Пепельный, бумажный, ветреный...Ничей

Му Цин Первое, что он ощутил — свободное пространство вокруг себя, не ограниченное ни стенами, ни плотной застройкой на границе взгляда. Нагретая за день крыша щедро отдавала тепло, так что хотелось раскинуться прямо на ней, как на горячем песке, впитывая все, что мог дать светлый летний вечер. Му Цин подошёл к невысокому, примерно по пояс, бортику, достаточно широкому, чтобы на нем можно было даже сидеть, при условии отсутствия боязни высоты. Он осторожно выглянул за край. Здание было расположено крайне удачно, на возвышенности, и с крыши, не встречая препятствий, открывался вид на весь район. Солнце только начинало садиться, и был примерно час до того, когда оно окончательно уйдет за горизонт. Му Цин думал, что чем бы не кончился вечер, после недель напряжённой подготовки к учебному году, вот так стоять и любоваться на постепенно темнеющий город стоило того, чтобы позволить себе безумную выходку. Он покосился на Хуа Чэна. Тот подошёл и встал плечом к плечу, не касаясь. И почему-то это выглядело интимно, несмотря на то, что они только что бежали, держась за руки. Если сдвинуть мизинец на бортике лишь на сантиметр, можно вновь почувствовать тепло этой большой, ставшей такой знакомой ладони с длинными пальцами. Му Цин посмотрел на их руки, лежащие совсем рядом, ощущая всем телом близость Хуа Чэна. Ему даже не требовалось поворачивать голову, чтобы ощутить его взгляд на себе. Скользящий по щеке и ниже, на шею, плечи — как будто жёсткая ткань пиджака не могла защитить от мелких искр, пробегающих под кожей, вспыхивающей от одного лишь его присутствия. Пауза затянулась, грозя перейти в неловкость. Хуа Чэн, проявляя инициативу, как уже было привычно для них обоих, вдруг спросил: — Можешь меня подстраховать? — и повернулся к Му Цину с улыбкой, ожидая ответа. — Дай руку. Хуа Чэн, как всегда не особенно щепетильный в таких вопросах, уже переворачивал его ладонь, второй доставая из кармана телефон. — Что ты задумал? — Просто фото, — вложив в его руку телефон, Хуа Чэн подтянулся, и залез на парапет. Наверное, он ожидал возмущений и уговоров. Но Му Цин решил его удивить. Как будто примеряясь, оценивая бортик, выбирая наилучший подход, сказал: — Стой так. А теперь возьми, — вместо одного телефона, чуть потянувшись снизу, он протянул два: его и свой. Хуа Чэн, который собирался блеснуть храбростью, от удивления вернул вопрос: — Ты что задумал? Му Цин, который уже подтянулся и залез на парапет следом, со снисхождением в голосе, и искорками вызова в темных глазах, ответил: — Считай, что однажды я избавил тебя от неприятностей! Но кто избавит от них меня, если ты свалишься вниз? Хуа Чэн сделал осторожный шаг к нему. Было очевидно, что он не боится высоты, но слегка переживает за Му Цина. Он вернул чужой телефон, а свой развернул горизонтально, действительно сделав несколько фото. Затем со странным выражением лица предложил: — Давай сделаем фото на память? — по его лицу пробежала и исчезла тень. Как будто Хуа Чэн боялся, что этот вечер растает в череде других, и ничего не останется, чтобы вспомнить. — Конечно, — Му Цин сам осторожно сделал шаг ближе, и положил руку ему на плечо. Выбрав наилучший ракурс, они сделали несколько снимков. Хуа Чэн убрал телефон в задний карман, и уверенно взял Му Цина за руку, переплетая пальцы. Это ощущалось таким правильным, таким естественным, что тоска — или нежность, собрались горячим пульсирующим комом невысказанной боли в груди. Две фигурки на краю крыши, на фоне полыхающего заката. — Люди подумают, что мы собрались прыгать. Они вызовут полицию. — Тихо! — Хуа Чэн приложил пальцы к его губам. — Вот потому я и попросил тебя не шуметь на подходах. Там пока никого нет. Му Цин посмотрел в его лицо, подсвеченное солнцем, и больше не спорил. До последнего держал дистанцию, впитывая, запоминая. Чужие пальцы на губах были такими тёплыми. Он мог бы наклониться, позволяя себе естественное движение навстречу — губы к губам. Зная наверняка, что Хуа Чэн ответит, тут же перехватывая инициативу, слишком