Мама ама криминал

      Короткий разряд электрошокера — это неприятно. Но не смертельно.       Чтобы резвый парень отключился от двухсекундного электрического удара, нужен пятый класс мощности, то есть двенадцать ватт напряжения. Чтобы застрелить молодца из пистолета — достаточно всего-навсего одной пули и того же числа секунд. Вывод напрашивается сам собой: Сатору не собирались убивать. Годжо знает три места, где живым он ценится больше, чем мёртвым. Это домик в Лунде, куда лет пятнадцать назад переехала его матушка, кондитерская в Рейкьявике рядом с лютеранской церковью и — как выяснилось совсем недавно — логово Сукуны на Сигонелле. В последнем за лучшего наёмника назначена награда. Сатору не слышит ворчания матушки и не чувствует запаха выпечки, значит, вариант остаётся один.       Прежде, чем открыть глаза, Годжо осторожно напрягает мышцы. Тело отзывается тупой ломотой. Но резкой боли, какая бывает, когда из локтя торчит обломок кости или нога кончается на голень раньше положенного, нет. Всё по-прежнему: зуд в заживающей ране на плече, пульсация свежего прокола от гвоздя в бедре и саднящие пальцы. Сатору едва удерживает себя от вздоха облегчения. Он прекрасно знает, что, если перед тем, как тебя вырубили, ты видел электрошокер, это не исключает появления после него шприца с наркотиком. А дальше: скальпели, пилы, топоры, ножи, да хоть, мать их, катаны, на которые Годжо вдоволь насмотрелся в Кавасаки. Но сейчас конечности целы.       Маленький повод для радости среди ада кромешного.       Ещё один: в помещении никого нет. Вокруг абсолютная тишина. Так не бывает, если рядом дремлет какой-нибудь амбал. Но глаза Годжо решает пока не открывать. Вдруг ему в лицо смотрит объектив камеры, передающей картинку прямо на монитор, перед которым сидит Сукуна.       Омрачает положение то, что руки крепко зафиксированы за спиной, а щиколотки привязаны к ножкам стула. Хотя... Сатору проверяет, что, по мнению его похитителей, «крепко».       Способ выбран настолько странный, что Годжо готов снова поверить в сицилийскую удачу — он очнулся именно тогда, когда присматривающему за ним головорезу смертельно приспичило в туалет. Может, бедолага вчера наелся устриц, которых хранили не в морской, а просто в подсоленной воде; может, перепутал ликёр с абсентом; или запил молоком пасту с анчоусами. Чтобы оставить пленника, обездвиженного таким образом, одного, должна быть очень веская причина. Вспомнив Сигонеллу, Сатору внутренне смеётся: пожалуй, всё куда проще — его всё-таки накачали чем-то, он пробыл в отключке ночь и утро, а сейчас полдень, время сиесты. Охрана пьёт вино.       С наручниками, которые болтаются на запястьях, Годжо разбирается в два счёта. Выуживает из заднего кармана брюк спичечный коробок. Уверяет себя в том, что хранит его там именно для таких случаев, а не потому что забыл вытащить, когда купил новую зажигалку. Достаёт спичку. Раненые пальцы отлично справляются, хоть жилы на запястьях и тянет от амплитудных движений. Дальше в ход идёт схема, которую хорошие американские мальчики-кадеты учат ещё в средней школе: a) помолиться, чтобы это оказались простенькие наручники БОС-1; b) обрадоваться до скулежа, что это правда они; c) засунуть конец спички в замочную скважину, сжать один из браслетов, протолкнуть «отмычку», услышать тихий щелчок и почувствовать вкус свободы.       Годжо не спешит сбрасывать с себя наручники и прощаться с верёвками на ногах. Освободиться при желании может каждый дурак, а вот придумать, что делать с этим дальше — куда сложнее. Вот теперь самое время открывать глаза.       Никакой камеры нет. Обстановка типичная настолько, что сводит зубы. Сатору рассчитывал увидеть перед собой операционный стол, щедро политый кровью. Или хотя бы металлические прутья решётки впереди, которые объясняют безнадёжно устаревшие наручники и хлипкий стул. Но перед глазами Сатору обычная комната. Чулан, где в самый раз запирать провинившихся детишек, но никак не профессиональных наёмников. Дверь деревянная — на один удар ноги. Под потолком дурацкая лампочка, привлекающая к себе мух-самоубийц так же, как бандитов манит награда за Годжо.       Сатору с трудом подавляет зевок.       