Беречь и защищать (18+)

— Вы не виноваты, капитан Мин... В голосе Тэхёна, склонившегося над ним, были слёзы, и Джин тут же попытался открыть глаза, но отчего-то не получилось: что-то мешало ему, на глазах лежала какая-то то ли тряпка, то ли бинт. Он попробовал снять его — и застонал от боли, которая ткнула ему в плечо, острой, словно осколком внутри по костям. — Джини, Джини! — тут же всполошился Тэхён. — Чш-чш, не двигайся! Очнулся, господин Пак! Очнулся мой Джин! — Господин Ким, вам нельзя пока двигаться, слышите? Можно снять ему повязку? — услышал Джин рядом мягкий и низкий голос капитана Мина. И тут же ему ответил другой, раздражённый, звонко-задиристый: — Не трогайте! Я сам! Вам только доверься... И внезапно лёгкие прохладные пальцы коснулись Джиновой щеки, повели по его лбу, а потом зачем-то чуть спустили лежавшую у него на глазах повязку ниже. И голос, который до этого дерзил капитану, неожиданно мягко, бархатно, ласково проговорил, явно обращаясь к Джину: — Ну, ну, герой, всё хорошо? Пришёл в себя? Чу-у-уть-чуть кивни, если слышишь и понимаешь? Джин невольно улыбнулся тому, как поменялся голос, и осторожно двинул головой. Это было странно, но ничего не болело. И даже плечо, которое только что напомнило о ранении — о, точно! Вот же, что случилось! Тэхён?! А, да... рядом, рядом... сжимает руку, его пальцы, точно его... — лишь мягко ныло, но как будто даже не всерьёз. — Такой красивый мужчина — наш гость, не так ли, капитан Мин? За такими глаз да глаз нужен! — Голос снова был насмешливым, а потом вдруг стал утешающе мягким, бархатным, снова обращаясь к Джину: — Осторожнее, не двигайся, красавчик... Мне надо поправить тебе повязку, да? Это не больно... почти... Пальцы снова осторожно стали обследовать шею слегка напрягшегося Джина, а потом он почувствовал их голой кожей плеча и невольно поёжился: он что, лежал перед капитаном Мином обнажённым? Но тут же ощутил и стягивающую ткань на торсе, и вторую руку в захвате манжета, и ремень на поясе... Нет, видимо они обнажили лишь плечо. Жаль будет, если порвали рубашку... Мелаванское кружево, тайнский шёлк... Вот чёрт... — Так жестоко портить это прекрасное тело, так глупо, но так благородно кидаться под нож горного бандита, да, милый мой? — продолжал ворковать над ним ласковый голос. — Теперь вот шрам — увы — останется. Эх, беда... Но, впрочем, видно его не будет, можно повязь похитрее сделать — так и вообще никто не узнает, кроме... мхм... ну, неважно... Не бойся, солнечный наш бета, этот шрам ничему в твоей жизни не помешает, обещаю.. — Много болтаете, господин Пак, — неожиданно сурово и как-то тревожно прозвучал рядом голос капитана Мина. — Главное — чтобы он как можно скорее почувствовал себя здоровым! — А вы не учите меня, что делать и как говорить, капитан, я своё дело, очевидно, получше знаю, чем некоторые... — Многозначительная пауза. — ...своё. Уверенные пальцы между тем давили вокруг саднящей раны на мучительно занывшем плече, но Джин лишь морщился, старательно удерживая жалкий стон. Он рассеянно прислушивался к ленивой перепалке рядом и пытался выловить чутким ухом тихие всхлипы Тэхёна, который тоже явно был близко. Джин прекрасно понимая, что сам во всём виноват: нечего было вообще соваться на плато, надо было увести подальше Тэхёна и спрятать его за спиной какого-нибудь охранника! А не выпираться вперёд со своим любопытством! Он терпеть не мог доставлять кому-то необоснованные хлопоты, и сейчас ему страшно неудобно от того, что вокруг него столпилось столько хороших людей, которые так за него, глупца, переживают. Таинственный господин Пак — так, кажется, звали лекаря — между тем уже расстегнул ему рубаху. Пальцы его спустились Джину на грудь и живот, и тот неожиданно невольно потерялся под этими прикосновениями: они словно ласкали его — больше, чем на самом деле что-то пытались выяснить о его самочувствии. Это тоже смущало. Джин почувствовал, как, во-первых, совершено неуместно краснеет, а во-вторых, — и это было совсем уж недопустимо — что слегка возбуждается. Он