казак и павший император

Александр кусает губы, глядя на ночной город из окна кабинета. Почётный караул по-прежнему расхаживает у ворот дворца, но теперь, помимо них, появились ещё одни лица военной наружности — казаки, отправленные в патрульный разъезд. Он тяжело вздыхает, закрывая глаза ладонью. Дворец больше не императорский, да и самого монарха больше нет. Саша даже не знает, что случилось с его дорогим другом и его семьёй. Единственная информация о них, которую успели передать верные Александру люди, — то, что их куда-то отвезли, якобы в ссылку. Он утешал себя этим и пообещал себе, что, как только вернёт в страну порядок и спокойствие, отправится в Сибирь или на Урал, найдёт их, где бы они ни находились, и вернёт. А пока… казачьи разъезды да караул, вынужденные защищать от сторонников большевиков. Он подходит к столу, отодвигает верхний ящик, достаёт серебряный портсигар, созданный специально для советника Его Императорского Величества, исписанный красивыми витиеватыми узорами, украшенный надписью: «Александру Петровичу от всей души». Вынимает пару сигар и бросает портсигар на стол. Серебряная красота с тяжелым стуком падает, а Александр даже не вздрагивает. Отходит обратно к полуоткрытому окну, вплотную подходит к нему. Держит сигару меж указательным и средним пальцами, достаёт зажигалку из карманов брюк серого цвета — его любимый. Зажигает кончик сигары и, убрав зажигалку, прижимается к стеклу окна щекой, втиснувшись сигарой в щель между форточкой и проёмом. Затягивается и выдыхает тяжелый неприятный дым, странным образом облегчающий его. В феврале произошла чёртова революция. Александр Романов прогнозировал её ещё в 1916 году, говорил об этом с Николаем Александровичем, с Марьей Фёдоровной, с высшими армейскими чинами, но куда там. Почти все, включая матушку-императрицу, не сочли его предостережения хоть сколько-нибудь серьёзными и требующими внимания. Марья Фёдоровна только сказала: «Chere amie, может быть, вам лучше в отпуск? Больно нездоровый у вас вид». Саша затягивается ещё раз и, выдохнув, вбирает в лёгкие отравляющий серый дым. В ночь, когда Николая Александровича вынудили отречься от престола, Александр был в Москве. Чёрт побери, он никогда себе этого не простит. Миша просил приехать, писал, что очень соскучился и жаждет встречи. Сашу это очень смущало, но одновременно ему это и нравилось. Он сам безумно скучал по мужчине всё это время: из-за войны им пришлось прекратить свои свидания, так как оба были невероятно заняты. Так что Саша сдался. Ночь, полная любви и нежных поцелуев, определённо не стоила отречения императора от престола. Утром, как только они получили телеграмму, Александр сорвался и уехал к императору, перед этим успев ужасно поругаться с Мишей. Вся их встреча, все его письма и мольбы приехать слишком походили на отвлечение внимания Саши от готовящегося переворота. Московский отрицал это, но Александру не нужно было его признания, чтобы это понять. Когда он приехал, ему сообщили, что царская семья была выслана в ссылку, место назначения ему не сказали. Он бегал по инстанциям, пытался узнать, где содержат императора и его семью, но все наотрез отказывались ему сообщить, некоторые сами были не в курсе. Он был ужасно разбит. Пару дней он провёл в запое, пил вино и коньяк, накопленные за долгие годы, пил до звёздочек перед глазами и помутнения рассудка. На третий день приехал Костя. Только благодаря ему Александр смог подняться на ноги и начать что-то делать. Саша смотрит на ночной город. Караул сменился. Какие красивые молодые юноши… В какое чертовски ужасное время им не повезло жить. Он прикладывает кисть руки к стене, прижимается к коже лбом, глядя на них. Сигара дотлевает в руке, другая почти сиротливо ожидает на столе своей участи быть использованной. Он не любил курить раньше. Даже ненавидел и сам об этом всегда говорил Мише, которому единственное, что понравилось из нововведений Петра Великого, — это табак. Но с начала этого кромешного века он заметил за собой привычку брать сигары в руки в моменты особо тяжёлые и напряжённые. Он усмехается, думая о том, что бы сказала эта тварь Миша про сигару в его руке. «О, как я и предсказывал. Всех жизнь заставит подержать сигарку в руках». Не упоминал только, что он