Но он умён. Знает, что нельзя расслабляться. За дверью может ждать Сукуна собственной персоной. Он может дать своей жертве надежду на побег, чтобы потом с особым удовольствием садиста отобрать её выстрелом в голову. Говорят, мясо животных сочнее, если они умирают моментально, без агонии и мучений. Может, с кожей то же самое? Если Сатору будет окрылён возможностью сбежать, обивка для кресла из него выйдет мягче. Сатору сглатывает от отвращения. Нет, ему даже нравится, когда сидят на его лице (воспоминание о девушке за баром отдаёт внезапным теплом в паху), но это явно не относится к безумному наркобарону и его фетишу на мебель из человеческой кожи.       Годжо нужен план. Простой и гениальный, такой, который сработает даже в ёбаной Сицилии, где всё почему-то переворачивается с ног на голову.       Достаточно. Хватит. Годжо должен вернуть своё доброе имя и сделать всё красиво. Пусть то, как он выберется из ловушки Двуликого, занесут в учебники начинающих убийц. Больше никаких бесполых выблядков, свиней с пистолетами и маленьких безумных хозяек казино. Только брутальные самцы, тестостерон и хитрые планы. Например, такие: ослабить верёвки на ногах, дождаться, пока в чулан кто-нибудь зайдёт, узнать необходимый минимум информации, задушить наручниками, забрать оружие и сбежать. Просто, гениально, работает как часы.       Волокна верёвки режут ладони, но поддаются усилиям. Тот, кто вязал узлы, явно халтурил. Сатору разбирается с ними механически, прокручивая в голове свой план снова и снова. Самое главное в нём — приманить надзирателя как можно ближе, чтобы ненароком не запутаться в упавших на пол верёвках. Но даже если в лучших сицилийских традициях всё пойдёт не так, ничего страшного. И с привязанным к ногам стулом Сатору лучше любого, кого могли приставить к нему в качестве охраны. Явись сюда сам Сукуна в компании своих прихвостней, Годжо уклонится от пары выстрелов и доберётся до одного из ублюдков, чтобы забрать оружие в рукопашном бою. В этой маленькой комнатке всё равно не поместится больше трёх человек, а когда на звуки стрельбы сбегутся остальные — Сатору уже будет вооружён до зубов.       Опыт подсказывает Годжо, что всё пройдёт отлично. Но тихий внутренний голос лепечет на итальянском, что площади кожи двухметрового человека хватит на неплохую тахту. Сатору отмахивается от него и, заведя руки за спинку стула, сжимает в них наручники.       Долго ждать не приходится. Дверные петли пронзительно скрипят, и в комнату входит тот самый надзиратель.       «Твою ж мать», — думает Годжо. Чью именно, он не знает: свою собственную, которая живёт в маленьком Лунде и не подозревает, каким болваном вырос её сын; мать Сукуны — она виновата больше всех, ей стоило вовремя заметить, что отпрыск потрошит плюшевых зайцев; или мать того самого, вошедшего, которая на кой-то чёрт родила его мужиком.       Света лампочки под потолком издевательски мало, но и тёмных очков на Сатору больше нет. Он видит длинные чёрные волосы, высокий ворот водолазки, нити вышивки на широких лацканах пиджака, складывающиеся в журавлей и цветы сливы, брюки — их шёлк такой тонкий, что кажется влажным. Он обтекает худые ноги поблёскивающими волнами. И теперь Годжо знает маленький секрет: под всеми этими сибаритскими шмотками — крепкий торс, дорожка волос от паха к пупку и член. Та девушка за баром на деле — удивительно смазливый парень. И на эту маленькую деталь Сатору готов закрыть глаза — он поминает мать ублюдка, потому что тот какого-то хрена стоит перед ним сейчас, а значит, связан с Сукуной.       — Привет, красавица, — Годжо улыбается и подмигивает юноше.       — Уже очнулся? — тот прислоняется к стене у двери и складывает руки на груди. — Прости, мне пришлось тебя вырубить.       Хриплые нотки в расслабленном голосе режут слух. Годжо — он всё ещё в опасности и отлично это понимает — засматривается на своего надзирателя, будто сопливая девчонка на вампира. Ну нельзя быть таким красивым! Сатору запрещает. Во-первых, он не хочет делиться своим местом на пьедестале красавчиков, во-вторых, сомневается, что сможет проломить череп настолько идеальному существу.       — Раз уж ты раскаиваешься, то, может, освободишь меня и проводишь до дома? — попытка не пытка; пытки будут потом, если Сатору так и не придумает, что делать с этим ослепительным великолепием.       