В тихом омуте

      Клоринда — олицетворение четко выверенной формулы успеха. И вообще любой формулы, теоремы, аксиомы, закона и тому подобных вещей, потому что они, как правило, с момента своего создания неизменны. Так и она неизменна с первой секунды поступления на службу.       Ризли любит шутить, что Клоринда — это нечто вечное. Такое же вечное и неотделимое от этого мира, как ты и твоя тень. Даже после смерти душа останется с тенью, кто-то да будет о ней вспоминать, если повезёт. Клоринда — его тень. Она всегда рядом. И она никогда не подводит, как тень не способна подвести, поставить подножку и стоять над тобой, гогоча до колик, хотя некоторые люди столь неудачливы и пессимистичны, что готовы и на такие обвинения, готовы осудить тени. А вот Невилетту Клоринду не за что осуждать. Клоринда постоянна, как постоянен ток, если его сила и направление не изменяются со временем. Они, вроде бы, очень даже неплохо ладят — настолько, насколько позволяют им их возможности. Здорово иметь при себе что-то постоянное.       Но иногда Клоринда его раздражает. Клоринда так совершенна. Совершенна в своей фарфоровой коже; совершенство кроется в её старомодных сапфировых серьгах, простоватых и почти незаметных. Клоринда докладывает коротко и по существу. Клоринда вечно в поисках идеала — во всем, что попадается ей на глаза, долетает до её ушей, касается её ноздрей и языка. Идеал — это абсолютное понимание. Понимание мотива того или иного заключенного, понимание того, куда ринется тот или иной оборванец, если ему каким-то чудом посчастливится выбраться из тюрьмы целым и незамеченным. И, конечно, понимание более мирских, бытовых вещей. И вот здесь-то она спотыкается, спасибо играм неутомимой Сигвайн и некоторым другим мелочам. Но игры — это основное, каждодневное, если кому-то угодно. Её вечная проблема. Формулы и игры совсем не вяжутся.       Первый раз оказывается до жути уморительным.       — Вам лучше увидеть это самому, — настаивает Клоринда, остановившись у его письменного стола.       На столе ни единой бумажки — они появятся позже. Да и стол часов до десяти утра не письменный, а обеденный, хотя за ним — вот шутка-то, — он почти никогда не обедает, только завтракает. Что же это за стол такой? Стол для завтраков?       — Увидеть… что? — любопытствует Невилетт, орудуя вилочкой.       Его стол — инсталляция всего самого аппетитного, что можно найти в Фонтейне, всех возможных тартов, булочек, круассанов, заварного крема, масла, конфитюра, омлета и яичницы с целыми желтками, кофе, чая, сока, копченого мяса, улиток, устриц, крабовых ног, свежих яблок, оливок, закатников и заморских фиалковых дынь в печеном виде. Одновременно эта инсталляция посвящена и всевозможной посуде: сковородкам, кастрюлям, мискам, блюдцам, чашкам, бокалам, кувшинам и чайничкам.       Не дождавшись ответа, он привычным жестом указывает ей на кресло напротив:       — Присядь.       По утрам он еще в более-менее хорошем настроении. То есть, до десяти часов.       — Попробуй устрицы. Они сегодня недурны.       — Благодарю, я не голодна, — прохладно отказывается она. — И все-таки вам лучше посмотреть на это.       — Ты говоришь загадками, Клоринда.       Возможно, речь идет о том, о чем она не в состоянии рассказать с помощью имеющихся у неё слов. Пусть не сочтёт это за обвинение в слабоумии.       — Есть фрукты, — предпринимает очередную, наверное, сотую попытку он. — Немного овощей и…       — Ризли, — Клоринду в последний миг всё же прорывает. — Вам нужно увидеть Ризли.       Невилетт лишь едва дергает бровью — словно его потревожила прожужжавшая в опасной близости от глаза мушка, — и задумчиво перекатывает во рту кисленькую оливку.       Клоринда в легкой трогательной растерянности. Похоже, она ждала другой реакции. Он успевает полюбоваться этим, не выдавая себя, лишь пару мгновений — и снова наблюдает за тем, как меняется её лицо.       — И почему я должен увидеть Ризли? — спрашивает Невилетт, разрезая яблоко на две половинки. — Он совершил какое-то преступление?       Видно, что ей хочется дать утвердительный ответ по привычке. Работа у неё такая — обвинять.       — Нет, — говорит она, уставившись на блюдо с улитками.       