***
Наступила осень 1991 года, и твоей матери только что поставили диагноз. Время как будто остановилось. Но это не так. Так только кажется. У тебя все еще есть уроки, домашние задания, стандартизированные тесты, эссе, заявления в колледжи, и ничто из этого нельзя отложить, так что практически все из этого ты выполняешь каждый день в зале ожидания больницы в Грин Бэй или рядом с различными больничными койками твоей матери в течение следующих нескольких месяцев. Твои оценки, естественно, слегка ухудшаются, достаточно для того, чтобы не быть самым лучшим в классе, но не настолько, чтобы поставить под угрозу твое положение в университетах, в которые ты подал документы. Все хорошо. Твой отец тоже почти все время проводит рядом с матерью. Довольно удивительно, если подумать об этом чуть дольше. Они развелись, как только тебе исполнилось двенадцать, и ты давно понял, что они гораздо лучше ладят как друзья, чем супруги, даже если продолжают жить под одной крышей. Твоя мать не носила имя Виктории Сигоровой уже много лет, и все ее больничные документы оформлены на ее девичью фамилию. Но суть в том, что этот диагноз, кажется, растопил холодную жесткость твоего отца. Ты не знаешь, находится ли он здесь как ближайший друг твоей матери, или как ее муж, или даже просто как отец ее ребенка, но как бы то ни было, он сидит здесь каждый божий день и почти никогда не отходит от постели твоей матери. Кажется, она это ценит, поэтому ты не говоришь об этом ни слова. 1991 год подходит к концу, ты подаешь еще одно заявление в колледж, на этот раз в Висконсинский университет в Мэдисоне. Если твоя мать к тому времени еще не выпишется из больницы, то тебе не захочется быть дальше, чем в паре часов от нее.***
Конец зимы 1992 года, твоя мать не поправляется. Похороны Виктории Мастерс довольно скромные. У нее не осталось живых родственников, поэтому список гостей сводится к ее друзьям с работы, твоему отцу и тебе. У тебя не так уж много школьных друзей, а тех, что есть, ты избегал с почти научной точностью в течение последних нескольких месяцев. Некоторые из них все равно пришли, чтобы поддержать тебя. Ты не услышишь ни одного их соболезнования. Тебе восемнадцать, и ты пытаешься приспособиться к миру, в котором больше нет твоей матери. И это очень непросто.***
Весна 1992 года, и ты ужасно ссоришься со своим отцом. Вы так часто спорили за все это время, что об этом вряд ли стоит упоминать. Если бы кто-нибудь спросил твоего отца, почему он так часто бодается со своим сыном, ты знаешь, что он ответил бы, мол вы двое слишком похожи, слишком упрямы, слишком самоуверенны. С другой стороны, если кто-то спросит тебя, то ты уже знаешь свой ответ. Твой отец — ужасный, высокомерный, старомодный мудак, и ему не нравится, когда ему на это указывают. Так что, да, спорить с ним – обычное дело. Однако характер этой ссоры был следующий. На этот раз все начинается с того, что ты узнаешь, что твой отец планирует переехать на другой край страны, причем вместе с тобой, выбрав один из четырех колледжей на северо-востоке, в которые ты уже подал документы. На этот раз здесь нет твоей матери, чтобы все уладить, вмешаться, успокоить вас обоих и сказать, что вы оба идиоты, после чего вы сможете закончить этот разговор позже, когда остынете. На этот раз все перерастает в агрессивную перепалку, которой, кажется, нет конца. На этот раз в ход вступают уколы, которые наносят удар ниже пояса. Ты этого не понимаешь. Не понимаешь, почему он хочет уехать, почему хочет, чтобы ты уехал. Все было иначе, когда твоя мать была еще рядом. Но сейчас? Теперь это место – все, что у тебя осталось от нее. Она вырастила тебя здесь. Привела тебя на твой первый футбольный матч. Сама выросла здесь. Влюбилась в твоего отца, по какой-то непонятной тебе причине, здесь, а теперь он хочет уехать? Ты сбегаешь из дома. Ты даже не помнишь, что сказал ему напоследок, и, если честно, тебе наплевать. На следующее утро ты собираешь вещи и едешь на автобусе в Мэдисон. Вы не прощаетесь. Ты поступаешь в Университет Висконсина, и пока осенью не начнется семестр, будешь заниматься поиском бесплатного жилья, лишь бы не возвращаться домой. Через несколько недель ты получаешь письмо от отца с указанием его нового адреса. Прибрежный город в Нью-Джерси, где ж еще. Ты прячешь письмо и никогда больше его не открываешь.***