Парень медленно проводит рукой по шее, путаясь пальцами в чёрных волосах. Ах, если бы не Сукуна поблизости — можно было бы расслабиться и представить, что это стриптиз.       — Он попросил подержать тебя здесь, — похититель пожимает плечами, будто оправдывается. — Ты натворил дел.       Не стоило и рассчитывать на другой ответ. После того, как Годжо засветился на военной базе рядом с Мегуми, Сукуна не отпустит его, пока не выяснит все подробности визита. Сатору мысленно прощается с лисьей мордашкой парня — придётся приводить в действие первоначальный план. Но Годжо не может отказать себе в маленькой шалости.       — Только подержать? Как насчёт развлечений, красавица? Они входят в мою путёвку?       — Неужели до сих пор не заметил, что я не «красавица»? — тонкие брови вопросительно приподнимаются.       — Тц, — прищёлкивает языком Годжо. — Ещё толком не познакомились, а ты уже напрашиваешься на комплименты. Но я не против: ты — настоящая красавица, котёнок.       Парень закатывает глаза. Они у него накрашены и в свете одинокой лампы накаливания под потолком кажутся ещё чернее, чем волосы. Он весь градация чёрного: сероватый костюм, графитовая водолазка, тёмные волосы, на лице два уголька — это тени, ресницы, радужка и зрачок сливаются в единое целое. А ещё ненормально белая кожа. Сатору хочется, чтобы кровь тоже оказалась чёрной, потекла изо рта, заливая губы, разводами осталась на висках и высоких скулах. Это действует аура Сукуны: Годжо становится больным извращенцем, он думает о том, что застывшая фарфоровая статуэтка в чёрной вязкой луже будет выглядеть безумно сексуально.       — Ты даже хуже, чем мне рассказывали, — наконец отзывается юноша.       — Просто те, с кем ты про меня болтал, не знают ничего о том, как я хорош в некоторых вещах, — продолжает Годжо. — Например, я охуенно целуюсь.       На бледной щеке проступает красное пятнышко. Ладно, красное на белом — тоже здорово. Настолько здорово, что в брюках Сатору становится тесно.       — Я уже понял, что языком ты работаешь отлично, — всё тем же расслабленным тоном продолжает надзиратель, но, договорив, резко осекается и дёргает рукой так, будто хочет ударить себя по губам.       — Ммм... да-а, — тянет Годжо, разваливаясь на стуле и разводя колени; в последний момент вспоминает, что его ноги, вообще-то, связаны, хотя пареньку, кажется, не до этого. — Мой язык почти так же хорош, как мои пальцы. Смотри, какие.       Сатору кидает наручники на пол и вытягивает руки вперёд, красуясь своими массивными ладонями.       Годжо вскакивает со стула прежде, чем красавица успевает опомниться и понять, что значат вальяжно продемонстрированные руки. Сатору в два шага приближается к юноше, пользуясь недоумением, хватает за лацканы пиджака и разворачивает к себе спиной. Обхватывает спереди локтевым сгибом левой руки. А её надежно фиксирует правой за головой парня. Тот вздрагивает и ведёт ногтями по предплечью, сжимающему его горло, в попытке расцарапать. Годжо давит сильнее. Жертва хрипит.       — Тш-ш, — шепчет он прямо на ухо; волосы щекочут ноздри и пахнут чем-то до тошноты мускусным. — Объясни, как отсюда выбраться, и я отпущу.       От судорожных движений парня из-за тёмных прядей показывается белое ухо. Годжо тут же кусает его, а потом мокро оглаживает языком. Чувствует себя школьником со спермотоксикозом, но сдержаться не может. Узкие бёдра красавицы так близко к его паху, что хочется бесстыдно потереться. Сатору ещё не решил: шутки это, чтобы посильнее выбесить шестёрку Сукуны, или его правда настолько, блять, кроет.       — Я не... могу... — последние порции воздуха потрачены впустую, бедняга судорожно тянет кислород, но руки Годжо не пропускают его дальше.       — Постарайся. Подсказка: говорить не обязательно. Доставай ключи из кармана, показывай пальцем на дверь, если за ней нет засады.       Годжо прикусывает мочку уха. В ней чёрный гвоздик серьги. Сатору губами цепляет застёжку. Украшение падает ему на плечо. Впервые он, раздевая кого-то, начинает с этой детали, но ему нравится. Жаль, что на этом придётся остановиться.       — Давай, красавица, решайся. Душить тебя приятно, но вот доводить дело до конца не хочется.       