Сделка

- Какого чёрта, Бреккер?! Каз не был уверен, что именно сделает Роллинс - несколькими отдельно просчитанными вариантами событий. Не был уверен, но был готов. Среди его вариантов был и этот - где Пекка Роллинс врывается в Клёпку в окружении Грошовых Львов, красный от ярости. Одной из вероятностей - и Каз уже оценил самое страшное, что может случиться при таком раскладе. Роллинс может попробовать уничтожить Клепку - око за око, для Отбросов нет здания важнее, и сам Каз выбрал бы его для мести. Тогда будет драка, Львы крепкие, но еще немногочисленные - и им понадобиться постараться, чтобы справиться с Отбросами в прямой схватке. Клёпка серьезно пострадает - может быть, даже сгорит, и тогда придётся восстанавливать её и потратить до сотни тысяч крюге. Ничего из того, что Каз не мог бы пережить. Ничего из того, что не сможет исправить. Роллинс может рассказать о них всем - специально или в приступе ярости, устраивая потрясающее представления для заскучавшей Бочки. На долгие годы превращая Каза из хладнокровного, безжалостного убийцы, Грязных Рук в "мальчишку Роллинса" или "подстилку Роллинса" - может быть, даже лишив его Отбросов. Всего того, чего он так долго добивался, выбираясь из сточных каналов Кеттердама, заставляя его заново начинать путь наверх. Тоже не самое страшное. Тоже то, что он вполне может пережить. Каз ждет этого. Каз готов. Каз почти хочет, чтобы это случилось. Он привык выкарабкиваться из дерьма. Всё остальное дается ему гораздо сложнее. Пекка врывается в Клёпку, с грохотом распахнув двери, его Львы, ощетинившись дубинами и цепями, оцепляют небольшое помещение Клёпки. Каз слышит его появление из своего кабинета, узнает почти с облегчением - наконец, случившейся бедой, которую так долго ждал. Так же, как было в одной из многих версий его плана, и легко может представить всё, что происходит в главном зале. Как Шпект пытается незаметно добраться до кабинета, чтобы его предупредить, Пим и Аника пытаются взглядами раздать приказы остальной банде - растерянные, не ожидавшие, но прекрасно профессиональные, и как Джаспер даже не встает от барной стойки, где цедил пиво - считая похмелье после вчерашней бурной ночи всё ещё большей из своих проблем или удивленный происходящему меньше остальных Отбросов. Многие знания, многие печали - и Каз готов поставить пару крюге на то, что тот проверяет, но уже не достает револьверы. Каз почти рад, что Инеж нет сейчас с ними. Совсем не то, каким бы он хотел, чтобы она его видела. Он выжидает несколько минут - дожидаясь, пока займут свои места все участники маленькой пьесы, и откладывает в сторону бумаги. Берет трость, поправляет волосы и перчатки - и выходит из кабинета, солирующей фигурой появляясь в общем зале. Пекка ждёт его - пылающий яростью и безоружный. На нём простой коричневый костюм, рыжие волосы растрепаны, и у Каза знакомо - на крошечный, меньше вдоха миг - прихватывает и отпускает в груди. Ещё одной бедой, которую Каз может исправить и пережить. - Какого чёрта, Бреккер?! - повторяет Пекка, глядя ему в глаза. - Я только отстроил Каэльского принца!! Требовательно, прямо, пораженно - тем, что так легко принять за искренность, и Каз останавливается на лестнице, чувствуя на себе десятки взглядов. Как десятки направленных пистолетов - не менее смертоносных, и он стоит ровно, позволяя им стечь с себя, и с отточенной безразличностью поднимает бровь. - Профессионал должен бы оценить. Небольшая диверсия. Которая очень поможет нам обойти Львов в деле Борега. - Деле Борега?! Ты совсем спятил?! Что это за представление?! - Сделка есть сделка, - напоминает Каз. - Забыл? Мне же лучше. Роллинс сжимает челюсть, ноздри его раздуваются, и его Львы делают несколько шагов ближе. Шпект почти добирается до черного входа, Отбросы встают ближе к лестнице, и даже Джаспер все-таки кладет руки на револьверы. Готовой разразиться бурей - бушующей, безжалостной. Пекка