Беречь и защищать (18+)

Если Джин что-то и ненавидел искренне и всей душой в своей жизни, так это неопределённость. Он всегда старательно избегал её, решал все проблемы по мере поступления — и не затягивал с трудными задачами, хотя бы мысленно находя выход из ситуаций, грозивших нарушить его душевное спокойствие. Да, именно поэтому ему не раз говорили, что из-за такой вот прямоты и излишней разумности и уверенности в себе он и имеет такое количество недоброжелателей за спиной, именно поэтому ему так трудно при дворе и альфы, несмотря на его красоту, чаще всего обходят его стороной — никто ведь о браке и не говорит, но удовольствие-то он может же доставлять, да и получать тоже. Джина же всё устраивало. Да, у него были неудачи в жизни, и пребольшие, но всё же чистую совесть и уверенность в том, что он знает, что его ждёт, он предпочитал интригам и гибкости нрава, свойственной большинству успешных придворных. Вот и до разговора с принцем Чонгуком у него был план. Ну, как — план. Он понимал, что, ступив на земли Бантана, он может забыть об уверенности в завтрашнем дне, так как станет полностью зависим от совершенно незнакомых ему людей, которые не то что доверия — симпатии-то у него не вызывали, причём взаимно. С этим следовало смириться — он смирился. Но потом он познакомился с капитаном Мином, лекарем Паком, с теми суровыми и молчаливыми, но мужественными и отлично вымуштрованными стражниками, что были при них, и приободрился, решив, что разумность, честность и добрый нрав есть и у северян — а значит, не всё потеряно. И то, что он придумал, не так уж и плохо. Придумал же он следующее. Джин был уверен, что о замужестве с ним заговорит именно король, так как договорённость была в секретном документе, а значит, на широкое обсуждение не так чтобы выносилась. И вот в этом-то разговоре Джин и собирался со всей присущей ему доброжелательностью сказать Его величеству, что идея выдать его замуж за альфу, близкого принцу, — такая себе идея. И не потому, что Джину претит сама мысль о замужестве, хотя и так: слишком печальным был его последний опыт отношений с альфой, слишком он был независимым и сложным для альфы, как он считал. Но — нет, даже не поэтому. Он озвучивал эту мысль Тэхёну: какому альфе он вообще будет нужен? Если альфа будет близок Чонгуку, значит, это будет благородный сын какого-то знатного рода Бантана, значит, у него будут заслуги перед принцем, а может, и перед самим королём. Ну, и зачем такого красавца оставлять со смутным будущим бездетного дворянина? Зачем ему в мужьях бета — безвкусный, строптивый, без течек, чтобы удовлетвориться послушанием, не способный полностью раствориться в желаниях альфы в гоне — когда это, как утверждают лекари, просто необходимо, причём именно альфе! Это что — наказание будет? Джин приехал сюда исключительно ради Тэхёна, об этом он и собирался сказать королю Монгуну. И ему не нужны дополнительные узы, чтобы оставаться при принце: он готов был посвятить ему всего себя и всю свою жизнь. Он собирался приложить все усилия, чтобы Монгун это понял и поверил ему, отказался от своего странного условия. Вообще в Королевстве ходили слухи, что Монгун весьма разумный, хотя и достаточно суровый правитель. Он подавляет восстания кроваво и жестоко, однако те провинции Бантана, что верны ему, говорят, живут в мире и процветании. А верностью там называется полное подчинение его воле. Да, такому человеку опасно возражать, Джин это понимал. Но он не видел логики в требовании Монгуна и просто хотел её понять. На самом деле король Джехун не сказал ему, сам он будет выбрать мужа или ему его предоставят, но Джин был уверен, что выбора ему не дадут: это же нелепо на самом-то деле. Он ведь чужестранец, чужак, о котором вообще ничего неизвестно. И ладно бы он был альфой и выбирал омегу — их в Бантане, как рассказывали, не жалели и использовали как разменную монету в любых выгодных семье делах. Но ведь он бета! А значит, выбирать будет именно альфу. По крайней мере, так было принято. Да, Джин сам о себе знал, что с омегами ему и проще, и