Тело слабеет в руках. Годжо не видит лица парня, но, судя по всему, тот сдаётся. Пора немного ослабить хватку.       И ровно в эту секунду поганец опускает вниз подбородок, цепляется им за сгиб локтя. Он хватает Сатору за пальцы правой руки, на которой держится весь захват, оттягивает их, лишая левое предплечье опоры. Всем телом рвётся вперёд так, что ладони, которые Годжо не сжал в кулаки, проскальзывают по ткани его рубашки. Прыгает по полу серёжка. Парень уже вывернулся из захвата и теперь стоит напротив Сатору, пытаясь перевести дыхание.       — Хватит, — сипло стонет он, а сам напрягается, готовясь к бою.       Годжо ненавидит Сицилию. Здесь каждая крыса вытаскивает из-под хвоста тузы. Эта зверушка всё-таки мастер боевых искусств.       У Сатору слегка кружится голова, он вспоминает, что в неё не так давно впечатался каблук маленькой хозяйки казино. Ноет бедро — грёбаная царапина от гвоздя. От напряжения открылась рана на плече. Это тоже мелочь, на Годжо порезы заживают как на собаке. Но всё вместе заставляет его чувствовать себя не лучшим-во-всём-мире-наёмником, а жалким пацаном, впервые вляпавшимся в неприятности.       Ублюдок не двигается с места, поэтому Сатору бьёт первым. Простой удар, чтобы проверить способности оппонента. Тот уходит изящно, лёгким скользящим шагом. Так же, танцуя, уворачивается от хука — будто парня сдувает воздухом, который разгоняют движения Сатору. Гривой подлетают чёрные волосы. И Годжо хватается за них, сжимая пряди и накручивая на кулак.       — Блять, резинка, — шипит красавица.       — Без неё круче, — Сатору продолжает наматывать волосы себе на руку.       Парень толкает его в грудь, в голове вспыхивает красная лампочка — сигнал о том, что силы на исходе. Годжо падает на пол, больно бьётся локтями о бетон. Юноша сверху, брыкается, как лошадь в узде, но ничего не может сделать. Ему остаётся только гнуть свою лебединую шею и исподлобья пялиться на Сатору.       — Прекрати, — возмущённый и обиженный голос, будто Годжо не спасает свою жизнь, а отбирает у ребёнка леденец. — Он сейчас придёт за тобой!       Ага, сейчас. Стоит поторопиться.       Сатору обхватывает плечо парня другой рукой — боль ниточками онемения расходится от раны — и переворачивает, наваливаясь всем телом. Снова упирается предплечьем в шею, но на этот раз у строптивой красавицы нет и шанса выпутаться. Надо дать ему по лицу и бежать. Но Годжо снова останавливается: если его кулак опустится на тонкий нос, то фарфор точно треснет, все совершенные черты раскрошатся в труху.       — Где ж вас таких красивых делают... — бурчит Сатору и сильнее давит на шею; пусть лучше потеряет сознание от асфиксии.       — Годжо.       Знакомое обещание разгромного рапорта командиру в голосе.       — Что ты делаешь?       Сатору не может обернуться, потому что тогда чёрная крыса найдёт способ выскользнуть из захвата. Но дребезжащее раздражение не оставляет сомнений — милый, дорогой, родненький Кенто пришёл сюда спасать задницу своего коллеги. Наверняка прорывался с боем через охрану Сигонеллы, положил несколько десятков военных и бандитов, выпросил у Тоджи подкрепление и оставил Мей отстреливаться снаружи. Это так трогательно, что Сатору привезёт ему из следующей командировки целый чемодан сладостей. Значит, все его угрозы скормить Годжо акулам и обязательно бросить одного разбираться с проблемами — блеф. Сатору знал! Невозможно не любить такого прекрасного человека, как он.       — Кенто, у меня всё под контролем. Сейчас...       — Какого хера, — Нанами дробит каждое слово зубным скрежетом, — ты творишь?       До потери сознания красавице остаётся ещё секунды три. Годжо оглядывается на Кенто. Непонятно, кто бледнее: парень на полу или Нанами в дверях.       — Сейчас же отпусти нашего информатора!       — Что? Какого...       Три секунды истекают слишком быстро. У юноши закатываются глаза, он бьётся затылком об пол.       — Синьор Нанами, чай готов! — подозрительно знакомый девичий голос доносится откуда-то сверху. Оттуда же слышится звон посуды и второй голос, а за ним тихая джазовая мелодия.       Годжо смотрит на парня на полу. Потом на Нанами. Снова — на парня.       — Неловко вышло.

