Сделка

Пекка щелкает пальцами, победно хмыкнув - как если бы наконец разгадал загадку, которая долгое время крутилась в его голове. Незначительную детскую головоломку на сообразительность - назойливую, как муха, столь же не имеющую значения, но никак не оставляющую мысли. - Мальчишка-фермер. Один из тех простофиль, которые хотели вложится в... сахар? Юрду? Шелк? Каз сжимает губы, прокручивает рукоять трости между пальцев, и не отвечает. Не отрицает, не соглашается, не добавляет подробностей - не произносит ни одной заготовленной фразы, которых накопил с сотню - для этого самого момента. Как если бы, наконец случившись, момент узнавания мог застать его врасплох - не такой, не тогда и не так, как он его представлял. На самом деле невозможный, невероятный, как настоящее волшебство - потому что никто не может узнать мальчишку Ритвельда в Казе Грязные Руки. Это была юрда. - Вот почему ты меня ненавидишь. Я облапошил тебя, простофилю. Прибрал твои денежки. Каз сжимает зубы и пытается вспомнить все те причины, по которым не должен был убивать его сразу. Как он планировал насладиться его мучениями, заставить потерять всё, просмаковать каждую секунду его унижения. Пытается вспомнить, почему это слаще, чем убить его прямо сейчас - и не может. - А теперь ты вырос и сам научился так же. Лопошишь простофиль. Отрастил острые зубки. Причины ускользают от него, проскальзывая, как воды сквозь пальцы - но он слушает, как если бы всё ещё не мог поверить собственным ушам. Как если бы ему было так важно услышать. Как если бы он был мальчишкой, цепляющимся за звук своего имени. Имени, которое теперь знают только они двое на целом свете. - Нелепый такой, впадал в восторг от заводных собачек. Как же тебя звали... Джош? Джек? Джером? - Джорди, - выдыхает Каз, и это большее, что он может сказать. - Точно, Джорди! - Так звали моего брата. - Где же он? Больше не присматривает за тобой? - Мой брат мёртв. Мёртв - и ничего на свете не может это изменить. Мёртв - навсегда оставшийся в куче гниющих трупов, распухший и покрытый струпьями оспы. Одна из десятков ежедневных смертей Кеттердама - не трогающая ни городскую стражу, ни веселящихся туристов, ни уж тем более Торговый Совет. Смерть - забравшая сразу обоих мальчишек Ритвельд. Роллинс окидывает его оценивающим взглядом - и хмыкает, вспоминая. Момент, который Каз представлял столько раз - ни разу так в него не поверив. Смотрит на него - и помнит. - Тот кроха рядом с ним? Ничего себе, как летит время! Тебя и в самом деле не узнать. В голосе Пекки нет ни капли раскаянья, даже попытки его изобразить - только ликование, довольство от разгаданной задачки, и еще - немного гордости. Каз думает, что мог бы его убить. Прямо сейчас, не тратя время на сложности. А еще думает - на самом деле, это ничего не изменит. Нет ничего, что могло бы это изменить. Ему больше никогда не стать тем глупым мальчишкой. Пекка смотрит на него - и, если присмотреться, можно увидеть в нём просто ловкача, охочего до крюге, готового на всё ради хруста купюр, одного из сотен в городе - только более умного и удачливого. Городе, который не прощает наивности - который в любом случае сожрал бы двух мальчишек-фермеров, убивая или перемалывая до неузнаваемости. Если присмотреться, можно увидеть в нём жадное, безжалостное чудовище - воплощение Кеттердама. Ничуть не худшее, чем Каз Бреккер - даже с более чистыми руками. Каз пытается смотреть на него - как в зеркало, и не выдерживает, опуская взгляд. Пекка кладет пальцы на его подбородок - совсем легко, приподнимая, вглядываясь в лицо, и тошнота подбирается к горлу от касания чужой кожи. Остаётся комом, назойливым желанием отдернуться, протереть оскверненное место - но Каз не делает этого. Он впитывает отвращение - наказанием; меньшее, что достается ему вместо смерти. Каз непременно убьет его. Совсем скоро. Он сжимает руку на рукояти трости, и почти чувствует, как чужие кости хрустят под его пальцами. Пекка вглядывается в него - и говорит: - Посмотри, каким прекрасным я тебя сделал.