решительный, боже мой, как всегда. То, что могло быть между ними – и что никогда не произойдет. Нет ничего унизительнее, чем быть третьим лишним. Последние алеющие лучи согревали, оберегая, контур лица Хуа Чэна, скользя и путаясь в длинных волосах. Му Цин хотел запомнить этот миг. Чтобы потом, когда он вернётся в свою одинокую пустую квартиру, и побегут дни, не отличимые один от другого, он мог вспомнить. Не всегда, доставая лишь как редкое сокровище, этот момент. Му Цин протянул ладонь, и коснулся кончиками пальцев бледной щеки Хуа Чэна. Один лишь раз. Только сейчас. Позволяя себе эту малость. Запомнить длинные ресницы, острый взгляд, и это чувство «Он смотрит только на меня. Не на других, не на Се Ляня — на меня». — Что ты? — спросил Хуа Чэн совсем тихо, не отрывая взгляда, не отпуская его ладонь, стремясь до бесконечности продлить момент. — Ничего. Давай спускаться. Хуа Чэн, умеющий не только читать по лицу, но и очень быстро ориентироваться по ситуации, с лёгкой улыбкой ответил: — Как скажешь! — и первым спрыгнул обратно на крышу. Он протянул обе руки к Му Цину, предлагая: — Прыгай! И Му Цин, поддавшись то ли искушению, то ли азарту, действительно сделал шаг с парапета, в объятия Хуа Чэна. Тот лишь слегка пошатнулся, в следующий миг с силой прижимая к себе. Каждая клеточка кожи откликнулась на его близость. Крепкие мышцы, горячее тело, знакомый запах, в который хотелось закутаться, как в любимое меховое одеяло холодной ночью. В его руках Му Цин ощущал себя нужным. Единственным. Любимым. — Так не хочется возвращаться! Давай ещё немного послушаем музыку? У меня наушники с собой, — Хуа Чэн сказал это так весело, со свойственной ему кипучей энергией, обаянием, и внутренней силой, что Му Цин, зная, что поступает неправильно, соскальзывая в пучину моральных уступок, все же не удержался. «Нет ничего неприличного в том, что мы недолго послушаем музыку». — Хорошо, только не до самой темноты! — все же уступил он. Над ними как раз разгорался невероятный закат, небо до самого горизонта покрылось багровыми волнами мелких кучевых барашков. Решив про себя, что терять уже нечего, Му Цин быстро снял пиджак, расстилая его на горячей поверхности крыши. Хуа Чэн, который только на миг вскинул брови, быстро взял себя в руки, и сделал вид, что именно так все и задумывал. Он достал коробочку с наушниками и телефон, открывая ее и протягивая на выбор Му Цину. — Нет, если ты слушаешь с кем-то музыку, правильно вставлять наушники в дальнее от собеседника ухо, чтобы можно было разговаривать, — с улыбкой поправил его Хуа Чэн, меняя наушник на правый. Пиджак не предполагал много свободного места, и потому легли они так близко, что это можно было назвать почти объятием. Хуа Чэн, не желая тратить время на долгий выбор музыки в плеере, просто включил радио на ретро волну. Му Цин лежал, ощущая спиной тепло крыши, а боком — сводящую с ума близость Хуа Чэна. Он смотрел широко распахнутыми глазами в невероятно яркое небо, раскрашенное в багряные тона, уже переходящие в сизый на горизонте. Теплый летний воздух лёгким ветерком касался лица, и его сердце медленно истлевало, сгорающее в пожаре одолженного на время счастья. Ему придется уступить этот вечер, вырванный из контекста его серой жизни, вернуть, как арендованный костюм после завершения праздника. Слова в наушниках, неуместно сладкие, обжигали. Небо медленно темнело, крыша остывала, а отмеренные им с Хуа Чэном минуты таяли безвозвратно. Он должен встать прямо сейчас. Не будет подходящего мгновения, чтобы попрощаться. Времени не хватит, сколько не тяни. И лучше оборвать все тогда, когда владеешь собой и можешь сохранить хотя бы подобие улыбки на лице. Му Цин повернулся на левый бок, положив голову на локоть. В последний раз посмотрел в спокойное лицо Хуа Чэна, который лежал с закрытыми глазами — этот парень принадлежит его другу. И пусть пока прошло недостаточно времени, позже они сблизятся, Му Цин чувствовал это. После того разговора с Се Лянем он видел, что они уже стали ближе. Идеальная пара, союз, созданный