***

      Никто не предлагает напитки Годжо. Он сидит в большом кресле, за его спиной — Нанами, исходящий ледяной яростью. Его будто только вытащили из морозильной камеры. Впереди, на диване, отделённый от Сатору журнальным столиком, пьёт чай черноволосый парень. За сегодняшнюю ночь он успел побывать в роли таинственной незнакомки, коварного похитителя и шестёрки Сукуны. Но сейчас перед Годжо — Гето Сугуру, лучший сицилийский торговец информацией.       — Почему мы здесь? — спрашивает Сатору и ведёт подбородком, указывая на Нобару и Маки. Те стоят у письменного стола в другом конце зала и о чём-то негромко разговаривают. — Они могут помешать нашим планам.       — Нашим планам... — в этот момент изморозь трескается и голос Кенто срывается, подскакивает до гремучего шипения. — Кхм, нашим планам мешает только твоя безалаберность.       — Кенто, ты уходишь от темы, сейчас ни к чему это обсуждать, — Сатору машет в воздухе рукой, словно отгоняет рой назойливых мух. — Нам нужно сосредоточиться на...       — Тебе нужно сосредоточиться, — бескомпромиссно отрезает Нанами. — Ты устроил перестрелку в казино...       Годжо готов возразить. Абсолютно очевидно: перестрелка устроилась сама. Возникла как грибной дождик, оставляя после себя раненых бандитов вместо подберёзовиков.       Кенто продолжает скороговоркой:       — Ты угрожал автоматом хозяйке...       Щёки Сатору надуваются от распирающего негодования: это она угрожала ему автоматом!       — Ты вырубил нашего информатора!       Забавно, но... Он первым вырубил Годжо!       Нанами ничего не хочет слышать. На все попытки объясниться отвечает: «непрофессионально», «недопустимо», «ребячество».       — Попробуй не улыбаться.       Сатору отвлекается от Кенто и поворачивает голову к внезапно заговорившему Сугуру.       Есть в этом Гето Сугуру что-то, не дающее Годжо покоя. То ли блуждающая улыбочка и хитрый прищур, то ли просто черты его лица — судя по всему, он наполовину японец. Сатору очень давно не спал с азиатами. В Рейкьявике не сталкивался даже с туристами, а на задания последний год выезжал в арабские страны. Японец Тоджи Фушигуро не в счёт. Горячая ночь с ним — это облитое бензином и подожжённое тело с дулом томпсона в заднице.       — Что? — переспрашивает Годжо, подаваясь вперёд. Наклоняет голову, чтобы очки красиво поползли вниз... Блять, нет никаких очков, они всё ещё у Кенто.       Гето смотрит на дёргающегося Сатору, выгнув тонкую бровь.       — Если будешь так улыбаться, он не поверит тебе, — всё-таки повторяет Сугуру. — Лучше расскажи серьёзно, как всё было.       — И как же? — Годжо заинтересован, он не думал, что кто-то встанет на его сторону. Ещё одна причина восхищаться черноволосой красавицей.       — Бардак в казино начался с бармена, — продолжает Гето. — Он разбил стакан и привлёк внимание к синьору Сатору.       — Именно, — тот самый синьор тянется к пачке сигарет на журнальном столике, чтобы достать одну. Чёрт знает, сколько он уже не курил.       — Но бармен посмотрел на него, потому что тот слишком громко предлагал мне переспать, — белые пальцы перехватывают пачку и достают из неё последнюю сигарету. Рука Сатору мажет по пустоте.       — Стрелять начал всё равно не я, — хмыкает Годжо и, не раздумывая, хватает Сугуру за запястье. Он курит только с кнопкой, значит, нужна именно эта — последняя, зажатая между средним и указательным воришки.       — Вместо того, чтобы предотвратить выстрел, ты решил сбежать, — Гето перекладывает сигарету в другую руку.       — Тактически отступить, — Сатору далеко тянуться через столик, поэтому он встаёт и подходит ближе, пытаясь, наконец, заполучить эту грёбаную сигарету. — А потом меня решили продать Сукуне.       — Мы не работаем с Сукуной! — хриплый голос с другого конца зала и злобный стук стопки бумаг об стол. — Ты недослушал.       Гето жестами фокусника обводит вокруг тела сигарету. Она перелетает из одной руки в другую, и Сатору никак не может её поймать. Только размахивает ладонями в воздухе.       — Вы заперли меня в подвале. Конечно, я решил, что это Сукуна, — Годжо не любит играть по чужим правилам, поэтому ставит своё колено между расставленных ног Гето, вжимает его плечо в мягкую спинку дивана и готовится триумфально отобрать свою дозу никотина с фруктовой отдушкой.       — Чтобы спокойно разобраться с приехавшей из-за тебя полицией. Синьорины Зенин и Кугисаки попросили это сделать, — цедит Кенто за спиной.       — Ты не стал меня слушать, сразу принялся махать кулаками, — Гето Сугуру, этот смазливый выродок с елейным голоском, ломает драгоценную сигарету. Всего секунды не хватает Годжо, чтобы успеть зафиксировать запястье и вернуть своё сокровище. — Здесь всё равно не курят.       Прессованный табак сыплется на диван из разорванной бумажной оболочки. Сугуру смотрит на Годжо снизу вверх.       — Но я хочу курить, — Сатору интересно, к чему же приведёт маленькая стычка. — Мне нужно чем-нибудь занять рот, а последнюю сигарету ты испортил. Предложишь альтернативу, красавица?       Годжо скалится так широко, что на носу собираются морщинки. Гето продолжает смотреть, но решимости во взгляде всё меньше, а красных отсветов на щеках — больше.       Как в романтическом кино — или фильме ужасов? — Сатору медленно опускается ниже, приближаясь к смазливому личику. Его надежды разбивает Кенто. Отвлекает стальным голосом:       — Ещё одна шутка про член, и ты едешь в Атланту.       Голову Годжо будто бы макнули в жидкий азот. Концентрированное раздражение льдом обтекает всё тело Кенто, как пламя — скелет Призрачного Гонщика. Эти пугающие тёмные волны чувствуются даже спиной.       — А что Атланта? Город членов? Да и при чём тут они? — Годжо не привыкать к взбесившемуся напарнику, он продолжает веселиться: — Может, у него в кармане чупа чупс?       — Ты облапал меня всего в чулане. Прекрасно знаешь, что для тебя нет никаких конфет, — стоит Годжо убрать колено и отойти подальше, как красавица возвращает насмешливую интонацию. Крутит на палец прядь и сверкает чёрными искорками. Вот только не на Сатору, а на Кенто.       Годжо, следуя за взглядом Сугуру, разворачивается. Нанами кажется выше и шире в плечах. Губы стянуты в гитарную струну, брови сведены к переносице. Сатору ищет седые волосинки в безупречно уложенных волосах, но тщетно. Дружище Кенто балансирует на грани нервного срыва, как опытный акробат.       — Ты лапал нашего информатора?       — Тогда для меня он был прихвостнем Сукуны.       — Ты, — Нанами трёт переносицу, приподнимая маленькие круглые очки, — лапал кого-то, кто, как ты думал, связан с Сукуной.       Сатору надеется, что это весь вопрос, но Кенто продолжает:       — Вместо того, чтобы быстро и тихо сбежать, ты полез обниматься...       — За ухо меня укусил, — гадкий-гадкий голосок со стороны дивана.       — ...Укусил кого-то за ухо, подозревая, что ты в ловушке на военной базе? — Нанами вроде закончил, Годжо готовится уточнить детали, но Кенто набирает полную грудь воздуха и вместо кобуры беретты тянется к карману с мобильным. — Я звоню капитану Масамичи. С тобой невозможно работать.       Нанами уверенным шагом покидает комнату. Сатору кидается за ним. У Яги слабое сердце, ему не стоит знать подробности хода операции своих подчинённых. Главное ведь результат, и поэтому Годжо, прежде чем клещом повиснуть на руке Кенто, кивает лучшему сицилийскому информатору. Тот указывает глазами на массивную дверь — «жду вас на улице».       — Командир Масамичи, погодка здесь что надо! — орёт Сатору в трубку, заглушая попытки Кенто поздороваться.

***

      Нобара Кугисаки сидит на краю стола и наблюдает, как Годжо, упираясь руками и ногами, всеми силами пытается отпихнуть Нанами от телефона. Нобара спускает алую туфлю с пятки и ловит её, сгибая пальцы. Покачивается высокий каблук.       — Что, думаешь, правда ли это тот самый охеренный Годжо Сатору? — Маки отрывает глаза от налоговой декларации и смотрит в направлении взгляда Кугисаки. — Похож на клоуна.       Нобара задумчиво прикусывает губу:       — Точно. Полный идиот.