хрипло попробовал сказать "Я в порядке", но вышло лишь что-то невнятное, и он завозился, пытаясь всё же сдёрнуть с лица повязку. Однако лекарь не дал ему это сделать. Он легко повёл по его рукам и зажал ему запястье здоровой руки, осторожно укладывая её снова на постель и чуть прижимая: — Лежи, лежи, мой хороший, ты заслужил этот отдых. А вы, Ваше Высочество, перестаньте слёзы лить, ваш прекрасный друг получил болезненную, но вовсе не такую уж и опасную рану. Так что уже через пару дней он спокойно сможет продолжить свой путь. — Он спас меня, господин Пак, — хриплым от слёз голосом ответил ему Тэхён, — он не просто мой друг — он мой спаситель! Умоляю Вас... Ему, кажется, больно... Джин прикусил губу, в попытке сдержать мучительный хрип: слёзы Тэхёна он не мог вынести спокойно, так что снова беспокойно шевельнул пальцами здоровой руки и осторожно поднял её в попытке нащупать руку принца. — Тэхён, — наконец, смог выговорить он, — мой пр... принц... — Джин, Джини! — отозвался торопливо Тэхён. — Я здесь! — Его пальцы схватили ладонь Джина и сжали её, прижимая к Тэхёновой груди. — Как ты? Господин Пак, умоляю!.. — С ним всё в порядке, Ваше Высочество, — услышал Джин снова капитана Мина, — этот мерзавец промахнулся... Что, конечно, не снимает с меня вины, я ещё долго буду просить у Вас прощения... — Ох, хватит, капитан, — недовольно и снова раздражённо ответил ему Пак, — всё говорят, что этот парень выглядел весьма неумелым, да и кто ожидает от дикарей-горников такой прыти? — Мин что-то невнятное пробурчал, а лекарь, внезапно на что-то разозлившись, сказал уже совсем другим, вредным тоном: — И тем не менее, это, конечно, не поможет Вам и не спасёт Вашу голову от гнева кор... — Он внезапно поперхнулся и, странно кашлянув, поспешно исправился: — ...Его Высочества принца Чонгука. Впрочем, — неожиданно с вызовом добавил он, — и короля тоже, чего скрывать? — Ну, Вам-то виднее, тут Вам не верить — грех, — тихо огрызнулся с неожиданной и не совсем понятной язвительностью Мин, но тут же обратился к Тэхёну: — Прошу Вас, Ваше высочество, пойдите отдохните. Господин Ким будет в порядке, раз уж здесь по какой-то невероятной случайности оказался королевский лекарь! Последние слова прозвучали уже с откровенным сарказмом, но Джин его не понял, занятый только одной мыслью: королевский лекарь? Господин Пак — королевский лекарь? И... что он делает здесь, практически на границе? Так далеко от Хаба и королевского дворца? — Я уже объяснял, — недовольно отозвался Пак, — меня послали навстречу принцу, чтобы я присматривал за ним! Это выражение уважения к нему! Хотя после того, что случилось, это можно считать и выражением, очевидно, ненапрасного недоверия к вам, капитан! — Нет, нет, — вдруг жалобно возразил ему Тэхён, и Джин невольно сжал его пальцы, встревоженный растерянностью и обидой, в его голосе. — Это неправда! И я сам скажу, и вас прошу сказать его величеству: капитан Мин сделал всё, чтоб этого не случилось! И он лично убил мерзавца, который собирался напасть на меня! Именно благодаря ему Джини ранен не так страшно, как могло быть! Его нож почти успел! Поверьте, господин Пак, я немного разбираюсь, и этот бандит метился Джину в горло, если бы не скорость капитана Мина, он мог убить его! Это я, я толкнул Джина встать ближе, мне было интересно, я всегда был ужасен в своём неуместном любопытстве... — Голос Тэхёна затих, и Джин, тут же вскинувшись всем сердцем от болезненного сочувствия, услышал, как его принц снова заплакал. — Ну, ну, Ваше Высочество, теперь-то чего уж слёзы лить? Всё хорошо, что относительно неплохо закончилось, верно? Ну же, прошу Вас! — Голос господина Пака был мягким, урчащим, он явно был альфой, так что в его тоне откровенно слышалось повеление успокоиться. — Прошу Вас, Ваше Высочество!.. — Мин Юнги явно был тронут, голос его был напряжён и полон сожаления. — Я благодарен вам, что вступаетесь за меня, но мне нет прощения — в этом господин Пак — увы — прав. Я приму наказание от принца Чонгука, как и положено, но пока, прошу Вас, успокойтесь