своей скорлупе.       Сипло втянув воздух сквозь зубы, Томас молча покачал головой. А желание отделаться от нравоучений брата и уйти в спальню к Стейси только возросло.       — Хватит себя винить. Может, звёзды так сошлись, в конце-то концов!       — Астрономия тут ни при чём. Давай закроем тему, Джон.       — Тогда, — продолжая настаивать, Джон качнул головой в сторону спальни, где находилась Стейси, — может быть, это с ней что-нибудь не так. Ты об этом не думал?       — Нет!       Казалось, что-то треснуло в ту секунду, когда Томас, не выдержав, со всей силы хлопнул ладонью по столу, перейдя на крик, и, вскочив на ноги, угрожающе навис над братом.       — Не смей! Никогда не смей так говорить. Думать даже так не смей, Джон! Слышишь меня? Стейси ни в чём не виновата!       — А кто виноват? Ты что ли?! Думаешь, мне нравится говорить об этом с тобой? Думаешь, нравится заставлять тебя посещать семейные праздники, чтобы не видеть, как ты чахнешь тут в четырёх стенах, виня себя в том, в чём нет никакой твоей вины? Думаешь, что так делаешь Стейси лучше?       — Пожалуйста, замолчи, Джон! Я умоляю тебя, замолчи…       — Но, по-моему, ты просто слишком долго жалеешь себя! Ты не борешься. Ты сдался. А она сдалась следом за тобой. И всё из-за тебя! Вот в этом точно твоя вина!       — Моя вина лишь в том, что я не пошёл на дно вместе с «Титаником» пять лет назад!       Джон испуганно замер. И лишь смотрел на то, как Томас, тяжело хватая ртом воздух, без сил упал в кресло.       — Иногда я правда думаю, что должен был, — тихо сказал он. — Что меня не должно сейчас здесь быть, понимаешь?       — Томас…       — Что бог не даёт нам детей из-за меня.       Что-то едва слышно скрипнуло у входа в гостиную. Том поднял голову.       В дверной арке, побледнев и дрожа, будто лист на ветру, стояла Стейси. И смотрела на него так, что он испугался, будто теперь потерял её навсегда.