***

      Квартира Нобары и Маки — через стену от их бара. Вот, оказывается, как Годжо перетащили в чулан так быстро. Сейчас он стоит под окнами и курит самокрутку, которую выпросил у бармена. Хороший американ бленд, без добавок. Годжо кривится и сплёвывает под ноги — во рту эталонный сигаретный вкус. А он хотел манго или цитрус.       Собирается дождь. Первые капли уже стучат о козырёк, под которым стоят Годжо и Гето. От влажности вкус табака ещё навязчивей.       Сатору знает, что Нанами уже успел обсудить всё с информатором. Он встретил его за столиком на первом этаже бара, куда переместился, едва заслышав звуки стрельбы. В тот самый момент, когда Годжо рвал, метал и уворачивался от пуль, Кенто потягивал виски и махал пальчиками новому знакомому. Дело они обсуждали, пока Сатору был в кабинете Маки и сидел связанным в подвале. Выяснилось: Сугуру Гето в курсе того, что шестьдесят тонн русско-китайских пушек в грузовике скания r730 пропали. По словам Гето, слухи ещё не расползлись, поэтому из проверенных источников можно получить правдивые сведения. Он предложил начать искать с некого объединения, торгующего оружием. В их интересах отслеживать перемещения всех пушек на Сицилии.       — Они далеко? — Сатору не может перестать кривить лицо, но всё равно продолжает затягиваться.       — Ближе к Таормине, я объясню синьору Кенто, как их найти, — говорит Гето, но даже не смотрит в сторону Годжо; изучает носки своих пижонских ботинок.       — Объяснишь, значит? — Сатору выдыхает плотную струю дыма вверх, тут же жалеет об этом; жжением отзываются лёгкие и гланды. — Ты едешь с нами, красавица.       Если Годжо и следит за Сугуру, то самым краешком глаза. И то не потому, что интересно, а из-за того, что Кенто вернул очки — смотреть в них вперёд, на запутанный клубок ночных сицилийских улочек, слишком уныло. Почти нигде не горит свет. Переулок справа настолько узкий, что фонарь, тускло торчащий на стене одного дома, касается едва выступающего балкона напротив — он крошечный, на нём только бельё сушить.       Чёрная атласная крыса может нырнуть в подворотню и тут же потеряться. Годжо, как крючком, цепляет пальцем рукав его пиджака. Мысленно достаёт пистолет. Лучше сделать это несколько раз в голове, чтобы потом руки выхватили его автоматически.       Гето упрямо сводит брови, думает о чём-то своём. Кажется, не замечает ладони, поймавшей его за пиджак, и того, как внимательно Годжо оглядывает все подсвеченные углы развилки перед баром.       — Не упрямься, — Сатору продолжает придурковато тянуть слова, но невольно пропускает капельку стали в голос. — Переночуем в отеле неподалёку, а днём отведёшь нас к своим знакомым. Разве не хочешь провести со мной побольше времени?       За информатора поручился старик Фушигуро. Тот самый, который доверился горе-шпиону, рассказавшему про форсаж, устроенный Мегуми, и сканию r730 на военной базе. Рана, полученная там, заживёт на Сатору уже завтра, а вот повреждённое пулей выблядка самолюбие придётся выхаживать ещё долго. Поэтому Годжо не может позволить себе попасться в ещё одну ловушку, поэтому хочет, чтобы Сугуру тоже поехал по названному адресу. И если что, ответил своей красивой головой. В ней, кстати, до сих пор роятся мысли; это видно по опущенным тёмным ресницам и напряжённому изгибу бровей.       Гето явно сомневается.       Неужели парень решил, что слова Годжо — действительно вежливое предложение провести время вместе? Думает, что может сказать «нет»? Крутит в голове страстные ночные сцены, оценивая свою к ним готовность? Решает, отдавать Сатору розу или придержать для другого принца?       — Красавица, ты с нами, — Годжо приходится наклониться, чтобы прошептать это на ухо Сугуру. — Ломаться нельзя.       В атлас пиджака упирается дуло глока, который, слава всему римскому пантеону, вернули Маки и Нобара.       Если тот, сигонелльский, с белым горшком на голове — выблядок, то Гето Сугуру со всеми своими эпикурейскими пиджачками да штанишками — настоящая блядь. Он, не меняя выражения задумчивости на лице, скользит шёлком навстречу оружию, так, что бок пистолета проходит по животу. Отводит глок рукой. Замирает, словно сам только понял, что провернул. Моргает, как человек, резко выдернутый из сна. Годжо приятно: Сугуру точно воображал где, как, в каких позах и местах.       — Меня нельзя трогать.       Сатору знает, что это значит: Гето никому не подчиняется, но при этом находится под негласным протекторатом всех преступных группировок Сицилии. С ним не хотят иметь дел, но приходится. Бесятся оттого, сколько грязных тайн он разнюхивает, но не чинят расправу, потому что он в курсе секретов соседей и конкурентов. Гето помнит номер ячейки на вокзале, куда барыга из Аволы спрятал сбережения сторчавшегося бизнесмена. Но он же — вездесущий Сугуру — держит в голове информацию о том, что поставщик того самого барыги когда-то обчистил небольшой склад калабрийского наркокартеля Сукуны. Гето нельзя угрожать, потому что никто не знает, что и кому он может рассказать.       