и... Вам на самом деле надо отдохнуть! — Тэ... Тэхён... — прошептал Джин, чувствуя, как на его руку падают прохладные капли — слёзы принца, который склонился над ним. — Про... прошу... не плачь... Иди же... — Ах, прекрасный мой господин Ким, — тут же снова заворковал над ним лекарь Пак, — не говорите! Рана вымотала вас, вам, конечно, и плечо вправили, и перевязали её ловко — тут надо снова отдать должное нашему бравому капитану... Джин услышал глухое, сердитое рычание Мина, но Пак только хихикнул, а потом вдруг сурово и жёстко сказал, практически приказывая: — А теперь давайте-ка все отсюда, моему славному больному надо отдохнуть от вас! Умоляю вас, Ваше Высочество, — убедительно заурчал он Тэхёну, который всё продолжал сжимать Джинову руку, словно и на миг не хотел отпускать своего бету от себя, — вам надо срочно отдохнуть, на вас лица нет! Поверьте мне на слово: скоро, и даже очень, вам понадобятся силы и вся Ваше невероятная красота: как я и говорил, Его Высочество принц Чонгук присоединится к нашему отряду со дня на день, как только вернётся из Эсэма, так что прошу вас: вам нельзя быть таким бледным и... — Наплевать мне! — с каким-то детским отчаянием звонко, хотя и негромко сказал Тэхён. — Я с Джином останусь... — Нет, не останетесь, — внезапно жёстко ответил Пак, — Вы сейчас пойдёте в свою комнату, дадите моему помощнику себя выкупать и обиходить Вашу чудную кожу, наденете свежую одежду и выспитесь сладко-сладко. Хотя бы потому, что вы нужны будете своему другу сильным и бодрым, как только он немного придёт в себя и мы двинемся дальше. Так что прошу вас! Тэхён забормотал что-то недовольное, но, видимо, не нашёл в себе сил ослушаться настырного и как-то уж очень уверенного в себе лекаря. Господин Пак словно и не понимал совсем, что говорит с принцем, что было для Джина в новинку и слегка смущало. Сам он тоже говорил с Тэхёном на ты и называл его запросто по имени, но за этим стояла целая история их дружбы, которая несколько раз была испытана и закалена прочнее железа. А здесь... Может, конечно, звание и статус лекаря при дворе делали Пака таким смелым? Джин слышал, что лекари в Бантане являются самой почитаемой после придворных кастой, потому что все убеждения и жизненные правила северян крутились вокруг необходимости быть здоровым и — очень важно! — красивым. А именно лекари заведовали и тем, и другим. Наверно, именно поэтому Пак был таким уверенным, дерзил капитану Мину, то со снисходительной почтительностью, а то и сурово говорил с принцем, а сейчас так и вовсе использовал на нём повелительный тон альфы, что при дворе Королевства, уж конечно, было просто невозможно. За это Пак по ту сторону Холодных гор лишился бы головы, но здесь... Впрочем, Джин, который сам к повелительному тону альфы был невосприимчив, знал, что и Тэхён был в этом плане весьма устойчив. Омег королевской семьи втайне учили противостоять альфьим приказам, и только очень сильный альфа, полностью уверенный в том, что имеет право приказывать им, мог сломить их сопротивление. Так что вряд ли Тэхён послушался только из-за этого. Просто лекарь Пак обладал умением приказывать так, что хотелось слушаться. — Иди... — прошелестел Джин, наугад поворачивая голову туда, откуда слышалось жалобное бормотанье Тэхёна. — Прошу, милый мой, Тэ, надо... отдохнуть... Он услышал, как хмыкнул Пак и как отчего-то тяжело вздохнул Юнги, и Тэхён вышел из комнаты, унося с собой своё тепло. — Вам надо поспать, господин Ким, — склонился над Джином лекарь. И внезапно его тёплые пальцы огладили Джину лицо, провели по его лбу и... мягко погладили губы. — Вы просто невероятно красивы... Ох, до чего же опасно вы красивы, мой милый бета... "Что? — изумлённо подумал Джин. — Опасно?" Но Пак уже приподнимал его голову, не давая сосредоточиться на этой мысли. — Вот это, мой хороший, — бормотал альфа, поднося к губам Джина что-то пахнущее травами и почему-то смолой. — Выпейте. Вам надо поспать. Крепко-крепко поспать. Мда... Всё не так, как мы думали, да?.. Ой, до чего же всё не так...