идёт к нему - медленно, поднимаясь по лестнице на несколько ступеней, и Казу приходится вцепиться в трость особенно сильно, чтобы не отвести глаза - и не отступить. - Решил играть всерьез? Не доверяешь мне, да? Прекрасно! Допустим! Не без причины. Но знаешь что? С чего бы мне тебе доверять? Ни тон Каза, ни его ледяной взгляд не действуют на Пекку, и он говорит с ним так же, как и всегда - как если бы не было десятков взглядов вокруг. Как если бы нельзя было так просто выкинуть, перечеркнуть всё парочкой взрывов и ловко обстряпанных ограблений. Пекка идёт все ближе - шаг за шагом поднимаясь по лестнице, и тон его низкий, опасный и непоколебимый. Он не собирается подыгрывать в спектакле об обычном для Бочки столкновении банд - подходя опасно близко к тому, чтобы вслух произнести то, что происходит между ними. Ничего. Каз держится за набалдашник трости, как за якорь, и к этому тоже готов. - Это ты уничтожил мои клубы! Это ты грозился живьем закопать моего сына! Крошечной, не имеющей значения, неопасной упущенной деталью - Каз забыл о его сыне. Бесконечно давно, в совсем другой жизни он был просто инструментом - самым лучшим из тех, чтобы сделать как можно больней. Теперь у Алби есть имя. Отравляющей памятью - теперь он тоже часть кошмаров. Еще одной сцены, въевшейся под кожу, среди тех, где он засыпал у камина, прижавшись к собачьему боку - под мерный звук голоса с каэльским акцентом, вместе с красной лентой Саскии, запахом горячего шоколада и мелодией, которую играла Магритт. Вместе - и стократно ярче. Они с Алби склонились над шахматным столом, сосредоточенно двигая фигурки. Пекка сидит рядом, в кресле, потягивая коньяк, и курит крупную терпкую сигару, заполняя дымом гостиную. "Хочешь попробовать?" - спрашивает он у Каза, но не дает ему другую сигару. Вместо этого он протягивает свою, и Каз затягивается, и чувствует влагу и тепло, оставшиеся от его губ. Он кашляет, Алби смеётся, Пекка улыбается и гладит его по спине - снисходительно, долго, и дает запить коньяком. "Тебе нет. Тебе еще рано" - отвечает он Алби, и они продолжают играть. Каз выигрывает, но пацан дольше учится, у уже иногда обставляет его на ладью или пару коней. Сцену, которую Каз хотел бы стереть навсегда. Сцену, с которой он согласился бы умереть. - Я никогда не причиню ему вреда, - тихо говорит Каз, и надеется, что это не звучит оправданием. - О, прекрасно! То есть я должен безоговорочно верить твоему слову? Знаешь, что?! Гарантий у меня не больше твоего!  - Твой сын жив. В отличие от моего брата. Ответ должен быть нокаутом - неоспоримо чудовищным, метким, но почему-то Пекка даже не вздрагивает от удара. Сволочью, какой всегда был - легко переступая через вину и все реки детских голодных слёз. - И что с того?! Теперь мне всю жизнь ждать, когда ты всадишь мне нож в спину?! - Ты это заслужил. - И что с того?! Заделался рыцарем справедливости? Начни с себя, Бреккер! - Я уже начал. Правда даётся легко, и в деле уничтожения их двоих Каз действительно начал с себя. Ответ кажется ему прекрасным - тонким, метким, саркастичным и не терпящим возражений. Таким, какой точно добил бы любого, в сотни раз умножая чувство вины от смерти брата - и совершенно не производит никакого впечатления на Роллинса. Он доходит до Каза, вставая с ним на одну ступеньку - слишком близко, слишком знакомо, тепло, отзываясь совсем не тем, что Каз должен рядом с ним чувствовать; но Каз не может позволить себе отступить ни на шаг. Не когда на них смотрят Отбросы и Львы, и он еле заметно сглатывает и заставляет себя встать ровнее. - Серьезно? Собираешься по нечётным неделям ужинать в моем доме, а по чётным пытаться взорвать этот дом к чертям?! Думаешь, я проглочу это? Ты перепутал меня со Святой Алиной, малыш! Он не говорит об их ночах - не говорит, но Каз не может заставить себя испытать благодарность. Скорее наоборот - Пекка Роллинс опять портит