В тихом омуте

      — Ну как? — хмыкает Ксавье, перебирая снимки. — Мне кажется, в самый раз для афиши бы подошло, но столь откровенные вещи в Фонтейне пока не легализовали.       К сожалению или к счастью. Честно говоря, он давно питает слабость к человеческой наготе — от неё веет какой-то первозданностью, пленяющей дикостью и чистотой, которую можно замарать. Случай Лини и Линетт отчетливо отдаёт легким ароматом греха. Его навороченная студия к их услугам почти двадцать четыре часа в сутки и в любой день недели. Если они заявляются не в тот момент, когда он тщетно старается продумать сценарий к будущему фильму, Ксавье радуется как ребёнок. Приятно, когда кто-то разделяет твоё стремление запечатлеть красоту в несколько иной форме. Красоту, которую многие бы подвергли осуждению.       — Мы делаем это не для афиши, — смеётся Лини, поиграв стопкой фотокарточек. — А для себя.       — Конечно, конечно, — с готовностью соглашается Ксавье. — «Черный» пиар так же хорош для привлечения внимания публики, как и добрые дела.       Под куполом справедливости найдется немало крупинок лжи, которым ни в коем случае нельзя объединяться в один огромный ком — иначе масштаб может попросту обескуражить. Ксавье не спорит, потому что не очень-то верит в серьезность их порочной связи. Такая уж у него защитная реакция или влияние маски, которую приходится носить на публике. Подумаешь, являются к нему стабильно раз-два в месяц, чтобы сняться обнаженными. Подумаешь, лапают друг друга совсем не по-братски и не по-сестрински. Подумаешь…       Он коротко зыркает в сторону шкафа с мотками кинопленки. И на этом моменте предпочитает приостановить поток своих не слишком приличных мыслей.       — Работать с вами — большое удовольствие для меня, — заявляет он, сверкнув улыбкой. Рукой как бы невзначай проскальзывает по пояснице Лини, подмечая природную хрупкость и изящество. — С пленкой придется возиться чуть дольше, но…       — Не беспокойся, — Лини с готовностью ластится под его ладонь. — В ожидании можно поснимать и что-нибудь другое. Что-то…       — …за что мы бы заплатили немного больше, — заканчивает за него Линетт. И одаривает его совершенно неестественной (должно быть, оттого, что явление очень редкое) улыбкой.       Та еще холодная леди. Но Ксавье отчего-то уверен, что их с Лини пламени хватит для того, чтобы растопить её сердце и разжечь в ней желание.       — В самом деле? — он делает вид, что удивлен.       — Несомненно. А ты, может, расскажешь нам, как это — любить двоих одновременно?       Сколько процентов населения в Фонтейне не придерживаются моногамии касаемо отношений? Проще уж спросить обратное. Сколько процентов готовы ради одного человека отказаться от соблазна познать кого-то еще? Поговаривают, что даже Верховный Судья, устроившийся выше всех, водит на обыкновенные представления в «Эпиклезе» не только свою досточтимую госпожу Гидро Архонта, но и симпатичного тюремщика из крепости Меропид. Того, что может в кромешной темноте убить пробегающую мимо крысу тупым концом ложки.       Словом, для Ксавье такой вопрос звучит чрезвычайно странно.       — Любить двоих одновременно, — рассуждает он, протягивая каждому по изящному бокальчику с вином, — это быть вдвойне счастливым. И делать других счастливыми. Если вы, конечно, всем довольны. Что зазорного может быть в том, чтобы сочетать закатник и ягоды вместо того, чтобы есть их отдельно?       — И то верно, — немного помедлив, соглашается Лини. Раздевается он всегда смелее, чем сестра. В духоте студии вино распивается просто, как вода. Рубиновые капли, точно кровь, усеивают его белоснежную шею, сползая к ключицам. Ксавье спешно возится с камерой.       — О Архонты, что за прекрасный ракурс… Нет, не шевелись! Встань рядом, Линетт. Вы так хороши, дорогие мои, когда вместе. Так хороши…       Два тонких деревца, жмущихся друг к другу в притворном смущении. Что уж говорить, они — единственные в последнее время, с кем ему непросто работать. В положительном смысле. Бывает, что некоторые фотокарточки Ксавье предпочитает оставить себе. Самые откровенные, самые бесстыжие кадры с переплетением рук и ног, грудь к груди и лобок к лобку. Горизонтальные кадры, вертикальные кадры. Кадры с высунутыми языками, которые похожи на влажных розовых змей. Кадры с проникновением. Кадры, где есть раскрытые рты, распахнутые глаза, липкие животы, бисеринки пота и слюны на сосках, царапины на спине или немой стон. Да, есть у него такая маленькая способность — смотреть на фотографию и слышать, что на ней происходит. Должно быть, небольшая профдеформация, связанная с его долгим увлечением фильмами.       Под конец они всегда непристойно развлекаются — настолько непристойно, что Ксавье просто предоставляет камере делать своё дело, но уже несколько иначе. И на какое-то время начинает верить им. Тогда он тоже развлекается, разваливаясь на изящном, хотя и порядком потрепанном жизнью бержере с истертой обивкой. Проще говоря, глядя на них, он мастурбирует. Эта мастурбация как нельзя лучше подходит для завершения дня, каким бы скверным тот ни был. И он знает, что вряд ли получит их двоих одновременно. По отдельности — может быть, да и то право решать по большей части находится в руках Лини. Он у них главный и он у них на самом деле жуткий собственник, только скрывает это. Если уж и лапать Линетт, то только у него на глазах. Если уж и заниматься с ней непристойностями, то так, чтобы и его вовлечь в игру.       — Мы хотели бы заснять тебя, — вкрадчиво шепчет Лини, улыбаясь. Своей наготы он словно не замечает. — Может, только тебя, а может, с нами. Как захочешь. Но плёнку мы оставим себе. Всю.       — Ч-что угодно… — даёт отмашку Ксавье, шумно дыша. Лишь бы взять их. Вместе. Ему кажется, что он вновь вернулся во времена юности, когда затаскивать в постель всех подряд и просыпаться от поллюций было в порядке вещей.       Они направляют камеру на него. И снова сплетаются в таких нежно-страстных объятиях, что он чуть не валится со стула от восторга.       Ксавье и не представляет, как сильно потом будет жалеть о своем решении. И о том, что полюбил их обоих.