В тихом омуте

      Он застывает в дверях её покоев на втором этаже Дворца Мермония, обманчиво спокойный, скрестивший руки на груди, хотя подобные жесты сейчас вообще ни к чему. Потому что Фурина не собирается нападать. Напала уже разок за сегодня, да так, что получила щелчок по носу, как наглая кошка, ворующая рыбу со стола. Только кошкам вообще не стыдно, у них инстинкт такой — набить брюхо тем, что вкусно пахнет.       Она была бы рада получить щелчок от него персонально. Ну, знаете, личное-привычное, вроде как, даже не обидно, пожурили и хватит, ведь об этом все забудут на следующий же день. А нет, сегодня другой случай. Невиллет сегодня не щелкает, только подзатыльники раздаёт ласково — и это ей, Гидро Архонту! Непростительная грубость, безжалостная наглость, пронизывающая всё насквозь неоспоримая правота. Она ошиблась. В последнее время она слишком часто ошибается.       — Стыдно? — спрашивает Невиллет — и сверлит её спину цепким взглядом. Не выпускает ни на секунду, даже когда где-то на нижнем этаже неосторожные гости роняют то ли вазу, то ли статуэтку, и звон волной прокатывается снизу вверх, разбивая заодно её хрупкое спокойствие из никудышного фарфора.       — Отстань, — умоляюще бормочет она, по-детски отмахиваясь ладошкой. — Нравится тебе это, что ли — над душой стоять?       — Да я не то чтобы стою. Отдай мне, пожалуйста, винный штопор.       Фокалорс прижимает штопор к груди и разражается совсем неискренним плачем. Не потому что она не умеет плакать по-настоящему, в отличие от Невиллета, а потому что когда ты в отчаянии — нужно использовать все имеющиеся средства, даже если управляешься ты с ними не очень.       — Отдай, — повторяет Невиллет, шагнув через порог. — Твоё актерское мастерство далеко от совершенства.       — Мне плевать, — всхлипывает фальшиво Фурина. — Я хочу умереть!       Думаешь, она вскроется?       Ироничный вопрос Путешественницы теперь никому не покажется таким уж ироничным. Он может оказаться настолько пророческим, что из Дворца Мермония в кратчайшие сроки стоит унести все ножи для бумаги, багета и масла, и даже тяжелые пресс-папье, декорированные под кусок мрамора. Не из настоящей боязни за её жизнь, а из боязни, что газетчики поймают этот момент в объективы своих камер и тут же наклепают десятки статеек побольше и поменьше.       Она сейчас на всё способна.       А Невиллет будто бы не знает, ха. Тоже мне, открыли ему Сумеру — и ей заодно.       — Ты перегибаешь палку, — откровенно признаётся он. — То ли конкретно у тебя мозги набекрень, то ли весь мир с ума сходит. Политика справедливости, Фурина, заключается в том…       — Не хочу я больше следовать политике справедливости! — вопит она. — Видишь, что потом случается? Видишь?!       — Ты ошиблась, — на этом моменте голос его неожиданно смягчается, словно накрываемый слоем бархата сверху. — Нам очень повезло, что всё обошлось и иллюзиониста защитили друзья. Следующего такого положительного исхода может не быть.       — И не будет!       — Не зарекайся. Проблемы станут только множиться, это неизбежно. Их нужно решать с трезвой головой, а не в слезах.       — Да как будто ты не плачешь постоянно, — сварливо выплёвывает Фокалорс, растирая по щекам тушь. — Дождик-то льётся уже черт знает сколько, на улицу не выйти — до нитки вымокаю. Скажешь я лгу?       — Отдай штопор, — решимость в его голосе почти никуда не девается. — И хватит забиваться в угол при любой неудаче. Я не всегда смогу тебе помочь. Так помоги себе сама хоть раз.       Когда он проходит через всю комнату, едва шурша туфлями по мягкому ворсистому ковру нежно-голубого цвета, она все еще цепляется за своё орудие для ухода из жизни. Знает, что он, конечно, не опустится до дешевой потасовки на полу, но под его внимательным взглядом, от которого бросает то в жар, то в холод, Фурина всё же сдаётся.       — Забирай уж, вот. И уходи. Все уходите! Забудьте, что я вообще здесь есть!       — Если хочешь, я принесу вечером бланманже или профитроли с шоколадным кремом, — идеально ровным тоном предлагает Невиллет. — Те, что тебе понравились. А если ты к тому времени успокоишься, я добавлю немного… м-м… сабле. И мы поболтаем.       — Не подлизывайся, — шумно вздыхает Фурина. Плач вроде фальшивый, а вот течёт из носа и шмыгает вполне реально. — Не нужно мне твоё печенье. Я ошиблась. Когда ошибаешься, давать печенье не заслужившему — это несправедливо.       — Ну, ты хотя бы раскаялась. За это тебя можно угостить и ящиком профитролей — в утешение.       Думаешь, она вскроется?       Нет, теперь уж не должна. Фурина слишком любит сладкую жизнь, чтобы колупать себя винным штопором на потеху синим стенам и голубому полу. Всхлипывая, она слышит, как Невиллет опускается рядом с ней на ковер, хлопая судейской мантией. Он настойчиво укладывает её хорошенькую серебристую головку к себе на колени и мягко поглаживает по хрупкому плечику. Потом по спине. Потом по макушке. С понимающим вздохом пропускает её волосы сквозь длинные пальцы, наблюдая, как тускло они мерцают, отражая огоньки свеч.       — Моя бедная леди. Моя бедная милая леди…       Хотя никакая она по большому счету и не «бедная». Не в этой ситуации уж точно. Но Фокалорс, роняя черные от туши слезы ему на одежду, сжимается в комочек, как подобает истинным бедняжкам.