слаще, и те милые мальчики-селяне, с которыми он развлекался в имении, радовали его послушанием и нежностью. Они не удовлетворяли его полностью, служили, скорее, лишь украшением его жизни, он не говорил с ними ни о чём всерьёз, не обещал ничего, естественно, да они и не требовали от него ничего такого и ни на что в его жизни не претендовали. Он был красив, он умел завлекать их ласковыми словами, они радовались его щедрым подаркам — и ложились под него с охотой, стонали искренне, старательно ублажали его в ответ по мере способностей и никогда не жаловались. Связь с ним им ничем не угрожала: он не пах, от него точно нельзя было залететь — идеально. Сам Джин не был помешан на удовлетворении своих животных желаний, так что чаще просто искал лекарство от скуки в их нежных телах, всегда немного влюблённых взглядах и сладких стонах. Но этого ведь никто, кроме него, не знал. До этого, в Столице, у него было лишь два раза с альфой, но он ни за что не станет об этом вспоминать. Молчание своих любовников там, в имении, он банально покупал, да им и самим невыгодно было распространяться о своих похождениях. Так что всё было продумано. Всё, кроме того, что на самом деле ему нужен был альфа. По крайней мере, в постели точно. И чем больше сладких мальчиков он трахал, тем лучше это понимал. И то, что в этом отчего-то никто и не сомневался, было ему на руку. Но вот теперь, когда он всё же должен выбрать сам, и именно альфу, что ему делать-то? Ведь альфа, если по решению Джина его заставят взять против воли замуж бету, сможет отомстить ему, и очень жёстко, сможет сделать его жизнь просто невыносимой, насилуя и унижая по праву верхнего супруга. Альфа подчинится воле короля, но Джину-то подчиняться он будет не обязан! И учитывать его волю — тоже. Ни в жизни, ни в постели. Да, Джин готов был страдать, так и не обретя в жизни счастья быть любимым, но он и с будущим супругом, если не выйдет убедить короля, планировал организовать дружественные или хотя бы нейтральные отношения. Он понимал, что у альфы тоже заберут свободу, и если Джин сможет её ему вернуть хотя бы частично, то, скорее всего, супруг будет ему благодарен. И Джин собирался предложить ему возможность свободно выбирать себе любовников. О, он с удовольствием пообещает не устраивать скандалы и сквозь пальцы смотреть на «измены», если в ответ супруг пообещает ему никогда не нарушать границ его собственной спальни. Джин не собирался в постель к незнакомому альфе ни в каком случае. Он был уверен, что не сможет полюбить навязанного ему мужа. Да и тот вряд ли когда-нибудь сможет испытать какие-то тёплые чувства к безвкусному бете. Но если Джин проявит понимание, доброжелательность и такт, если покажет, что ни на что в жизни этого альфы не претендует, то почему бы тому не относиться к нему так же — по-доброму? Как видите, всё было логично и понятно. Но потом, разговаривая с Чонгуком, Джин неожиданно даже для себя так обрадовался, что ему дают хоть какую-то свободу в выборе, что отчего-то решил, что так будет лучше! Навязанного — нет, полюбить он не сможет, но если выберет сам… Только вот как выбирать-то? Из кого и — по какому принципу?! А если он выберет кого-то, кто не заслуживает такой жестокой судьбы? А если он выберет того, кто ненавидит саму мысль о том, что у него будет вот такой вот нелепый, не похожий на других супруг? Люди любят понятное и такое, чтобы другие завидовали, но ведь при всей своей красоте Джин и на самом деле экзотика, не более, для любого бантанского альфы! Так что разговор с принцем Чонгуком и поспешное нелепое решение самого Джина спутали ему все планы. И что теперь ему делать было, он не знал. И, как и всегда, когда спокойствие его души было нарушено и неопределённость томила его, он был рассеян и потерян, пытался сосредоточиться на обдумывании проблемы — и снова и снова отчаивался, заходя в тупик. Он старался отвлечься. Благо, поводов было предостаточно. И первый — это Тэхён и то, что он после злополучной встречи со своим будущим благоверным, кажется, полностью отказался от разумного и смиренного