на небесах, свазанные красной нитью судьбы. Даже если Се Лянь пока не почувствовал, Му Цин достаточно хорошо узнал Хуа Чэна, чтобы понимать — этот невероятный человек горы свернёт ради любимого. А он отступит, потому что они с Се Лянем дороги ему оба. Последний раз, на прощание позволив себе слабость, Му Цин ласково убрал прядь темных длинных волос, упавшую на лицо Хуа Чэна. Потянулся рукой к правому уху, чтобы вернуть наушник. Хуа Чэн распахнул глаза, обжигая взглядом. Поймав его за руку, притянул ближе, прижимая к себе за талию упрямо и крепко. В черных глазах — мрачная бездна решимости. Так, что если бы даже Му Цин захотел, не смог бы его сейчас оттолкнуть. «Останься!» — вспомнились недавние слова. И губы, осторожно касающиеся шеи. Он не может позволить повториться чему-то подобному. Хуа Чэн смотрел без тени сомнения, взглядом человека, который упустив раз свое сокровище, наученный горьким опытом, уже ни за что не разожмет побелевшие от напряжения пальцы. Рука Му Цина лежала на пышущей жаром груди. Сейчас он откатится в сторону, скидывая с поясницы тяжёлую ладонь, по ощущениям прожигающую дыру в рубашке. Он должен это сделать, и сделает. Как бы только скрыть неуместную дрожь? Хуа Чэн, глядя с иронией, и чем-то ещё, делающим его взгляд опасным, как у хищника, до поры успешно скрывавшего намерения, протянул левую руку, и твердо взяв Му Цина за подбородок, сказал короткое: — Ты мой. Му Цин почувствовал себя так, будто ему выстрелили в голову. Все здравые мысли смыло притоком крови, хлынувшим в виски. Рука на пояснице железным обручем сковала их тела. Му Цин подумал с отчаянной злостью, что впервые хочет что-то для себя. Эти губы уже касались его кожи, и ничего не изменится, если он, черт возьми, позволит себе хоть что-то. Не ради помощи Се Ляню, их великой дружбы или чувства долга. Потому, что желает сам. Скользнув ладонью плавным движением с груди Хуа Чэна на его шею, затем на затылок, он приподнял послушно подавшуюся голову. Не дав поцеловать себя, прижался губами к сонной артерии, ощущая бешено разгоняющийся пульс. Он хотел его. Хотел этого человека. Жадно, эгоистично, и только для себя. Левая ладонь Хуа Чэна скользнула с его подбородка дальше, запутавшись в коротких волосах на затылке. Му Цин, держащий равновесие только на одной руке, от этого движения упал на локоть, полностью распластавшись на широкой груди. Остановиться бы и подумать, что они творят. Что творят его пальцы, уже расстегивающие пуговицы на чужой рубашке. Ответная реакция – сдавленный вздох. Хуа Чэн явно не ожидал от него подобной инициативы, но не теряясь, приподнялся и сильно потерся бедрами. Му Цин от этого движения забыл всякий стыд. То, что он неожиданно и мощно встретил нижней частью тела, выбило последние здравые мысли из головы. «Да к черту все это!» — Му Цин впился в чужую шею, терзая губами. Своей высоко вздымающейся грудью он ощущал голую кожу Хуа Чэна. И этого контакта через тонкую ткань собственной рубашки ему показалось слишком мало. Тот, будто услышав, левой рукой принялся раздирать пуговицы, как попало. Рубашку потом явно придется выкинуть. Ну, наконец! Кожа к коже. Дорвался. Понимая, что другой возможности не будет, Му Цин целовал, где только мог достать, кроме губ. Соленый привкус кожи сводил с ума, он не мог остановиться, так неприлично и очевидно оставляя наливающиеся темным следы. В голове билась лишь одна мысль: «Он — меня — назвал — своим». Захотелось самому сделать его своим. Прямо сейчас. Хуа Чэн, будто прочитав мысли, жёстко взял его руками за бедра, и резко потянул на себя. Му Цин проехался пахом, ощущая все, что предполагала подобная близость. Отчётливый контур. Давным-давно твердый, и это взаимно. Было поздно строить из себя чопорную старую деву. От того, что крепко упиралось в его зад, последние разумные мысли покинули голову. Как бы это ощущалось в руке? По внешнему наблюдению, весомо. Глаза застелил алый туман. Осталось одно животное желание — плоть к плоти. Как можно ближе. Хуа Чэн, заметивший реакцию сразу же, сделал так ещё