Но Сатору раздражает эта сицилийская эпидемия проказы — никого нельзя трогать. Дона защищает его омерта, маленькая хозяйка казино выворачивается из рук и бьёт каблуком по затылку, а информатор обходит пистолет, словно протянутую листовку.       — Расскажешь это местным, — Годжо убирает пушку, стрелять он передумал, а целиться просто так — невежливо. — Если чтобы побыстрее здесь закончить, придётся перетрогать всех, кого нельзя — я этим займусь.       Перед Гето как будто бы красная лента или толстое стекло с приклеенной к нему надписью «Руки прочь!». Годжо не уверен, что формулировка такая, он давненько не был в музеях и галереях. Но сейчас рядом с ним явно произведение искусства. Досадливо морщит лицо и совершено не знает, как относиться к прозвучавшим словам. Наверно, гадает: ему угрожают или снова пристают?       Годжо собирается сжать острый кончик носа в «сливе», чтобы развенчать сомнения. Фокус знакомый и отлично действует на сицилийских неприкасаемых-тире-прокажённых.       Но чёрная крыса опять выполняет свой странный финт. Вместо того, чтобы попятиться, подаётся навстречу руке и обтекает её, будто вода камешек на пути течения. Это навевает Сатору смутные воспоминания, и чтобы разобраться с ними — только ради этого, никаких драк! — он с разворота целит правой рукой в скулу Гето. Тот уходит вниз, легко сгибая колени. Подхватывает пролетающее над головой предплечье. Ловит его и прижимает к груди. Виснет на нём, как на канате. И сразу тянет назад, видимо, решив зафиксировать руку за спиной Годжо и согнуть его пополам. Сатору не так прост. Он выше, крупнее и сильнее Гето. И пока тот пытается отвести руку, зажав её сгибами своих острых локтей, Годжо делает вид, что поддаётся. И вдруг напрягается, резким рывком качает предплечье в сторону. Вместе с повисшим на нём Сугуру. Атласная спина бьётся о стену рядом с дверью. Но крыска не теряет концентрации, пытается подобраться к шее Сатору, чтобы вернуть ночной должок — придушить и лишить сознания. Драка быстро превращается в возню. Годжо устал и не хочет никого бить, Гето — блядская балерина, которая кружится и тонкой сосенкой припадает к земле. В итоге двое просто хватают друг друга за воротники — вышивка на шёлковом и пыль с кровью на голубом рубашечном — и рычат, заглушая треск ниток.       — Вас вообще нельзя оставлять вдвоём? — Нанами стоит в узком переулке, скрестив руки на груди. Сатору видит это периферическим зрением, потому что не сводит глаз с чёрных узких прорезей на белом лице Сугуру.       — Годжо, — говорит Кенто по слогам. Их всего два, но кажется, что десять, с таким чувством Нанами растягивает каждый. Он ненавидит всё, что начинается на «го» и заканчивается на «джо». Ненавидит даже созвучные слова: никогда не поедет в Камбоджу; не будет злиться, если в будущем сын невзлюбит сольфеджио; и, увидев на витрине банджо, обязательно перекрестится. Сатору Годжо — геноцид нейронных связей Нанами Кенто.       — Я убеждаю его ехать с нами, — не отрываясь от битвы взглядов, шипит тот самый геноцид. — Ещё чуть-чуть...       — Синьор Сугуру, не могли бы вы, пожалуйста, переночевать с нами в одном отеле и завтра сопроводить нас? Мы обеспечим безопасность и конфиденциальность.       — Договорились, синьор Кенто, — поворачивая патлатую голову и очаровательно улыбаясь, отвечает крысёныш.       — Годжо, — это на языке взбешённого Нанами может означать всё что угодно, но обязательно со словом «блять». Сейчас, скорее всего: «отпусти, блять, немедленно». Сатору слушается. Очевидно, что красавица за что-то успела его невзлюбить и назло ведёт себя так покорно с Кенто. Взять, например, эту милую улыбку — брови подлетают вверх, складываются домиком, а глаза сужаются до сплошных чёрных росчерков ресниц. Её Годжо не видел ни разу до этого.       Сатору искренне недоумевает, теряясь в догадках, чем же он мог не угодить Гето и почему ему так не улыбаются. Сугуру идёт к Нанами, и терзаемый сомнениями Годжо отвешивает удар по тощей шёлковой заднице, показавшейся впереди.       — Идиот.       — Нет. Все знают: я — гений.       — Хватит, — вмешивается Кенто. — Машина в квартале отсюда. Я предупредил дона и забронировал отель недалеко. Синьор Сугуру, на какое время нам рассчитывать?       — Завтра после двенадцати.       — Чудесно, — Годжо засовывает руки в карманы и широкими шагами догоняет Нанами и Гето. — Ещё много времени, поэтому давайте придумаем, чем его занять. Сыграем в бутылочку? Правда или действие? Я загадываю первым. Действие для Сугуру: улыбнись мне, красавица.       В этом районе нет пластиковых окон, поэтому на гогот Сатору с балкона выглядывает тучная сицилийка в белой ночнушке. Ругается зычно и громко. Годжо смеётся и показывает ей язык. Дама тянется за ведром с водой, выставленным рядом с цветочными горшками. Сатору успевает рвануть вперёд. Гето тенью растворяется в небольшой выемке между домами. Ведро переворачивается прямо на макушку Нанами Кенто.