19. 07. 1918 года Г. Екатеринбург, РСФСР:
Станция была закрыта. Это было не удивительно, ведь была ночь. Виктор просидел рядом с ней всю оставшуюся ночь 19-го июля и молил бога, чтобы его старший брат не нашёл его. Да и Виктор идиотом не был. Спрятался, но сердце в груди каждый раз сжималось от любого постороннего звука. Но усталость и стресс брали своё, и почти под утро Виктор заснул.
Его трясли за плечи и тихо звали. Виктор было уже сказал, чтобы мама подождала ещё минут пять, но, резко распахивая глаза, вспомнил, что у него больше нет матери. Перед Виктором стояла женщина лет 25ти — 30-ти. У неё были светло-русые волосы, такие же светлые глаза и отпрятный вид.
— Кто вы? — спросонья спросил Виктор. Женщина нахмурилась, она присела, чтобы быть на одном уровне с ним.
— Нет, мальчик, кто ты? Сидишь здесь весь потрёпанный, с ободранными коленями и опухшим лицом, явно от слёз, — Виктор понимал, что первому попавшему человеку нельзя было говорить, кто он.
— И, что у тебя на щеке, — чуть позже добавила женщина. Виктор поднял руки сразу к обеим щекам, но на ладонях ничего не осталось. Женщина удивлённо распахнула глаза и приблизилась к лицу напротив.
— Неужели, — тихо произнесла она. Женщина встала и протянула Виктору руку. Он схватил её и поднялся с земли, оттряхивая с ног и спины грязь, пыль и ещё зелёные листья.
— Тебя ведь зовут Виктор, да? — спросила она. Виктор шокированно и боязливо посмотрел на неё.
Вдруг она была сообщницой РСФСР?
Чтобы не попасть в лапы бра. РСФСР, Виктор отрицательно покачал головой.
— Кхм, нет, меня зовут. Людвиг. Да, точно. Я Людвиг, — нервно проговорил он.
Виктор обожал классическую музыку и сам играл на скрипке. Но из композиторов на ум первым почему-то пришёл именно Людвиг Ван Бетховен, и Виктору вправду было немного стыдно, что он не сразу вспомнил соотечественных композиторов, таких как Чайковский, Прокофьев, или того же Глинку.
— Людвиг значит, — произнесла женщина.
Людвиг кивнул.
— Не ври. Ты ведь далеко не немец, по внешности же вижу, да и на бедняка не пожож. Вот какие цацки носишь, — она указала на висящий на шее кулон.
— Видно же, что чистое золото, — добавила она. Виктора такой расклад не устраивал, и как говорил отец: лучшая оборона — это нападение.
— А вас то как зовут, сударыня?
Женщина опешила, но долго над ответом не мялась.
— Меня зовут Анна Ярцева. При дворе царском служила года 4 назад. Да вот вчера всю царскую семью расстреляли, а сегодня я вижу младшего сына императора. Не так ли, Виктор? — Воскренский замялся. Из его глаз потекли слёзы. Он до последнего хотел верить, что хоть кто-то смог выжить. Но, по словам Анны, все погибли, но, так же по её словам, умер и он. Но он тут, стоит у станции и, дрожа, плачет от безысходности.
— Совсем никто не спасся?.. — тихо спросил он. Ярцева жалостливо глянула на него и отрицательно покачала головой. Виктор опешил.
— То есть как? Кто-то выжил? — из глаз перестали течь слёзы, а на лице появилась усталая улыбка.
— Да, выжил. Ты, да Ванька, — ответила она. Из глаз с новой силой потекли слёзы. Шутки от постороннего для него человека были сейчас совершенно не уместны. Витя уткнулся лицом в ладони. Анна вздохнула.
— Не ной, а радуйся, что выжил. Я тебе помогу. В России тебе не в коем случае оставаться нельзя, РСФСР явно начал уже свою охоту за тобой, — тихо произнесла она. Виктор вздохнул через нос, из глаз всё ещё текли слёзы, а руки немного дрожали.
—Зачем вам это? — спросил он. Анна недовольно глянула на него.
— Какая тебе вообще разница? Радуйся, что тебе хоть кто-то хочет помочь.
Она отвернулась и пошла к станции. Виктору ничего не оставалось, как пойти за ней. Анна подошла к кассе и попросила два билета во Францию.
— Подождите, мне нужно в Петроград, — вымолвил Витя. Ярцева тем временем убирала свой паспорт в сумку.