раз. Му Цин, в конце концов, оседлал его бедра, откинувшись корпусом назад. Обе его кисти лежали на косых мышцах живота Хуа Чэна. Вся кровь собралась внизу, где их тела жёстко соприкасались, вжимаясь друг в друга. — Давай, сделай это. Расстегни, — Хуа Чэн смотрел жадно, быстро переводя взгляд от губ до вздымающейся груди в разорванной рубашке. Его плоть чувствовалась даже через ткань, все ещё разделяющую их тела. Хотелось уже запустить ладонь в чёртовы тесные джинсы, чтобы ощутить эту тяжесть в сомкнутых пальцах. Возможно – и на языке. И Му Цин больше не медлил. Он наклонился и расстегнул молнию, ощущая, как в ответ сильные руки поощрительно сжимают его подвздошные кости сквозь тонкие брюки. Наверняка останутся синяки. Наверняка у него потом будет вид, как будто его долго трахали, прижимая к земле прямо в деловом костюме. Представив, как бы он выглядел для клиентов юридической конторы сейчас, в разорванной рубашке, с мужскими руками, сжимающими его бедра до черных следов, Му Цин содрогнулся. Запустив пальцы в чужие джинсы глубоко за край ткани, наконец, крепко обхватил ими стоящий член. Размер там и правда был немаленький. Тяжелое темное возбуждение жгучим спазмом стянуло низ живота. Второй дрожащей рукой он потянулся к себе. Дьяволы или великие святые, нет силы, которая его сейчас остановит. Хуа Чэн сдвинул его так, чтобы они касались друг друга кожа к коже. И тут же, приподнимая и соскальзывая ладонями ниже, притянул к себе, будто в резкой попытке насадить на член. На брюках остался тонкий влажный след. Му Цин вздрогнул, осознавая. Ну и вид будет сзади! Как будто ему вставили, только приспустив, запачкав дорогую ткань. Му Цину почти хватило. Одежде тоже явно конец. Он догонялся, сильно откинувшись назад, открывая вид на свою дрожащую бледную грудь в расстегнутой рубашке, жёстко работая пальцами за них обоих. Хуа Чэн жадно ловил каждое его движение, крепко удерживая за бедра. В силу слишком давно сдерживаемого желания, много времени им не потребовалось. После, так и сидя на бедрах Хуа Чэна, в расстегнутых брюках, растерзанной рубашке, с блестящими потеками, стекающими по его все ещё вздымающейся груди вниз, к впалому животу, он слишком очевидно выдавал своим видом, чем они только что занимались. — Ты такой красивый сейчас. Как бы я хотел тебя нарисовать! «Нарисовать!» В постепенно остывающих мыслях Му Цина мелькнуло воспоминание. Альбом, полный рисунков. «Се Лянь! Я только что переспал с его парнем!» — горькое осознание затопило и окончательно охладило чувства. Сможет ли тот когда-нибудь его простить? Сможет ли он простить сам себя? Хуа Чэн не принадлежит ему, и никогда не будет принадлежать. Пользуясь тем, что того развезло после разрядки, Му Цин перекатился в сторону, а после и вовсе встал, застегивая брюки. — Что ты себе придумал? Я тебе Роза из «Титаника»? Это был просто секс! — Му Цину даже не пришлось изображать отстранённость в голосе, так он был противен сам себе. Хуа Чэн спокойно встал, застегивая джинсы, поискал и подобрал слетевшие в процессе наушники. Видимо, понял, что сейчас не самое подходящее время для споров. Му Цин в это время хватался за голову, которую явно обронил где-то в горячих объятиях Хуа Чэна, когда не смог вовремя сказать ему «нет». «Просто секс», которого не должно было случиться. Представив, как они сделают вид, что ничего не было, и день за днём будут смотреть в глаза Се Ляню, а эта тайна останется гнить между ними, отравляя их дружбу, Му Цин почувствовал, как горлу подкатывает тошнота. — Одевайся, — он посмотрел на все ещё расстегнутую рубашку Хуа Чэна. — Так не пойдет. Мы идём с объясняться с Се Лянем, — он поднял помятый пиджак. Хуа Чэн как будто хотел сначала возразить, но после кивнул. О чем думал он сам, по его непривычно собранному виду, будто на один вечер они с Му Цином поменялись местами, было непонятно. Они вернулись в дом в полном молчании. К счастью, гости уже разошлись, и у порога их встретил лишь Се Лянь с Эмином на поводке. Видимо, только что вернулся с прогулки. По его выражению лица