Сделка

Каз останавливается на лестнице, опираясь о непривычную щегольскую трость, и рассматривает роскошный зал перед собой. Хрустальные люстры заливают помещение мерцающим светом, всё, от рам картин до перилл и дверных ручек поблескивает позолотой, и роскошно одетые гости неспешно прохаживаются, присматриваясь друг к другу. На мужчинах расшитые золотом камзолы, совершенно не похожие на строгие костюмы богатых купцов Керчии, дамы шелестят бальными платьями, обмахиваются веерами, и шеи их искрят бриллиантами. Наметанный взгляд вора поневоле останавливается на них, прицениваясь - просто по привычке, и Каз одергивает себя, заставляя игнорировать лёгкие деньги. Он здесь не за этим. - Бреккер, - слышит он рядом с собой, и вздрагивает, узнавая голос. Ему нужен один долгий, напряженный вздох, чтобы обернуться, и всё равно, оборачиваясь, он не готов к тому, что видит. Он ждал напарника - того, с кем они вместе будут работать над делом; человека не нового в Равке, но отлично знакомого с Керчью; не слишком известного, чтобы не уйти от внимания, но уже известного достаточно, чтобы быть достойным прикрытием на званых балах вроде этого; лишённого глупых принципов, алчного, расчетливого - того, кто не побоится марать руки, но достаточно умён, чтобы делать это за весомую награду. Пекка Роллинс стоит рядом с ним, одетый по моде Равки, и его изумрудный камзол украшен вышивкой и камнями. Казу стоило бы догадаться. - Львович. Пекка довольно улыбается, оглаживая манжеты камзола, и встает ровнее, красуясь. - Как тебе? Мне идёт, верно? Львы прячутся в орнаменте вышивки на его камзоле, изумруды поблескивают в пуговицах - Роллинс выглядит в Равке ничуть не хуже, чем в Бочке, и Каз запоздало не чувствует изумления. Ну, конечно - кто смог подняться до самого верха Бочки, выгрызая путь вверх у помойных крыс, уж точно сможет устроиться в Равке. Худшее из возможных прикрытий. Мимо проходят другие вновь прибывшие гости, и Каз оборачивается на дверь в зал, всего на миг позволяя себе мысль о позорном побеге. Он заставляет себя думать о шелесте денег, удерживающих его здесь, а еще - о том, что уже слишком поздно, и следующий корабль в Керчию отплывает только на следующей неделе. Несколько мужчин кивают, узнавая Роллинса, а компания из трёх дам останавливается, принимаясь щебетать на равкианском. - Львович, мы вас заждались, - воркует одна из них, беря его под локоть, как старого знакомого. - Давно вы не выходили в свет. - Дела, милая Катерина, увы, дела, - Роллинс расплывается в улыбке и целует девушке руку. - Ужасно, что я был лишён вашей красоты. Так называемая Катерина польщенно краснеет лживой обходительности, а вторая девушка - в голубом и розовом платье - вопросительно указывает на Каза с ними рядом. - А кто ваш очаровательный юный спутник, не представите нас? Несколько пар девичьих глаз впиваются в Каза, почему-то девушки хихикают, перешептываясь, и одна из них - с огромными турмалинами в ушах, спрашивает с придыханием, тут же пряча хихиканье за веером. - Он ваш... Компаньон? Партнёр? Слышала, такое часто бывает в Керчии. - Не подумайте, для нас это совершенно нормально. Просто хотелось бы знать, есть ли у нас шансы или этот красавчик уже занят. Каз вцепляется в набалдашник трости так крепко, что боится, как бы не треснул фальшивый зеленый камень под пальцами. Музыка резко бьет по ушам отвратительным визгом, от дам удушающе пахнет сладостью, а бесконечный хрусталь и золото слепят - того, кто привык к вечной полутьме Кеттердама. Пекка ловит его взгляд - и, в отличии от его губ, в глазах его нет улыбки. Ловит и смотрит, оценивая - с головы до ног, взглядом, под которым Казу сложно