—Если ты про немецкую помощь в Петрограде, то их давно уже спровадили, а в Европе у твоего братца влияния нет. Лучше поехать в поместье моего умершего мужа, — шикнув на него, сказала Анна.
Взгляд Виктора помутнел. Он не мог даже встретиться с родственниками по маминой линии. Они сейчас уже были где-то в Германии.
«Французский то знаешь?» — спросила его Анна. Виктор на неё посмотрел и положительно ответил. Его отец очень любил французскую культуру. И как он пришёл к власти, в русской моде тут же начали пропадать немецкие костюмы и платья. Отец заставлял каждого своего ребёнка учить французский, а поскольку из дворца Виктор выходил очень редко, ему было приятно хоть какое-то общение с посторонними людьми. Так что да, он знал французский, хоть и не очень хорошо.
— Incroyable, — на французском ответила Ярцева. С женщиной Виктор больше не говорил. Они сидели на станции и ждали поезд, который должен был приехать через полтора часа.
Никто не выжил.
Этот факт не давал Виктору спокойно сидеть, он вспоминал радостное лицо матери, которая ещё не подозревала, что произойдёт той ночью. Ярцева читала только что напечатанную газету.
— Революция, гражданская война и расстрел царской семьи, что, чёрт возьми, вообще здесь происходит? — тихо прошептала Ярцева всё так же на французском.
Виктор ей ничего не ответил. Да и женщина не требовала ответа.
Все мертвы.
А Виктор даже не знает, где будут похоронены тела родственников, и будут ли они вообще похоронены. Виктору с чего-то вспомнилась детская
считалка, которую придумал РСФСР, когда ему было 13:
«Раз, два у неё отлетела голова
Три, четыре пристрелен был в своей квартире
Пять, шесть была прострелена в ней треть
Семь, восемь стены украсил в цвете розы
Девать, десять остался он в живых, но это всё эксцесса
Одиннадцать, двенадцать был убит в свои тринадцать»
Всё было в точь точь, как с этой считалкой. Отлетела голова — у тётушки была отрублена голова. Пристрелен был в своей квартире — отца пристрелили в его резиденции. Прострелена в ней треть — у матери был прострелен живот. Насчёт стены и, скорее всего, Николая, Виктор не был уверен, но, наверное, и это было верно. Остался он в живых, но это всё эксцесса — Виктор остался в живых из-за случая и помощи матери. Был убит в свои тринадцать — либо Виктору ждать собственной смерти к 13-ти годам, либо в то время что-то произошло у РСФСР настолько ужасное, что это он посчитал это равным смерти. Но что? Виктор, естественно, не знал. Да ему сейчас это и не требовалось. Какие бы это не были проблемы, они не оправдывают его поступок. Виктор не хотел верить. Он уже ни во что не верил: ни в бога, ни в смерть родных, ни в то, что у брата могли быть причины для того, чтобы убить всю его семью — ни во что. Виктор протянул руку к груди и, растёгивая рубашку, вытащил православный крестик. Он был сделан из золота, и на нём была изображена маленькая фигурка Иисуса.
— Ты чего, парень, богу помолиться решил? — поворачивая голову к Виктору, спросила Анна. Мальчик покачал головой и резко дёрнул за сепочку, сдёрнув с себя крест.
— Наоборот. Россия, кажется, давно уже позабыта богом, — Виктор зло смотрел на чёртов крестик и начал рассуждать в слух, — проигрыш в русско-японской, революция, гражданская война, проигрыш в Мировой войне, расстрел царской семьи. Что дальше? Чем ещё нас наградит бог, а? — Ярцева странно посмотрела на мальчика, но лишь нерешительно пожала плечами. Она не знала.
А кто знал? Да, чёрт побери, никто ничего не знает!
С чем ещё русскому народу предстоит встретиться и сразиться?
Виктор ещё не знал с чем. Никто не знал, чем обернётся смена власти в Германии в 1933 году. Никто и не предполагал. Никто и не боялся.
— Анна, что мне делать? Во что мне верить? — начал обречённо спрашивать Воскренский. Ярцева вздохнула и убрала газету куда подальше.
— Верь во что хочешь. Но главное, чтобы эта вера не помешала тебе как-либо. Помешает — переставай верить, — Анна уставилась на часы. Виктор проследил за её взглядом. Оставалось ещё 15 минут до прибытия поезда.
— Ну что ж. Через 15 минут для тебя начнётся новая жизнь. Выбирай себе новое имя. И желательно не дурацкое,
Людвиг, — Виктору уже нравилась эта женщина. Она знала себе цену.