поведения. Он нарочито игнорировал своего жениха, отказывался обедать и ужинать с ним, ссылаясь на вымышленную головную боль, а потом, когда время трапезы проходило, спокойно выходил из своего походного шатра — Чонгук привёз несколько таких шатров, и теперь они отдыхали в комфорте, даже когда останавливались не в городе или деревне — и садился на своего Бурана, чтобы, как он говорил, «развеяться». Он просто влюбился в этого коня, тот стал его отрадой, и он не желал расставаться с ним ни в пути, ни даже на отдыхе. Тэхён держался на коне, как античный бог: легко и непринуждённо он гарцевал рядом с каретой Джина, когда они ехали в строю, и, прижимаясь хищно к спине жеребца, летел по покрытому зелёной, сочной травой лугу или полю, перевитому мелкотравьем, когда выдавалась такая возможность и они могли уехать вперёд от основного кортежа. Лекарь Пак охал и качал головой, твердя им, что нельзя так рисковать драгоценным здоровьем жениха королевского дома, однако на Тэхёна снизошло то его настроение, когда все споры с ним ни к чему не приводили. Обычно милый, беззлобный и добродушный, сейчас он бунтовал, был дерзок, зол и весел — и на самом деле просто очарователен в этом своём бунтарстве. Джин, постоянно пеняя ему на то, что он не прав и нарывается на крупные неприятности, не мог не любоваться им — таким смелым и глупым, таким невыносимо милым. На самом деле Джин прекрасно знал, что такой период надо просто переждать, надолго Тэхёнова бунта никогда не хватало, так что потом принц получит от него сполна, но сейчас следовало его просто удерживать от откровенно опасных вещей, и это всё, что можно было сделать. И только Хосок постоянно выражал недовольство поведением Тэхёна и был всерьёз им озабочен. Он неодобрительно бухтел, что омегам, да ещё и королевской крови, не пристало этак выпячиваться перед альфами. Ведь вместе с принцем Чонгуком к их кортежу присоединились человек двадцать альф — все как на подбор, высокие широкоплечие, красивые — личная его охрана. И все они, конечно, не могли не обращать внимания на конные экзерсисы Тэхёна. Джин не раз замечал на их породистых, аристократически красивых лицах восхищение тем, что выделывал дерзкий омега. Но кроме того, в их глазах замечал он и осуждение: от принятых стандартов лучшего омеги Севера — скромного и неброского, величественного в своём покое — в королевском женихе — увы — не было ничего. А Тэхён, словно решив делать всё наперекор, с каждым разом лишь усугублял это впечатление. Он мстил, да, мстил — и Джин это понимал. Он тяжело вздыхал и укоризненно цокал, когда, блестя звёздами своих чудных глаз, Тэхён возвращался к нему из таких вот скачек, придерживая дорожную шляпу, изящно склонялся к его окошку и спрашивал: — Ты видел? Джин, ты видел? Он меня слушает так, словно мы рождены были, чтобы скакать вот так — вольно и вместе! Это не конь — это чудо! — Будь осторожнее, — ворчал Джин, любовно оглаживая его раскрасневшееся лицо или подавая ему, чтобы отереть жемчужины пота, кружевной платок, — и так на тебя все косятся, не дай бог что… Но Тэхён был так безмятежно счастлив в такие вот моменты, что у Джина не хватало духа запретить ему эти вылазки всерьёз. И все свои замечания, все свои убеждения он оставлял на потом. Чонгук напросился на такое поведение жениха сам. Джин даже подозревал, что Тэхёном двигала безумная надежда, что ненавистный ему принц сам откажется от такого вот нелепого и слишком неидеального жениха — и вернёт Тэхёну его свободу. Глупая надежда, ведь всё было уже решено, и в замке принца готовилась помолвка, а в Хабе придворные шили себе наряды на большую королевскую свадьбу. Свадьбу, на которой, по традиции Бантана, со стороны жениха-омеги никого из его родных не будет, чтобы он сразу осознал, что отныне принадлежит семье альфы — своего хозяина, своего властелина и защитника. Так это звучало в устах лекаря Пака — единственного, кто в эти дни составлял троим южанам близкую компанию в их путешествии. Тэхён не ходил в шатёр к принцу Чонгуку на обеды и ужины, а тот, видимо, в отместку, игнорировал