В тихом омуте

      — Ну и как вам новость? Что вы вообще обо всем этом думаете?       Ксавье, настраивавший приборы, лишь сочувствующе качает головой. Ризли считывает по его лицу все эмоции — и не может не согласиться. Он в сотый раз принимается дергать пальцем крупное звено свисающей с серебряной броши цепи.       Хотя не сказать, чтобы ему совсем уж плохо. Скорее слегка нервозно, до пощипывания в кончиках пальцев и до дрожи в мышцах. Удивительно, потому что прежде он чувствовал себя здесь как дома. Должно быть, дело в дорогущем наряде, в тяжелом меху на плечах и в том, как ощущается ткань под ладонями. Мягкая, роскошная. Ни одной прорехи, ни одной торчащей нитки. Жилет сидит словно влитой. Как по нему шили (а это правда).       — Думаю, что сегодня могу заказывать твои поминки, дружище. Ты же теперь совсем про нас забудешь и неизвестно каким после этой должности оттуда выйдешь.       — Ничего он не забудет, — Шарлотта, сидящая напротив, не на шутку возмущается. — Он нас вспомнит добрым словом, верно, Ризли? Обещай, что ты дашь мне эксклюзивный материал для «Паровой Птицы» — расскажешь, как там в крепости Меропид и прочее. Может быть, получится раздуть какой-нибудь скандал!       — А если мне нечего будет тебе рассказать?       — Этого просто не может быть! Рассказы всегда найдутся. Про обращение с заключенными, например, про нарушения их прав, про…       — Забываешься, ягодка, — встревает Ксавье. — У заключенных вообще нет прав.       — Нет? А я-то думала…       — Так о чем бишь мы? Ах да, Ризли, твой фотопортрет…       Вообще-то ему не очень по нраву само явление фотографии. Конечно, снимки бывают полезными в работе, но от вспышек у него болят глаза, а душа просит того, что было бы нарисовано кистью и маслом, как у богатеев с рождения. Он ведь теперь может себе это позволить. Почему бы не…       — И когда будет церемония вступления в должность? — спрашивает Ксавье, колдуя над его волосами.       Ксавье вообще мастер на все руки. Тот человек, который берётся за каждое дело, за каждое хобби в надежде развиться в нем до возможного пика, познать на все сто процентов, но выдержки у него никогда не хватает. Поэтому он снимает фильмы, фотографирует, достаёт нужный клиенту реквизит в виде богато расшитого шмотья или драгоценностей. Ювелир и швея из него посредственные, а вот фотографии получаются лучше. Ризли нужна одна. Нет, две. Одну в его личное досье, хранящееся за семью замками (где, ему так и не сообщили), и одну — на память о первом дне новой жизни.       — Уже завтра, — он ловко уворачивается от пальцев Шарлотты, потянувшихся к броши с волчьей головой. — Эй, осторожнее.       — За свою цацку боишься? — фыркает она. И по глазам видно, что в первую же секунду после того, как они выйдут за порог, его ждёт подробнейший опрос.       — Это теперь часть моей униформы.       — Да брось, это морда пушистой собаки в профиль, сделанная из серебра. Можно я хотя бы её сфотографирую?       — Как хочешь.       — А ты не думаешь, — Ксавье отступает назад, придирчиво оглядывая его с ног до головы, — что повышение дают слишком быстро? Я имею в виду, ты еще очень молод, дружище. Или они делают скидку на то, что ты из «нижнего мира» и там нравы суровее?       — Он просто много трудился на благо граждан Фонтейна, — поясняет устало Шарлотта. — Сначала ловил воришек, потом бунтарей, потом самонадеянных чиновников… Что ты так переживаешь, очумелые ручки? Пройдёт он свою инаугурацию — чистая формальность, — и засядет в этом подземелье до самого…       — Считаете, я недостаточно подхожу для этой должности?       — Вовсе нет!!! — в один голос заявляют они.       — Вы оба лжецы, — очень мягко заключает Ризли, для верности тыкая в каждого пальцем. — Но я вас прощаю.       Он не просил для себя такой ответственности. Всё получилось случайно и незаметно, как бы под шумок, ведь когда работаешь усердно для улучшения собственного положения (признаться, какое-то время его интересовали исключительно деньги), дни как бы ускоряются. Спросите любого булочника, любую мелюзину, любого торговца. Он начинал с малого и поднялся за каких-то несколько лет. Но его возраст и происхождение всё равно выбиваются из череды громких имен с длинной родословной и более поздним вступлением на пост. Он слишком молод, слишком груб и доверяет копью больше, чем людям. Больше, чем Ксавье или Шарлотте или даже им двоим, вместе взятым. И, конечно, он об этом не скажет ни слова.       — Не пойми неправильно, дружище, — Ксавье возвращается к камере. — Я в упор не вижу тебя за сидячей работой. Тот Ризли, которого я знаю, варился в трущобных сварах по-полной, всё время рвался куда-нибудь… Стой, откинься на спинку вон того бержера.       — Спинку чего?       — На спинку… стула. Да, славно… О чем я? Ах да, я хотел сказать… В общем… Человек может уйти из «нижнего мира», а вот «нижний мир» из человека — нет.       — Я понимаю. Но суть в том, что мне не очень-то и хочется изгонять из себя «нижний мир».       — Не слушай его, — беспечно машет рукой Шарлотта. — Он ничего не смыслит. Ему просто завидно, что ты со дна выполз на солнце, да еще и на то место, где подают прохладительные напитки с профитролями и шоколадным кремом. А он изобретатель и режиссер с переменным успехом. Тоже этакая профитролька подгорелая.       — Ты так не любишь меня, дорогая, — сокрушается Ксавье, нажимая на кнопку.       Вспышка!       — Готово! Сразу в количестве двух штук.       — Спасибо, — благодарит он. — Вы мне помогли. Оба.       — Даже она?       Палец Ксавье утыкается прямиком между полукружиями грудей Шарлотты.       — Я!.. — секунду она думает, что бы такого сказать. — Вообще-то я разряжала атмосферу. Кроме того, я буду первым репортером, который опросит новоявленного начальника тюрьмы Меропид! Ризли, подумать только, это же теперь всё будет по-другому…       Всё будет по-другому, но забыть кое-что точно не выйдет. Привкус объедков во рту, с которым он просыпается по утрам после неприятных снов. И дрожь при виде валяющегося на земле яблочного огрызка, брошенного по простому капризу или от чрезмерной сытости. Сегодня он приметил один такой огрызок по дороге в мастерскую Ксавье — и с трудом заставил себя пройти мимо. Он чувствует, что не готов влиться по-настоящему в этот мир людей, живущих на верхних уровнях города, обедающих в ресторанах каждый день и одевающихся по последней моде. И даже этот костюм, эти украшения, эта ткань — всё как чужая шкура, которую содрали с гниющего трупа, пока не пришла в негодность, и отдали другому. Ему нужно время — не день, не два и даже не месяц.       Он смотрит на фотоснимок молодого мужчины в роскошных одеждах и с поблескивающей брошью в виде головы волка, с шрамом под правым глазом и грубыми руками.       — Поверить не могу, — вздыхает пристроившийся рядом Ксавье.       — Да уж… — шепчет Шарлотта, подперев щеки ладонями. Вся в мечтах о новом материале.       Да уж, мысленно повторяет за ней Ризли. И прячет фотографии в конверт.