заставит. Он слышит громкий стук в высокие узкие двери тёмного дуба. Тихо бросает: — Войдите. Тяжелые двери с изразцами распахиваются со скрипом и ударяются о бело-золотые колонны. От паркета отдаются тяжёлые звуки твёрдых шагов. Александр сжимает истлевшую сигарку в ладони. Маленькая начиненная табаком палочка мнётся и обжигает нежную кожу, оставляя красные кружки. Александру всё равно. — Александр Петрович. Саша поворачивается. Первым делом бросает сигару в урну, стоящую возле стола. Только потом поднимает взгляд на вошедшего. Искристые, ярко-зелёные глаза буравят его в ответ. На лбу почему-то незаживший шрам от шашки — свой же казак, напутствуемый вбитой в голову разлагающей идеологией, ударил по лицу. Как Саша помнит, у носа и у щёк появляются мелкие паутинные морщинки, когда он улыбается. Ноздри быстро двигаются, тонкие губы сейчас болезненно сжаты в линию, скрывая белоснежные, без единого пятнышка и дырки, зубы. Светло-каштановые кудри спрятаны под фуражкой с красным околышем, одна прядка, непослушная, выползла и развевается за головой. Большие рабочие руки в царапинах да мозолях, привыкшие к труду в поле. Высокий и сильный, он одет в защитную гимнастёрку и мундир, не скрывающие подтянутой груди. Шаровары алеют лампасами, на ногах — чёрные тяжёлые сапоги. — Здравствуй, Алексей Петрович. Саша смотрит, не меняя невозмутимого выражения лица. Протягивает только изящную тонкую руку, кажущуюся ещё более бледной на свету. Алексей пожимает её своей, тяжелой и большой. Пальцами мягко мнёт по-музыкальному тонкие пальцы Александра и убирает руку обратно на ремень винтовки, поддерживая его. — Как вы? — задаёт очень простой вопрос, но ответ на него дать слишком непросто. Алексей следит за только им, кажется, уловимыми изменениями в лице советника Его Императорского Величества, а ныне — секретаря Временного правительства. Александр еле сдерживается от того, чтобы не огрызнуться, не съязвить, не разозлиться. Этот вопрос давно потерял свою ценность, стал лишь формулой вежливости, задаётся только согласно этикету, не из чувства искреннего любопытства. А значит, и ответ давать не нужно. — Скажи мне, что с твоими казаками? Слышал, что несколько казаков оказались революционно настроенными, — Александр проходит за стол и садится на резной деревянный стул, сцепляет руки в замок, положив их на поверхность стола. — Да, это так. Но, слава тебе Господи, офицеры не стали пока остро реагировать и обнаруживать свои подозрения. Мы планируем избавиться от них, когда представится удобный случай, — ответствовал Донской, продолжая стоять, выпрямив спину. — Хорошо, это хорошо, — Александр отпивает немного вина из стакана и морщится. Вино холодит язык и нёба, неприятно скользит осколком льда по гортани и пищеводу, изнутри обжигая. — Чёрт, вино остыло, — ругается вслух, поднимая бокал и осматривая его. — Что? — Алексей изумлённо смотрит на начальство. — Вино, говорю, холодное, — повторяет терпеливо Александр и сам не понимает зачем. Залпом допивает вино, невзирая на своё возмущение, и со стуком ставит бокал обратно. Устало вздыхает, переживая холодное скольжение вина по воздухоносным путям, будто гадюка, пробирающегося в желудок. Опускает голову, пальцами зарываясь в тёмные встрёпанные кудри. — Вы только за этим вызывали меня, Александр Петрович? — напоминает о себе казак, не совсем понимая, что происходит. Саша поднимает взгляд на него, кладёт голову на согнутую в локте руку, оглядывает его скучающим, тоскующим, даже равнодушным взглядом. Его глаза приоткрыты, серые угольки тлеют на дне их, всем больше без надобности, длинный розовый язык облизывает светло-коралловые губы, испещрённые следами укусов. Алексей внимательно разглядывает его и сглатывает, останавливаясь на губах. Облизывает свои и сдерживает рвущийся из груди вздох. — Не только, — необычно громко раздаётся уставший голос Романова и оглушает застывшего казака. — Что? — он спрашивает, почему-то почувствовав холодок и как по спине пробежали мурашки. Чего, к слову, не бывало никогда до сего момента, даже когда он был на мушке у австрийца. Александр медленно поднимается, обходит стол и вплотную приближается к рослому казаку. Стоит так близко, как никогда к Алексею не стояли мужчины, и проводит пальцем по мундиру, касается