Осень 1992 года, ты сидишь на скамейке, и вдруг тебе в затылок прилетает футбольный мяч. Тогда, вполне возможно, самый крупный человек, с которым ты когда-либо разговаривали в своей жизни — больше, чем огромный полузащитник — стоит перед тобой, обильно извиняясь, говорит так быстро и так громко и с таким искренним сожалением в голосе, что тебе с трудом удается вставить слово. И когда он останавливается перевести дух, ты понимаешь, что твое первоначальное желание обматерить его уже исчезло. «Я Джек», как он сказал. «Извини. Снова». «Влад», ты ему отвечаешь. Потом открываешь рот и как будто стряхиваешь паутину со своего старого имени, но потом вспоминаешь то, под которым записался, и добавляешь: Влад Мастерс. И это нормально. Не волнуйся об этом. Джек протягивает футбольный мяч в знак приглашения и спрашивает: «Не хочешь присоединиться? Должен же я дать тебе шанс отыграться, хах?»***
Весна 1994 года, и ты почти на два года погрузились во внеклассный исследовательский проект, в который никогда, ни за миллион лет, не думал, что попадешь. Но это очень много значит для Джека и Мэдди, и в эти дни вы трое настолько неразлучны, насколько это вообще возможно, так что вот ты здесь. Вообще, эта штуковина не так уж впечатляет. До тех пор, пока ты случайно не наклонишься слишком близко к ней в самый неподходящий момент.***
Начало лета 1994 года, и ты уже три месяца находишься в больнице. В первые три недели ты был без сознания, и к тебе пять раз приходили Мэдди с Джеком, но ты никогда об этом не узнаешь. Единственное, что тебе известно – это то, что в твоем телефоне насчитывало около восемнадцати пропущенных от Джека в начале твоей госпитализации, а затем ни одного, когда стало ясно, что ты никогда не ответишь. Мэдди вообще ни разу не звонила, хотя пройдет еще шесть лет, прежде чем ты поймешь, что это потому, что они были вместе, всегда вместе, всегда звонили вместе с телефона Джека. Но, наверно, это к лучшему, что ты пока не знаешь. Раз или два ты подумывал о том, чтобы позвонить своему отцу. Ты никогда не пытался связаться с ним, а наоборот, годами твердил, что, если бы он и хотел поговорить с тобой, он бы уже давно это сделал. И даже когда ты снова физически можешь двигаться, ты не можете убедить себя взять телефон и позвонить. Может, завтра. Или послезавтра.***
Конец лета 1994 года, по словам медсестры, к тебе пришли два человека. Джек и Мэдди. Говоришь медсестре не пропускать их. И даже не знаешь, почему.***
Осень 1994 года, ты уже семь месяцев находишься в больнице. Впервые за несколько недель медсестра снова сообщает, что к тебе пришли посетители. Вновь Джек и Мэдди. На этот раз, когда отказываешь им, ты точно знаешь, почему. Затаенный гнев пылает внутри тебя уже несколько месяцев, разъедает изнутри, голос раздается на задворках твоего разума, он продолжает повторять каждую твою неуверенность, каждое сомнение, каждую недобрую мысль, что у тебя возникала, если ты вспоминал о том, кто хоть раз о тебе заботился. Это их вина, говорит тебе этот голос. Они не нужны тебе. Тебе никто не нужен.***
Весна 1995 года, прошел ровно год, как ты попал сюда.***
Лето 1995 года, и ты колеблешься между глубокой внутренней яростью, длящейся сутки напролет, и абсолютной апатией, что словно темная дымка окутывает все мысли в течение нескольких недель. Ты не знаешь, как освободиться ни от одного из этих состояний. И даже не уверен, что помнишь, кто ты без них.***
Осень 1995 года, и ты впертые трансформируешься. Ты отказываешься верить, что это взапрвду. Списываешь на лекарства, галлюцинации и игнорируешь раскаленный добела огонь, все еще разгорающийся глубоко внутри твоей груди.***
Весна 1996 года, огонь внутри становится слишком горячим. В прямом смысле. Твоя грудная клетка словно печь. У тебя жуткая лихорадка, от которой, по словам врачей, ты не сможешь оправиться. Не в этот раз. Ты снова вызываешь это странное чувство, пока в отражении зеркала снова не приобретешь зеленую кожу и красные глаза, после чего падаешь сквозь портал в место, огромное, открытое, ужасающее и холодное, и, не задумываясь, высвобождаешь каждую унцию огня, что накапливалась внутри твоего тела последние дни, недели, месяцы, годы. Он выходит волной розовато-красного цвета шириной в километр, цвета сильного ожога, и именно так выглядят ладони твоих рук, когда ты приходишь в себя часами позже, в одиночестве, в огромном, широком пространстве того, что однажды будешь называть Призрачной Зоной.***
Осень 1997 года, и где-то за сотни километров от нового дома, который ты приобрел в Висконсине, твой отец впервые видит тебя в новостях. Многообещающая новая личность в финансовой сфере. Подающий надежды гигант в этой области. Этот молодой человек уже успел разбогатеть на покупке и продаже корпоративных акций. Поговаривают, он может договориться о любой нужной ему сделке, о чем угодно вплоть до невероятно низкой цены, словно его конкуренты потеряли голову. Можно было подумать, что они одержимы.***