всё, что было просчитано до каждого слова, и Казу не нужно его снисхождение, как не нужна его близость. Пекка стоит совсем рядом, так близко, что касаются полы их плащей, что Каз чувствует его тепло и его запах - сигар, дорогой ткани, терпкого парфюма и дождя. Близость, в которой хочется раствориться - привычно, знакомо - так, как Каз не имеет права себе позволить. Он спрашивает, спрашивает, спрашивает - и, вопреки всем планам, у Каза нет для него ни одного ответа. Даже под пытками не смог бы произнести то единственное, что говорит его сердце. "Я не хочу, чтобы ты снова ушёл" - но Каз сжимает губы и не даёт словам вырваться наружу. Предательским, ядовитым, убивающим надежнее, чем пуля или клинок. "Пожалуйста, не уходи". Пекка смотрит на него - долго, ожидая ответа; но ответа нет, и старые половицы тихо скрипят под ними. Теперь они почти одного роста, но Каз всё ещё помнит его высоким - большим, богатым, властным, обещающим защиту и тепло, и когда он сжимает кулаки - Казу кажется, сейчас он ударит. Каз бы даже дал ему себя избить. Не самое страшное, что он может сделать. Просто боль - физическая, привычная, знакомая. Просто синяки, кровь, может, пара сломанных ребер - ничего из того, что он не может пережить. Ничего из того, с чем он уже не был бы отлично знаком. Пекка двигается ближе, в его глазах горит бешенство, но его кулак сжимается - и разжимается, так и не коснувшись лица.  Пекка не бьет. Не выдает их перед Отбросами. Он делает хуже. - Решил потягаться со мной, щенок?! Выходит, не такая уж хорошая у тебя память! Каз молчит, не отвечая, и все остроумные, колкие фразы исчезают, смытые воспоминаниями. Теми самыми - расцветающими струпьями, со вкусом гнилой воды Кеттердама. Это тоже было - в одной из десятка просчитанных вероятностей, на этот случай у Каза тоже есть план. Стройный, надежный, логичный - план, который совсем не помогает горькому, тоскливому спазму в груди. Спазм можно только перетерпеть. Для спазма не бывает планов. Каз молчит. Не позволяет дернуться своему лицу, выдать себя голосу или резкому жесту. Молчит, не двигаясь - и это большее, что он может сделать. Пекка скалится - в бессильной ярости - и хлопает ладонью по периллам. В чем-то - такой же, как и он сам - в итоге беспомощный. - Чёрт бы тебя побрал! Больше никогда не буду связываться с подростком! Он знает, что делает. Конечно, знает.  Его удар просчитан до мелочей, меткий, безжалостный, куда более жестокий и точный, чем любой из тех, что может вообразить Каз - многими разделяющими их годами. Выбивающий дурь не хуже крепкого кулака под ребра. Слова его оплеухой врезаются в уши, и Каз дышит очень медленно и осторожно, чтобы сохранить спокойствие на лице. Память - то, что держало его живым все эти годы. Память и ненависть. Он выжил только для того, чтобы вцепиться ему в глотку - никогда не стоило этого забывать.  "Помнишь меня?" - спрашивает Джорджи, и из его распухших, гнилых губ течет вода. Обязательно будет "больше" - конечно же, как же иначе, будет множество других после. После их ничего не значащей, нелепой, ошибочной интрижки. Нужно быть идиотом, чтобы этого не понимать.  Ни один из них не будет похож на тебя, потому что ты был настолько плох. Что может предложить семнадцатилетний мальчишка. Со всеми своими гениальными планами и сотнями украденных сокровищ. Изломанный, застегнутый на все пуговицы, навсегда застрявший на Барже Жнеца, среди гнилых вод Кеттердама. Не подходящий для взрослого мужчины. Не подходящий ни для кого. Даже вывернувшись наизнанку, выдав всё, что только мог найти. Всё ещё - никогда - не достаточно.  Пекка не бьёт. Не выдает их перед Отбросами. Он делает хуже. Он смотрит на него - долго, пронзительно, а потом разворачивается - и уходит. Оставляя нетронутой Клёпку, так не начав драку, не поломав ни одного стола и не тратя времени на пустые угрозы. Уходит - именно так, как Каз всегда от него ждал.