его в остальное время и даже не пытался как-то приветить своего будущего мужа, вызвать на разговор, попробовать наладить испорченные, казалось, окончательно отношения. И это беспокоило и Хосока, и Джина, и лекаря Пака. Тэхён благосклонно относился к последнему. Когда Пак приходил, чтобы вроде как выяснить, не нужна ли принцу помощь с его «головной болью» или «растянутой лодыжкой», которая стала очередной причиной отказа поужинать с Чонгуком, Тэхён улыбался ему ласково, на вопросы отвечал с лёгкой насмешкой, так что Чимин — так он разрешил Джину себя называть — лишь тяжело вздыхал и качал головой. А потом соглашался на приглашение Тэхёна поужинать с ними и рассказывал им об обычаях и традициях Бантана, о том, что их ждёт. И по всему выходило, что будет тяжко. Понятно было, что Чимин пытается показать Тэхёну, что он должен обрести твёрдость духа и принять Чонгука как своего альфу, потому что только муж сможет защитить его, только с ним Тэхён сможет в сложном мире придворных интриг жить более-менее спокойно. Так что все его рассказы были о том, что принца Чонгука вообще-то любят многие, что он умный и сильный, что Бантан гордится его мужеством, что брат-король доверяет ему, хотя вообще-то не доверяет почти никому. Да и вообще по бантанским традициям муж будет обеспечивать и оберегать своего супруга в любом случае, но и требовать от него полного подчинения тоже будет иметь право. И это мудро и правильно, ведь у каждого свой путь в этом мире. И если не принять этот путь вовремя, то счастья не найти. Однако Тэхён в ответ на эти рассуждения Пака лишь закусывал в досаде губу и хмурился. — Судя по всему, мне всё равно будет плохо, — вздыхая, говорил он Джину, прижимаясь к нему, когда они ложились спать. Джин, конечно, располагался в их комнате или шатре на отдельном ложе, но Тэхён всегда перебирался к нему, особо не спрашивая его разрешения, мостился ему под бок и просил погладить по голове. Джин вздыхал и исполнял просьбу своего принца, понимая, что только в эти моменты можно хоть что-то донести до его застопорившегося на упрямой мысли о мести сознания. — Почему же обязательно плохо, Тэ? — тихо спрашивал он. — Потому что это жестоко и несправедливо — отдавать меня полностью в руки этого надменного сопляка, — отвечал Тэхён. — Как и вообще отдавать вот так омегу альфе — это же жестоко! А если альфа — придурок? Если он не заслуживает ни уважения, ни любви? Как можно быть послушным тому, кто тебе постоянно грубит? Кто лезет к тебе, как к… — Он запинался, сжимался, и Джин понимал, что Тэхён снова вспоминает о том, что было тогда, семь лет назад. Юный упрямец так ничего своему старшему товарищу и не рассказал, но у Джина уже были подозрения на этот счёт. Однако высказывать эти подозрения и усиливать обиду принца было неправильно, нужно было попробовать убедить его иначе на всё посмотреть и попробовать исправить ситуацию. — Ты прав, Тэ, конечно, прав. — Джин ласково гладил нежные щёки Тэхёна и перебирал его шёлковые пряди, зная, что это омеге очень нравится. — Но жизнь именно такова, изменить её мы пока не можем, так что надо подумать, как сделать её хотя бы немного лучше для тебя. А ты ведь сам делаешь себе плохо, милый. Не подумай, я вижу, как смотрит на тебя Чонгук, когда ты едешь на Буране, ты точно не оставляешь его равнодушным, но и ты не можешь не видеть, что он твои скачки воспринимает как вызов себе. А ты же слышал лекаря Пака: альфы Бантан, соревнуясь, пощады не знают. И если вы и дальше будете бороться за то, кто кого больнее заденет, — ты проиграешь. — Почему это? — Тэхёна всегда обижал этот поворот их разговора. Но Джин вздыхал и прижимал его теснее к себе, запуская пальцы в густые и всегда горячие у корней волосы у него на затылке. — Потому что ты омежка, милый, — шептал он ему, — потому что ты нежен и раним. Лобовая атака не твой способ, ты должен это понять. И ведь ты понимаешь это. Но улыбаешься так широко капитану Мину или капитану Бану, а стоит лишь Чонгуку появиться, как ты демонстративно уходишь, — думаешь, это его не задевает? Это он оставит