Уже осень 1999 года, и ты впервые с тех пор, как уехал, навещаешь своего отца. Это будет последний раз, когда ты проверишь его, по крайней мере, лично. Он не видит тебя. Никто не видит. Ты находишь его на пляже в Нью-Джерси, сидящим в походном кресле с заброшенной в воду удочкой, стоишь там и наблюдаешь, пока не устанешь. Ты не задерживаешься на долго.***
Начало нового тысячелетия, весна 2000 года, и ты узнаешь, что твои старые друзья по колледжу только что родили первого ребенка. Они припеваючи живут себе без тебя. Более того, они до сих пор исследуют призрачные явления, и все еще не имеют ни малейшего представления о том, что ты такое, и во что они тебя превратили. «Отлично», говорит этот старый голос. «Пусть так и остается».***
Весна 2015 года, и, возможно, если бы ты еще давным-давно не принял этот зловещий голос в глубине разума и не позволил бы ему управлять всеми твоими действия, если бы ты добровольно не упал в эту яму внутренней ярости и полной апатии, даже не подумав о борьбе с ней, тогда, возможно, чисто гипотетически, тебе придет в голову, что попытка создать полноценного человека, имея за плечами лишь студенческий курс молекулярной генетики, точно не будет самой умной мыслью. Но весной 2015 года тебе все равно. Ты нуждаешься в этом. Ты заслужил это.***
Лето 2016 года, ты снова в новостях. Тайна раскрыта. Весь мир теперь точно знает, кто ты такой. Точно знает, что ты такое. Наконец ты ушел и потерял каждый малюсенький шанс на счастье, позволил всему этому просто самоуничтожиться. Твоя жизнь — это звезда, коллапсирующая я в черную дыру, и все, что ты можешь – это позволить ей засосать и раздавить себя.***
Наступила осень 2016 года, ты в бегах уже четыре месяца. Ты предполагаешь, что Призрачная Зона будет немного безопасней, чем Земля. В конце концов, призраки редко интересуются делами людей, независимо от того, полулюди они или нет, поэтому они не должны интересоваться тобой. Ты ошибался. Твои действия четыре месяца ранее поставили под угрозу не только человеческий мир, но и всю Призрачную Зону, и, хотя призраки могут не интересоваться делами людей, они определенно могут затаить обиду. Ты считаешь это маленьким милосердием, что раны, полученные в призрачной форме, не оставляют следов на твоем человеческом теле. Не то чтобы это имело какое-то значение.***
Осень 2017 года, ты уже больше года в бегах. И дело в том, что только после того, как ты испытал на себе это по-настоящему нескончаемое одиночество, понимание того, что в твоем окружении действительно больше никого не осталось и что тебе некого винить в этом, кроме самого себя, только тогда ты начал понимать… Ты никогда не был один. Не совсем, не так, как ты всегда заставлял себя думать. Но теперь ты без преувеличений одинок. Боже, испытывал ли кто-нибудь когда-нибудь на этой Земле озарение, пришедшее так изящно, безупречно и уморительно поздно? Сейчас ты более одинок, чем когда-либо в своей жизни. Теперь ты даже не можешь полагаться на доброту незнакомцев из-за страха быть узнанным. Твоя мать мертва уже более двух десятков лет, а ты почти столько же времени не разговаривал с отцом. Единственные друзья, которые у тебя когда-либо были, не хотят иметь с тобой ничего общего и, скорее всего, в мгновение ока передадут тебя властям, увидь они тебя, и, если честно, ты даже не станешь винить их за это. Твоя дочь… Твою дочь только что забрало то самое агентство, которое так отчаянно хочет заполучить тебя. Ты едешь по шоссе в машине, которую купили на украденные деньги, твоя нога жмет на педаль газа, а за тобой гонится целая эскадра полицейских машин и автомобилей ДПБ. Ты не можешь не чувствовать, что теперь, когда наконец взял на себя ответственность сделать что-то хорошее, теперь, когда принял свою роль и имел полную решимость довести дело до конца, невзирая на личную цену (и ты все время точно знал эту цену), теперь… Теперь все это пропало и разбилось на кусочки. Даниэль больше нет. А остальным, трем из четырех человек, с которыми ты вообще разговаривал за последний год, пятнадцать лет, и они напуганы, причем даже не совсем понимают, насколько серьезна эта ситуация. Если тебя поймают сейчас, то все кончено. Поймают сейчас – и Дэниел больше никогда не увидит дневного света. Не имеет значения ни его возраст, ни его невиновность. Все твои шансы освободить его исчезнут. Поймают сейчас – и твою дочь постигнет та же участь, а ее жертва будет напрасной. У тебя чертовски мало вариантов. Итак, ты совершаешь кое-то капельку безрассудное, слегка глупое и немного нехарактерно обнадеживающее на небольшой шанс, что это может выиграть тебе и этим трем детям больше времени. И, вот честно. Что тебе терять?