***

Рана Джина и впрямь была неопасной, а болезненной была потому, что он неловко завалился, когда потерял сознание, и повредил плечо, которое теперь ныло и нудило, мучая напоминанием о собственной неловкости. И тем не менее, он достаточно скоро смог встать на ноги. И всё благодаря чудесному лекарю Пак Чимину (а этого невысокого крепкого, ладного, очень гибкого и сильного альфу звали этим милым звонким именем), а также неусыпной и страстной заботе Хосока, который никак не мог себе простить, что не он принял удар за своего принца, и теперь проявляя к Джину просто королевскую заботу и почтительность. Так что через два дня Джин вполне себе сам, лишь чуть опираясь на руку теперь почти постоянно бывшего рядом Мин Юнги, взобрался в карету. Он и сам понимал, что на лошадь садиться ему рано, и мысль о том, что теперь он всё будет видеть только в узкое безбожно трясущееся окошко, навевала тоску. Но когда Тэхён сунулся было за ним в карету, он нахмурился и выгнул бровь. — Ты же не любишь в карете? — подозрительно щурясь в ясные глаза Тэ, спросил он. — Но ты-то никак иначе не можешь? — удивился Тэхён. — Я — это я, мне никак нельзя иначе, а нянька мне здесь не нужна. Иди в седло. Я же вижу, как тебе приглянулся принцев подарок. И он насмешливо подмигнул на белоснежного красавца-коня, которого привёл с собой лекарь Пак — как подарок жениху от принца Чонгука и как извинение за то, что принц не смог вовремя встретить своего будущего мужа у границы, хотя так, оказывается, они договаривались с отцом Тэхёна и так было положено по Бантанской традиции. Но принц Чонгук усмирял восстание на восточных границах, в провинции Эсэм, так что задерживался. — И слава богам, — чуть поджимая губы, шептал Джину Тэхён. — Но конь... Джини, посмотри, посмотри! Я назвал его Буран! Ты видел ли кого красивее? А? А? — Видел, — серьёзно кивал Джин, и Тэхён тут же обиженно задирал нос. — Тебя, например. Тэхён фыркал и закатывал глаза, а потом шёл к своему Бурану кормить его меленькими сладкими яблочками, купленными им в какой-то деревушке по подсказке Хосока, который утверждал, что все лошади их любят. Так и оказалось. Они ехали не так чтобы быстро — и именно из-за кареты, которой было порой трудно проехать на нелёгкой каменистой дороге. Тэхён иногда всё же подсаживался к Джину и утешал его, говоря, что, по словам капитана Мина, скоро пойдут леса и будет легче: и свежее, и из окна будет, на что посмотреть. Езда не просто утомляла Джина — она его убивала: он безумно скучал. Пейзаж был всюду одинаково серым, деревья — блёклыми, небо — бесцветным. Лето здесь было каким-то странно влажным и душным, словно повсюду были болота. Думать толком о чём-то Джин не мог: его томило тоскливое беспокойство за свою судьбу и судьбу принца. И все мысли двигались лениво, по кругу, что тоже дико утомляло. Совсем плохо было со сном. Ночами нытьё в вывернутом плече усиливалась, как и странная, ненастоящая какая-то боль от раны. Лекарь Пак, осмотрев его рану ещё раз перед дорогой, сделал вывод, что, видимо, нож был чем-то подтравлен, именно поэтому рана долго не затягивалась окончательно. И — увы — шрам всё же будет видимым. — Да бог с ним, со шрамом, — раздражённо прикрывая глаза, тихо сказал тогда Джин, которого тревожило, что в дороге он снова будет обузой для своих спутников, — можно что-то... чтобы не ныло? — Ах, солнечный мой, конечно, давай-ка я тебе травки посильнее заварю, — тут же захлопотал Пак, — я так рад, что ты не плачешь из-за шрама, это правильно, правильно! Поверь, ты сможешь быть счастливым и с ним, я... я думаю, и давно думаю, что все эти танцы с бубнами вокруг телесной красоты — это страшно старо и глупо, так что ты, прекрасный мой бета, даже и не думай: никто тебя им не попрекнёт. — Чем? — изумился Джин, который слушал его с лёгким недоверием: лекаря на самом деле из всего беспокоит именно это? — Шрамом же, — удивился в ответ Пак. — А, да... — Он замер, прекратив что-то толочь в небольшой походной ступке, и прикусил губу, а потом быстро окинул взглядом лицо и торс Джина, который сидел перед ним без верха, и решительно сказал: — Впрочем, неважно. Нет, точно неважно! Джин нахмурился, но тогда не стал продолжать этот разговор. Однако теперь, в карете, когда время было некуда девать, этот разговор тоже всплывал в его истомлённой дорогой и бездельем голове, и он никак не мог понять, что именно имел в виду господин Пак. Странно. Очень странно. И это всё "странное", "чужое", "нелепое" — всё это и мешало ему спать ночью или дремать в карете. Это — и мутная, изматывающая боль, которая, впрочем, медленно, но верно на излёте четвёртого дня их путешествия стала сходить на нет. И в небольшой деревушке, которая стояла на границе провинции Дживу, предпоследней перед краем, к которому принадлежал Хаб, на мягкой и пышной перине в лучшем доме, что им с Тэхёном нашли, он наконец-то заснул спокойно. И снились ему облака в синем-пресинем весеннем небе Королевства — такие, какими они были в его поместье, где он провёл так много времени, не ценя этой красоты, которую — может, и так — и не увидит больше?