Настоящие, живые улитки в качестве украшения ползают по краям — оплакивают погибших сородичей.       — Он, — Невилетт берёт паузу, промакивая уголки рта салфеткой, — мёртв?       — Упаси Архонт, нет же, — вздрагивает Клоринда.       — Тогда мне интересно, ради чего я должен прерывать завтрак и спускаться вниз? Согласись, не ради того, чтобы лишний раз поглазеть на то, как вместо чая он тайком подливает себе виски.       Зато он может спуститься ради неё. Потому что ей будет приятно, этой женщине-формуле. Женщине, которая и сама придумывает формулы и законы для всего, что видит, всё стремится подчинить себе самой. Амбициозно, ничего не скажешь. И любопытно, в отличие от нетривиальной душонки тюремщика.       — Вы закончили?       Клоринда позволяет себе легкую бесцеремонность. Невилетта сие забавляет.       — Думаю, что да, — отвечает он, со вздохом оглядев стол. — Славная была трапеза. Даже жаль, что каждый завтрак — это пара десятков чьих-то смертей. Но есть мы не перестаём, верно?       Шагая с ней почти наравне (так можно идти только до тех пор, пока никто не видит), он невольно замечает, что она стала по-другому укладывать волосы. Раньше его подобные детали совершенно не трогали и внимания не привлекали.       Она завязывает ленту идентично тому, как это делает он. Может быть, еще одна её формула — не слиться с начальником, но быть ему подобной.       — Думаю, что он пренебрегает своими обязанностями, — заявляет Клоринда на середине пути. — И мы должны что-то делать с Сигвайн. Разделить их, например. Он же никак её не осаживает, а сам попадает под дурное влияние.       Невилетт начинает догадываться о произошедшем. Он коротко улыбается — да и то лишь глазами.       У массивной железной двери Клоринда отступает в сторону, предоставляя ему место около «глазка». На том месте от неё еще остаётся призрачный аромат фиалок.       Ризли, разумеется, услышит их копошение — и лучше бы ему притвориться, что он его проигнорировал.       — Ах, это, — хмыкает Невилетт, повернувшись обратно к ней. — Мне казалось, ты уже всё знаешь.       — Там целая кипа незаполненных личных дел, — закипает Клоринда. — Заседания сами себя не проведут. Они с Сигвайн веселятся, пока мы работаем.       Да, минус накладывается на плюс. Непорядок.       Он снова заглядывает в «глазок». В душной темной комнатке отдыха для тюремщиков Сигвайн целится мягким тканевым мячом точнехонько в плечо Ризли. Он умудряется рассмотреть даже целую корзину мячиков на столе. И несколько наборов новехоньких метательных ножей, должно быть, конфискованных ранее у арестованных мафиози.       — Наверное, это знаменитое «Разыграй убийство», — скорее не предполагает, а уточняет Невилетт. Поразительно спокойным тоном для такой игры.       — Разыграй что?!       Он лишь прикладывает указательный палец к губам и тихо манит её за собой, но не совсем привычным жестом.       Жесты он очень любит. Вот этот, сделанный не двумя пальцами, а сразу четырьмя, почти всей ладонью — больше компанейский. Знак другу. Знак тому, кто симпатичен.       — Ты не поймёшь их, Клоринда, — говорит он. — Я и сам иногда не до конца понимаю.       — Но… — начинает было разочарованно она. И на секунду разом теряет всю свою ледяную броню. Выглядит как девочка, не дождавшаяся конца интересной истории.       — Но некоторые вещи порой необязательно понимать досконально. Это даже вредно. Особенно если они могут привести в итоге к хорошему результату. Например, добудут тебе какое-нибудь доказательство.       Клоринда, пытающаяся всё подчинить себе, тихо фыркает.       — Это игра, верно? Я слышала, она обожает игры. Странные и жестокие игры без логики.       — Пускай так, — не возражает Невилетт. — Но в работе выводы у неё весьма логичные. Ты в этом еще убедишься. А теперь, полагаю, мы можем вернуться за стол. До начала рабочего дня у нас есть еще…       Он хочет достать карманные часы, но нащупывает лишь пустоту, мысленно чертыхнувшись. Затем слышит за дверью возмущенный возглас и звон металла.       — …сорок пять минут, — удивительно точно докладывает Клоринда. Изящные дамские часики на серебряной цепи поблескивают в её белой ладони.