дышать, и виски вновь сдавливает ярость. Что бы он ни ответил - Казу придётся подыграть, если он не собирается испортить всё дело; и он, замирая, ждёт ответа. Пекка улыбается - и кладёт руку ему на плечо, приобнимая. Привычно, легко, притягивая - как никто не имеет права трогать Каза Бреккера, и его сухая ладонь касается кожи на задней стороны шеи. Пекка не называет Каза своим компаньоном, любовником, партнёром - ни одним из тех слов, что хихикающие девицы хотят услышать, чтобы потом предаваться сладострастным фантазиям об извращенных керчийцах. Он делает гораздо хуже. Он говорит: - Что вы. Это мой сын. Сердце Каза пропускает удар, и на несколько вдохов он не слышит вальс, не видит хрустальных люстр и окруживших их дам. Он видит лицо Роллинса - как если бы смотрел на него снизу вверх, семилетним мальчишкой, чувствует тепло камина, мотив, что играла на пианино Маргит, и смех Саскии. Рука на его шее лежит тяжестью - неподъемным камнем, тянущем на дно гниющей рукой; рука мертвеца, покрытая струпьями, и язвы лопаются, обжигая. Каз отдергивается от него, резко хватая ртом воздух, и вцепляется в трость, чтобы не упасть. - Мальчишки, - с улыбкой говорит Пекка Роллинс, не сводя с него взгляда. - Иногда такие недотроги. *** Пар окутывает фигуры, делая и без того небольшое помещение душным до головокружения. Равкианские бани еще хуже керчийских: обитые деревом душные комнатушки, в которых под холодный квас так же решаются самые важные вопросы - войны и торговли и того, кто из царской семьи доживет до следующего лета. Каз проклинает равкианские традиции каждую проведенную в бане минуту. Дышать выходит с трудом, и от обилия полуобнаженных тел слишком близко хочется оттереть себя мочалкой до костей. Его не самый безупречный равкианский позволяет поддерживать беседу, но не сыпать остротами, и он запоминает каждое слово - превращая их в зацепки будущего плана. Говорит в основном Роллинс - как и требует прикрытие, старший делец в их маленькой лживой группке, и Каз иногда коротко кивает, соглашаясь. Ему нужно сделать со словами больше, чем Роллинсу - игрой-в-игре, с тех пор, как он узнал, с кем работает в паре. Не просто завершить дело - но сделать так, чтобы у Роллинса больше никогда не было никаких дел. Он непременно придумает что-нибудь - как только окажется подальше от ужасного места и сможет соображать в полную силу. Подальше от Роллинса, и его самодовольная рожа не будет вызывать яростную дрожь. Каз облегченно вздыхает, когда они, наконец, договариваются о сумме взятки. - Приятно иметь с вами дело, Львович. Равкианские купцы и князья встают, поправляя полотенца под своими пузами, и один за другим жмут Роллинсу руку. Их лоснящиеся потом тела плывут перед лицом, Каз с трудом не морщится и запрещает себе отшатнуться. - Львович-младший, - добавляет один из них, и Каз запоздало понимает, о ком идёт речь. На нем нет перчаток - он не мог пойти в перчатках в баню, и он бездумно смотрит на протянутую ладонь, решаясь. Не пожать её хамски, безумно, глупо, пожать - чревато, от жара кружится голова, и Каз пытается найти хоть глоток свежего воздуха. - А уж как приятно с вами! - встревает Пекка, и хватает вместо Каза протянутую руку, радостно принимаясь её трясти. - Уверен, мы не последний раз работаем вместе! Князь Юрий оживленно кивает, они снова принимаются нахваливать друг друга по кругу, хлопая по плечам и рассыпаясь в любезностях. Еще одна отвратительная традиция, они чокаются напоследок бокалами с квасом, и довольные равкианцы выходят из парилки, уверенные, что выгодно обстряпали дело. Как только за ними закрывается дверь, фальшивая улыбка сползает с лица Роллинса, и он