алых пуговиц. Ноготь неприятно свистит по крашеному металлу, режа слух, но Романова это, кажется, не смущает. — Знаешь… я всё думал… — он прижимается к нему всем телом, обхватывает тонкими руками плотную смуглую шею Донского и смотрит в испуганно блестящие зелёные глаза своими, всегда надменно-холодными, а сейчас неожиданно мягкими, уставшими, полными невыразимой тоски. — Миша оказался предателем. Он… он позвал меня к себе в ночь, когда Николай Александрович вынужден был отречься от престола. Ты представляешь? Он снова, как всегда, умело обвёл меня вокруг пальца. А я, как верная собачка, мигом ринулся к нему. И это в такое время, когда отвлекаться ни на что нельзя… когда чёртова коммунистическая зараза проникла в умы людей… Александр замолкает ненадолго, ухватив взглядом красиво уложенный воротник мундира и погоны на плечах. — Но сейчас… — он снова поднимает глаза и настойчиво смотрит в ярко-зелёные глаза казака. — Сейчас я бы хотел просто расслабиться. Забыть о том, что я допустил революцию, и просто… отдохнуть. Алексей уже догадался, к чему клонит бывший императорский советник. Но ему было тяжело принять это, поэтому он до сих пор в шоке глядит в серо-туманные глаза неверяще и со страхом. Александр улавливает это в его взгляде и, прикрыв глаза, касается его губ своими. Алексей в первую секунду ослеплён, он буквально ничего не различает глазами, только коричневые иголки волос собственного начальника. Но он быстро исправляется и отвечает, властно раздвигая губы Романова языком. Если Саша хочет расслабиться, то Алексей не прочь это устроить. В конце концов, Александр никогда не был ему противен. И они на одной стороне. Саша стонет в поцелуй, чувствуя прикосновения Алексеева языка к своему, и прижимается ближе, силясь углубить поцелуй ещё больше. Почти повисает на казаке, чуть было не сплетает их ноги, когда чувствует на талии сильные мускулистые руки, сжимающие так правильно, хотя и так неаккуратно. Саша смеётся в поцелуй, когда Алексей случайно передавливает ему своим объятием все внутренние органы. Алексей в непонятках смотрит на Романова, нахмурив брови. — Что-то не так? — Ты так сильно меня сжал, что, кажется, меня сейчас вырвет. Ты в первый раз занимаешься любовью с мужчиной? — спрашивает, уже насмешливо улыбаясь. Алексей густо краснеет, что и является для Саши ответом на прямой вопрос. — Ясно всё с тобой, — он снова смеётся и, не давая Донскому выразить возмущение, утягивает в новый глубокий поцелуй. Алексей отвечает со всей страстью, как умеет, чуть ослабив хватку на талии. Со второй попытки поднимает Александра над полом, и тот ловко обвивает длинными стройными ногами его торс, не отрываясь от поцелуя. Алексей идёт в спальню, следуя сбивчивым указаниям Романова, которого казак, несмотря на помощь, каждый раз затыкает страстным поцелуем. Кладёт его на постель и, нависнув сверху, продолжает целовать, ещё не решаясь перейти к раздеванию. И тогда Саша сам решает заняться этим: быстро расстёгивает красные пуговицы мундира и в перерыве между поцелуями, пока Алексей громко дышит, хватая ртом воздух, шельмовато улыбается, стягивая с рослой спины щегольской казачий мундир. Алексей кидает его на пол и, поняв, что теперь — можно, разгибается и торопливо расстёгивает гимнастёрку. Возбуждение бьёт в голову и в пах, заставляя лицо покраснеть, а в паху — образоваться очень заметному бугорку. Саша помогает, расстёгивая нижние пуговицы, и Алексей скидывает ненужную теперь вещь. Пока казак избавляется от сорочки, Саша не теряет времени и, развязав шнурки, спускает с него шаровары вместе с нательным бельём. Алексей снимает их до конца и потом глубоко целует любовника, расстёгивая его китель, после — рубашку. Раздев Александра до конца, сбрасывает ворох белья куда попало и целует его, гладя ладонью вход. Александр тихо стонет, вскидывая бёдра, руками обхватывая чужую шею. — Чёрт, я ошибся. . — Что? — Алексей приостанавливается, с изумлением глядя в полузакрытые глаза бывшего советника. Тот улыбается лукаво и. притянув его к себе, шепчет в губы: — Ты, оказывается, куда более умён, чем мне поначалу казалось, — и целует, раздвигая ноги. Алексей отвечает, жадно целуя, оглаживает вход и касается мышц пальцем, когда Александр разрывает поцелуй и почти вскрикивает: — Стой! — Что? — Алексей испуганно смотрит на Романова, убрав руку на его мягкую ягодицу. — Достань… смазку. — указывает рукой в направлении прикроватной тумбы. — Смазку? — Алексей теперь недоумевающе смотрит на любовника. — Да, поищи там… На ней ещё надпись: «Ky Jelly». Алексей, всё так же не понимая, всё-таки отходит, садится на корточки и выдвигает по одному ящики тумбочки, пока в нижнем не находит тюбика с нужной надписью. — Нашёл? — Александр, положив ноги на постель, согнув их в коленях, ждёт, пытаясь не сорваться в раздражение. — Да, кажется, — Алексей выпрямляется, подходит к нему, и ноги и руки Александра возвращаются на свои места: на торс и шею казака. — Отлично, — Саша, как в награду, мягко улыбается, прощая ему сейчас даже это промедление. — Теперь введи это в меня. Алексей в ступоре смотрит на Романова, не очень понимая. Ввести в него? Тюбик? Вместо члена? Донской на такое не подписывался. — Я имею в виду, — терпеливо объясняет Александр, — введи гель в меня с помощью рук. Поняв, наконец, что нужно сделать, Алексей расслабленно улыбается. — Так бы и сразу, Александр Петрович, — послушно выдавливает в ладонь немного смазки, закрыв тюбик крышечкой, бросает рядом на постель и растирает холодный гель меж пальцами. Вводит в Романова сразу два пальца, отчего того выгибает дугой, и с покрасневших и опухших от поцелуев губ срывается громкий мелодичный стон. Алексей заворожённо слушает и ощущает, как этот по-музыкальному восхитительный звук надолго схоронится в его памяти. — Двигай… — Саша тихо просит, крепче сжав торс ногами и кусая губы. Алексей считает это за сигнал и целует его, облизывая искусанные губы. Медленно двигает внутри него пальцами, иногда задевая чувствительные влажные стенки, омытые смазкой и теперь покорно пропускающие его. Но даже так Алексей ощущает его потрясающую узость там, где двигаются его пальцы, и от этого неистовей врезывается в его губы своими, толкаясь языком в приоткрытый рот. Саша еле успевает отвечать и только улыбается, постанывая. Ему до жути нравится реакция Донского на него, но как же нестерпимо хочется ощутить в себе не только его пальцы, но и внушительных размеров член, сейчас качающийся меж его раздвинутых ног, налитый кровью и стоящий, как штык. Алексей медленно разрабатывает его вход, введя ещё пару пальцев. Сашу выгибает почти от каждого движения длинных мозолистых пальцев внутри него, и однажды он чуть было не кончает, стоит подушечке Алексеева мизинца случайно коснуться тонкой простаты. Но Донской вовремя замечает его закатывающиеся от подступающего оргазма глаза и как он крепко сжимает ногами торс любовника, готовясь кончить. В последнюю секунду Алексей жестоко вынимает из него пальцы и пережимает основание плотного аккуратного пениса. — Лёша-а-а…! — громкий полустон-полувскрик режет слух, тело Александра выгибается, но кончить не удаётся, и он обиженно хнычет, что-то возмущённо выговаривая партнёру. Алексея это только забавит, и он улыбается, проводя мокрыми пальцами по своему члену. Подумав, достаёт тюбик, выдавливает ещё немного себе на головку и распределяет по стволу, наблюдая за хнычущим и требующим «продолжения банкета» Романовым, ещё шире раздвинувшим восхитительные тонкие ножки, почти виляя задницей, подставив её под его стояк, в кровь искусавшим губы. Алексей видит, с каким желанием и похотью смотрит на него бывший секретарь, кусает собственный палец, в нетерпении помахивая бёдрами. И казак глубоко целует его, оставляет засос на подбородке, входя в него резко до половины. — Лёша!.. — громко вскрикивает Александр, инстинктивно сжимаясь вокруг холодного от смазки члена, прижимает его за шею к себе, исцарапав кожу ногтями, шепчет на ухо, — помедленнее, милый, хорошо?.. Алексей в ответ только кивает, осторожно выходит из него и проникает внутрь заново, уже полностью, так, что член пропадает в узком Сашином анусе. Романов секунду молчит и потом громко стонет, ощущая приятную боль от растягивания мышц. Сжимает плечи Донского, прижимая его к себе, пока мокрые и тоже опухшие губы расцеловывают каждый участок его тела, до чего могут дотянуться: тонкую алебастрово бледную шею, острые выпирающие ключицы, маленькие тонкие плечи. Алексей благоразумно даёт Саше время привыкнуть и, когда слышит