стало ясно, что объяснения не требуются — с первого взгляда понятно, что произошло, и неудивительно. Если Му Цин выглядел почти нормально, только мятый, наглухо застегнутый пиджак выдавал, чем они занимались меньше часа назад, то у Хуа Чэна вся шея наливалась черными засосами. Если подумать, кто их оставил, картина становилось ещё более сюрреалистичной. — Вижу, что ты все понял. Мне нечего сказать в свое оправдание, но я не могу тебе лгать. Помнишь наш разговор? Прости, что «присмотрел» за ним подобным образом. Это была целиком моя инициатива, — Му Цин нашел в себе смелость посмотреть другу в глаза. — Я понимаю, что вам нужно поговорить наедине, — он выдал это все, не дав вставить Се Ляню ни слова. Затем повернулся к Хуа Чэну. — Позаботься о нем. Я знаю, что ты умеешь. Я был неправ: иногда чувствам, чтобы расцвести, нужно время. Ошарашенные его тирадой Се Лянь и Хуа Чэн замерли, глядя на него, как показалось, со странным чувством, напоминающем не боль, а жалость. Пусть именно он будет третьим лишним, от которого не так уж сложно отказаться. Му Цин лучше всех понимал, насколько Хуа Чэн не ошибся в своем изначальном выборе. В конце концов, он не какой-то принц, чтобы ставить его на пьедестал. Это место гораздо больше подходит Се Ляню. Кажется, все слова уже сказаны. Му Цин повернулся, чтобы выйти. К нему, сбивая с ног, подскочил отпущенный с поводка пес. Эмин, который был заперт всю вечеринку, радостно вилял хвостом, приветствуя друга. «Почему ты ко мне побежал, а не к хозяину?» Ну вот, весь монолог держался твердо, а сейчас... Внутри, пожирая сердце пожаром, разгоралась боль. Он присел, обнимая обеими руками за шею хаски, зарываясь лицом в темную шерсть. Это не его дом, не его парень и не его собака. — На место, Эмин, — Му Цин успел переждать порыв, пряча лицо в теплой шерсти, и теперь привел выражения лица в порядок. — Простите меня, — сказал он уже, обращаясь сразу к Се Ляню и Хуа Чэну. — Я желаю вам счастья. Не колеблясь, он вышел за дверь. В груди будто прогорело какое-то сильное чувство, оставляя после себя лишь лёгкий серый пепел. Му Цин шел твердым шагом, не оглядываясь, уверенный, что поступает правильно. Лучшее сейчас – мыслить рационально. Насколько он знал характер Се Ляня, со временем тот всё-таки его простит. Тем более, как он ранее признался, у них с Хуа Чэном пока не было никакой физической близости. Му Цин достаточно хорошо разбирался в людях, чтобы сказать однозначно: его близкие характерами подходят друг другу. Он легко мог представить их вместе на просторной светлой кухне Хуа Чэна. Или на диване, спящими в обнимку с Эмином. Может даже, в мамином кафе, в котором они и познакомились, сидящими за стойкой у витрины, непринужденно обсуждающими искусство. Возможно, если он, наконец, уберется с пути, момент их счастья наступит быстрее. У Му Цина осталось лишь одно небольшое желание. Захотелось увидеть место, где они впервые встретились с Хуа Чэном. Конечно, ничего не забылось. Он шел короткой дорогой, оставляя кварталы, совместные вечера и знакомый смех позади. Год спустя Му Цин Выйдя из достаточно представительной машины, Му Цин расправил складки на дорогом, явно пошитом на заказ костюме. У входа в выставочный центр его уже ждал такой же нарядный Се Лянь, который подхватил друга под локоть, и повел внутрь. На открытии выставки собралось довольно много людей, по-большей части, богема. Некоторые приглашенные гости, замечая их, с улыбкой кивали, узнавая. Му Цин шел рядом с Се Лянем, принимая расступающуюся перед ними толпу, как должное. Другие пейзажи он рассмотрит позже, тем более, что видел процесс их создания. Они с Се Лянем направились к самому центру зала. На мягко подсвеченном стенде красовалась небольшая картина. Пустая крыша многоэтажного дома, пылающие волны багряных облаков, медленно исчезающие в вечерней дымке. Одинокий бумажный тюльпан, забытый на парапете, который вот-вот сдует ветром. Му Цин наклонился поближе, чтобы прочитать выбитое на табличке название. «Пепельный, бумажный, ветреный… Ничей» — гласила подпись.