В тихом омуте

      По миру гуляет множество легенд, которые начинаются точно так же. Правительница, влюбляющаяся в своего слугу, обрекающая себя на вечные муки из-за невозможности слиться с ним в крепких объятиях. Правительница, никак не добивающаяся взаимности. Правительница, согрешившая единожды, единожды забывшая обо всём, кроме собственного желания — ныне сама всеми позабыта.       Фокалорс сидит выше остальных. Выше многочисленных зрителей, собравшихся на судебном процессе. Выше Невилетта. Можно сказать, место у неё самое лучшее. Самое мягкое, самое удобное, со всем необходимым — от дополнительной подушки до столика с чаем и сластями. Идеальный уголок для наблюдений за Ним. Конечно, ему-то достаточно просто поднять взгляд, чтобы заметить, как она смотрит, но Невилетту сейчас не до того. Вообще не до неё. Тем лучше, тем спокойнее будет, проще заниматься излюбленным в последнее время делом, хотя, если подсчитать, влюблена она в Него не так уж давно. А влюбленность — ключевой фактор.       Фокалорс не знает, следует ли говорить ему об этом. Честно говоря, её извечная подозрительность подсказывает, что Невилетт уже осведомлен — просто не отчитывает, не одергивает по каким-то своим неизвестным причинам. Уж точно не из желания привлечь побольше зевак, он бы не потерпел такой непристойности. Непристойности в виде её тонких узловатых пальцев, длинных и бледных, лениво расстегивающих верхнюю пуговку на шортах.       Непристойность лишь усиливается оттого, что за эти несколько секунд она ничуть не меняется в лице. Никакой предвкушающей ухмылки, никакого румянца, никакого предательского блеска в глазах. Холодный мрамор. Она присматривается к какой-то даме в первых рядах, мимолетно отпуская мысль о том, что столь богато украшенные веера, между прочим, надлежит носить только самому Архонту. Делает вид, что ей очень интересны сверкающие по краям сапфирики и золотое шитьё. Красиво. Одеяния Невилетта поблескивают почти идентично. Он, её Невилетт, любит изучать моду — и следовать ей. Её Невилетт, собственноручно присылая в покои стопки разномастных коробок, настаивает, чтобы и она выглядела роскошно. В одном Фокалорс согласна стопроцентно — длинный шлейф весьма красив. А еще весьма удобен в сокрытии чего бы то ни было.       — Объявляю заседание открытым.       Ему не нужно кричать. Неведомая сила разносит его голос по зале так, что присутствующие замирают в предвкушении. Или в страхе. Или в том и другом. Можно сказать, что она относит себя к последней категории.       Фурина влюблена. Влюблена и одержима. Но легче раствориться в собственной похоти, легче лелеять эти чувства и сладко страдать тайком, чем сказать прямо. Ведь Фурина, как все правительницы из легенд, страшно горда — ну никак нельзя ей, с её гордостью, попросить или признаться без обиняков. Неважно, сколько Невилетту лет, неважно, кто он. Просто нельзя.       Это тонкое шелковое бельишко под её одеждой тоже прислал он. Он знает её размер, размер её ноги, обхват пальцев, длину волос, знает, какие цветы и цвета ей нравятся. Он знает то, что положено знать любовнику — и слуге, тут главное не спутать. Фурине очень хочется, чтобы у их легенды получился счастливый конец. Если конец когда-нибудь наступит. Если всё же влечение окажется сильнее гордыни. Глядя на него, она аккуратно пробирается пальцами дальше, крепче вцепляясь другой рукой в край шлейфа. Она раздвигает колени пошире, не позволяя ни единой черточке в лице выдать себя. Замечает, что он на неё посматривает. Следит за ней, точно в стремлении предотвратить любое запрещенное действие.       Она очень старается на ёрзать на месте.       Утром он похвалил её наряд. Одна эта мелочь скручивает ей живот в сладком спазме, стоит только припомнить. Она ведь по сути несчастное существо, лишенное понимания с чьей бы то ни было стороны. Даже с Его стороны. Хотя бывают такие дни, когда Невилетт с ней очень ласков, то есть очень любезен, то есть очень вежлив. Он может коснуться её плеча в ободряющем жесте или похлопать, когда за завариванием очередной чашки чая она выдаст какую-нибудь короткую песенку, какую-нибудь воистину птичью трель. Но не более того. Он никогда не обнимал её — сам. И он никогда не взирал на неё как на кого-то, заслуживающего несколько иного внимания.       Мастурбируя тайком, она всё чаще задумывается о том, как славно было бы заняться любовью на его огромном роскошном кресле. Со зрителями или без них — неважно. Ей хочется играючи укусить его за кончики пальцев и стащить с рук атласные перчатки одну за другой. Ей хочется, чтобы их волосы переплелись, спутались, став единым целым, и чтобы тела постигла та же участь. От этой мысли ноги начинают дрожать и возвращается предчувствие скорого падения, пускай ей и некуда падать. А может, она уже падает, и темная бездна радостно приветствует её тысячами вскинутых вверх больших пальцев, мол, да, так и нужно. Нужно сказать Ему.       Она ахает тихонько, не сдержавшись, и почти отдергивает ладонь назад. Горячая влага, разливающаяся между бедрами, липковатая и такая желанная. В этом идеально пошитом узком костюме дышится с трудом, а ей нужно дышать — вдруг Невилетт захочет спросить её мнения? Редко, но метко. Фурине так это нравится. На мгновение создаётся ощущение, что он действительно нуждается в ней. Он, её красивый, холодный и неприступный слуга. Судья, выносящий каждый день приговоры не только простым смертным, но даже ей самой.       Ну же, вынеси мне приговор. Только не оправдательный, как было все предыдущие разы.       Её пальцы — это его пальцы. Её ласки — это его ласки. Так Фокалорс молча заявила себе самой в мыслях, когда впервые решилась. Она прислушивается к его низкому бархатному голосу, кружа мизинчиком вокруг клитора. Затем чуть повыше, по мере того, как его тон становится строже. Она не разбирает, о чем там болтает Невилетт, это совсем неважно. Важно то, как он говорит. То, что он заставляет её испытывать на каждом судебном заседании. То, что она делает — она, бездарная правительница из легенды, влюбленная в того, с кем у неё, казалось, ничего быть не может.       — …что скажет на это госпожа Архонт?       Но она не в силах произнести ни слова — не сейчас, не в эту секунду. Под её пальцами влага множится, оставляя на роскошном шлейфе пятно, её не удержать, и чудится, что Он всё видит, всё понимает, обо всём догадывается, встречаясь с её потемневшим пустым взглядом. Она подмечает легкую, едва различимую морщинку на его лбу. Хихикает сдавленно, осознавая, что её слышат все остальные, все до последнего зрителя. Смеяться в этот момент — лучший выход. Смех как всем понятное обозначение того, что Гидро Архонт довольна вынесенным решением, но Невилетта так просто не обдуришь. Морщинка на лбу не исчезает. Острый взгляд шарит по её едва румяным щекам, и даже такая мелочь ощущается как быстрая череда жадных, съедающих поцелуев.       Да не там же, олух, ниже, под пиджачком, под расстегнутыми шортами, под подаренным тобой бельем — вот где ты должен быть. Нечего тебе делать в моей душе. Пока что.       После разберёмся.       Она ловит эту посланную ей в голову мысль и едва кивает, осторожно и с тихим хлюпаньем вытягивая пальцы наружу. Наверное, он опять отчитает её за невнимательность и паясничество. Только это никого уже не будет волновать, кроме них двоих.