тихое: «Двигайся, пожалуйста.», толкается в первый раз, подхватив партнёра руками за бёдра, проведя ладони под вскинутыми вверх коленями. Рывками двигается, выпрямившись и глядя опустелыми глазами на место их соприкосновения. Романов тонко стонет при каждом толчке, сжимая пальцами изысканное покрывало, пытается двигаться навстречу, но выходит неуклюже и рвано. Алексею же, кажется, сорвало крышу, стоило ему проникнуть внутрь. Он не ошибся: вход Александра очень узкий даже для пальцев, и только благодаря смазке более или менее мышцы растянулись. Но даже так Донской не сдержал стона, входя в бледное тонкое тело: стенки быстро облепили холодный член, отчего было невыносимо хорошо. С каждым толчком он ускоряется, а Саша — всё громче и громче стонет, из раза в раз сжимая плотный член внутри себя, чем доставляет неимоверное удовольствие своему казаку. Алексей по временам постанывает, когда ему особенно нравится, как Романов его сжимает. Предчувствуя скорую кульминацию, Александр начинает ласкать себя, прикрыв глаза и учащённо дыша. Когда он срывается на крик, член мгновенно выстреливает белесым семенем на живот. Донской, хотя и заворожённый этим зрелищем, продолжает двигаться, вбиваясь в Романова уже по самые яйца, шлёпая ими о мокрую кожу, когда и его настигает оргазм. Он со стоном изливается внутрь, подняв голову и прикрыв от блаженства глаза. Пару секунд проведя так, он поспешно выходит из Саши и, дрожа, неровными шагами пройдя, падает рядом на спину. Переводит дыхание и поворачивает кудрявую голову — фуражка слетела ещё десять минут назад. Смотрит на любовника. А Саша немо смотрит в белый потолок, чувствуя лишь расходящееся по всему телу удовольствие, пульсирующее и такое невиданно-потрясающее. Он даже, кажется, не чувствует, как сжимается и разжимается внутри, выталкивая белую сперму из себя, и она загрязняет изысканное покрывало. Его оглушило, звуки слышатся будто сквозь тяжёлую пелену воды, скоро зазвенит в ушах. Но как же ему прекрасно сейчас… Он очнулся, только когда чужая рука затрясла его за плечо: — Александр Петрович? С вами всё в порядке? Я… не навредил вам? Саша пьяно улыбается. Резко вспрыгивает на таз Алексея, чуть-чуть не на его сразу вставший член, и с той же шальной улыбкой наклоняется к нему, оперевшись одной рукой на его грудь. — Для тебя просто Саша, казачок. И я хочу еще… …Он просыпается часов в пять утра. Надевает сорочку любовника — предсказуемо, что она оказывается большеватой, но Саше нравится. Он застёгивает несколько пуговиц и, в одной рубашке, выходит на балкон. На улице тихо. Только слышно, как вышагивают солдаты почётного караула да гулкий топот копыт казачьих лошадей с их воинственными всадниками, проскакивающими мимо. Наверняка на поимку особо опасного большевика. Саша улыбается, кладя сложенные руки на ограждение. Он чувствует себя восхитительно. Хотя он очень устал после десятка, кажется, раз — он сбился со счёта на третьем, — и из него вытекает тёплая сперма, пачкая длинные полы сорочки и пол, ему восхитительно. На улице свежо по-зимнему, хотя давно уже март на календаре. Птицы ведут какую-то прелестную весёлую песенку, и Саше почему-то снится, что они перекликаются друг с другом. Холодный ветер резким порывом налетает и остужает горящее Сашино лицо и его истомлённое, полностью удовлетворённое тело, так что Саша запахивается в сорочку, как в халат. Он неожиданно чувствует, как вокруг талии схватывают его тёплые мускулистые руки, а сзади прижимают к прямой красивой груди. Он ощущает мягкое и простое тепло в этих объятиях и улыбается, прикрывая глаза, сам прижимается к тёплому телу, случайно касается входом паха. — Ох, Саша… — тихо стонет Донской, ощутив, как кровь приливает к щекам и к члену, и тот, послушный ей, выпрямляется, прижимаясь к животу Алексея. — Ты хочешь ещё, я не понимаю? — Мм… — Саша чувствует движение члена и улыбается лукаво, повернув голову к плечу и глядя на есаула исподлобья. — Мне кажется, что во мне ещё слишком мало тебя. — потирается бесстыдно ягодицами о его член, возбуждая ещё больше. Алексей стонет в ответ и опрокидывает его на грудь на перила балкона. Саша смеётся непонятно чему и просит: — Да, возьми меня, мой казачок… А синее небо меркнет, сменяясь розовой позолотой восходящего солнца.