безнаказанным? — Я не могу, — шептал ему в ответ Тэхён. — Не могу иначе, понимаешь? Когда я вижу его высокомерную рожу, я сразу вспоминаю всё, что он наговорил мне за всё это время. И ведь я не хотел, я говорил тебе уже… Я думал, что начнём заново всё, что он повзрослел и, как я, всё ещё раз обдумал! Я готов был признать вину, я даже извиниться хотел, но… Ты же видишь, всё видишь! Он смотрит на меня так, что я не могу понять: то ли он меня ненавидит, то ли на самом деле хочет завалить в ближайшем сарае и… Джин вздыхал. Ему нечего было на это возразить. Это было правдой. Чонгук вёл себя странно. Они ехали до Бигихта дольше, чем планировали, так как внезапно зарядили сильные дожди, короткую дорогу туда жестоко размыло, так что они вынуждены были поехать в обход. Это было очень досадно, но, с другой стороны, у Джина было достаточно времени, чтобы решить, что ему самому делать со своими жуткими проблемами, о которых он, кстати, никому ничего не сказал, чтобы лишний раз Тэхёна не волновать. А кроме того, он получил отличную возможность понаблюдать за принцем Чонгуком. И что же он увидел? Лекарь Пак, капитан Мин, Хосок — они все оказались правы. Чонгук был хорошим малым. Но только когда это касалось его друзей. Он широко и светло улыбался своим парням из охраны которые, как понял Джин, были с ним не в одном сражении. Он позволял им жать свою руку, хлопал их по плечу и всегда интересовался, как их покормили. Чаще же всего он ел среди них, когда они останавливались в лесу и ему ни для кого не надо было играть неприступного принца. Так что, может, отказы Тэхёна его и не расстраивали сильно: у него всегда была для трапез отличная компания. Чонгук уважал капитана Мина — и тому, несмотря на его собственные настойчивые намёки, ничего не было за рану Джина. Он мог дружески побороться с молодым и сильным капитаном Баном, весёлым и очаровательно улыбающимся альфой, который обладал недюжинной силой и всегда выходил победителем из схваток, которые они устраивали иногда на привалах от скуки. Побеждал он не раз и Чонгука. И тот не обижался, всегда принимал его руку, вставая с земли, и белозубо скалился в ответ на улюлюканья и сочувственный свист своих парней, ничуть не смущаясь из-за проигрыша. И то, что иногда за этим наблюдал и Тэхён — пусть и вроде как мимоходом и украдкой, но вряд ли это было тайной для Чонгука — это альфу не смущало ничуть. Он не обращал на Тэхёна внимания — и в этом тоже. Больше же всего, видимо, принц Чонгук уважал и любил Ким Намджуна. Каждый раз, когда Джин думал об этом альфе, сердце его тоскливо замирало. Намджун с того раза, когда поприветствовал их с Тэхёном, ни разу не подошёл к ним, лишь почтительно склонял голову, когда они шли мимо. Джин не поймал на себе ни одного его взгляда, ни шагу он не сделал, чтобы как-то напомнить Джину о той симпатии, что существовала между ними до несчастного случая семь лет назад. Но и ни слова упрёка в том, что произошло тогда, Намджун ему не кинул. И ладно бы, можно понять: вряд ли воспоминания о том случае были приятны Намджуну. Но была одна странность: если Чонгук был рядом с ним и видел Джина, он всегда как-то странно, болезненно внимательно смотрел на своего друга. И всегда в этом случае Джин получал от него злой и горький взгляд — и что это значило, он не понимал. И для Тэхёна тоже не находилось у Чонгука ни тёплого взгляда, ни снисходительного слова, он упорно присылал приглашения на ужин и обед через слуг — и ни разу не попытался зайти в их шатёр или комнату в доме и пригласить его сам. — Это ниже его надменного Высочества, — скалился Тэхён, но Джин видел, как с каждым днём это всё сильнее и сильнее обижало его омежку. Тэхён уже к концу недели, проведённой таким вот образом в дороге, стал сдавать. Он по-прежнему ездил на Буране и не шёл в карету к Джину, но становился всё более молчалив и угрюм, всё реже скалился в своей блистательной улыбке — и взгляд… такой всегда свежий и лукавый взгляд его глаз тускнел всё сильнее. Его бунт ни к чему не привёл. Его бунт, кажется, даже и не заметили. И это было больно.