садится напротив Каза, устало откидываясь на спинку сидений. По схожей цене в несколько керчийский банковский займов, бумаги на которые привез Каз - фальшивых и не очень - туманных сплетен и реальных акций, они получили нужные контакты и доступ во дворец. Роллинс - мистер Львович - отлично знает своё дело. Казу почти не пришлось никому угрожать, и собранные грязные секреты он прибережет до следующего раза - когда нужно будет надавить на равкианцев сильней. Им нужно дождаться, пока разойдутся гости - не стоит светится вместе с общественных местах, и время наедине с Роллинсом тянется бесконечно. Время наедине с Роллинсом, которого невозможно убить. Ни один из них не говорит о деле - они оба отлично знают роли, выигрыш, что на кону - и что обязательно попытаются обмануть друг друга. Каз не спрашивает о деле. Он спрашивает: - Почему ты назвал меня своим сыном? Голос его звучит сипло, как скрежет, и Каз не смотрит перед собой, когда говорит. Ему отвратительно это слово. "Сын" - слово, пропитанное тёплым домом, выпечкой, смехом и собачьим лаем. Почти физически больно произносить его вслух. - А ты бы предпочёл, чтобы я согласился на первое предположение? Быть его любовником или его сыном; Каз не знает, что хуже, и он замолкает, глядя на рисунок сучков на дереве. Не стоило спрашивать - он и сам знает, что не стоило. Стоило утонуть, тогда, в сточных водах Кеттердама. - Что-то мне кажется, из такого никудышного актера, как ты, не вышел бы мой сладкий мальчик. Хотя, если хочешь, мы можем попробовать. Пекка в одно движение садится ближе, и Каз чувствует полотенце на его бедрах и почти - почти касание колена совсем близко. Слишком, неприемлемо близко, и он отдергивается, зашипев, прежде, чем понимает, что делает. - Тронешь меня - останешься без пальцев. Предсказуемо. Слишком предсказуемо - накапливающейся слабостью, и Роллинс не выглядит разочарованным. Напротив, весьма удовлетворенным. Надо перестать сыпать пустыми угрозами. Надо, наконец, действительно сломать ему пальцы. Каз чувствует его взгляд на своей обнаженной коже. Как проходится он по лицу, шее, плечам и ключицам, словно обрисовывая - и скользит ниже. По груди и жилистым ногам, задерживаясь на левой. Искалеченная выглядит так же, как нормальная - почти ничем не отличимая внешне, Каз знает это, и, всё же - вдруг нелепо хочет прикрыться. Всего лишь тело, ничего особенного, такое, как есть у каждого, но Роллинс смотрит - и хочется бежать под этим взглядом или выжечь ему глаза. Смотрит, как будто видит что-то необыкновенное - не кожу, мышцы и синяки. Мальчишку Ритвельда, на которого никогда раньше не догадывался так пристально посмотреть. Лицо его близко, совсем близко, Казу некуда двигаться, и он не собирается повторять своё предупреждение. Он ждёт, замирая - повода для удара, касания губ, ждёт, как индульгенции; ждёт - и Пекка снисходительно смеётся, отодвигаясь. Возвращая такое необходимое пространство, и Каз выдыхает и хочет ударить его всё равно. - Бреккер, Бреккер. Посмотри на себя. Сколотил миллионы, но всё еще живешь среди отбросов Бочки. Якшаешься с гришами, но всё ещё калека. Влюблен в девчонку - но что-то не вижу её с тобой рядом. Не хочешь, чтобы я тебя трогал - но посмотри на себя, ты дрожишь. Так ненавидишь меня, но посмотри-ка, вот он я, прямо перед тобой, цел и невредим. Сколько раз у тебя была возможность убить меня? Каз сжимает зубы, не желая отвечать на глупые подначки. Что бы ни говорил Пекка Роллинс - он лжёт, лжёт с самого первого дня, когда Каз его увидел. Он не хочет - не может, не будет - думать об ответе на эти вопросы. Больше одного раза. - Я начинаю думать, что тебе нравится страдать.