И засмеётся лес

      Тепло и тихо. Там, за стенами, спит мир; здесь, под боком, – супруга. А Хаширама так и не смог уснуть – лишь ненадолго провалился в дремоту, чтобы вновь открыть глаза, едва небо начало светлеть, разбудив птиц, тут же защебетавших. Но не свет и не птицы разбудили его, а мягкое тепло, прильнувшее к нему: Мито во сне придвинулась ближе, прижалась. Они спали вместе далеко не каждую ночь, и Хаширама отвык от этого – от ощущения обманчиво-хрупкого женского тела под боком, от невесомого прикосновения тонких пальцев к груди, от такой Мито – беззащитной, нуждающейся в нём. Ведь днём она была совсем другой: гордой, прямой и, вне всяких сомнений, сильнейшей из всех. Она касалась его лица, прохладным прикосновением избавляя от тревоги, и склоняла голову, позволяя оставить поцелуй на высоком лбе; лишь изредка она сжимала его руку, но ничего больше – примерная супруга, что никогда не поставит мужа в неловкое положение излишним проявлением чувств. Спокойным взглядом она усмиряла его чрезмерный энтузиазм, и этот взгляд обладал такой силой, что не только Хокаге повиновался молчаливой просьбе, но и остальные становились тише – из уважения перед Узумаки, ныне Сенджу, Мито-сама.       Именно уважение стало причиной того, что они редко спали вместе. Хаширама вскакивал, едва первый луч солнца пронзал небо; Мито просыпалась, когда солнце распускалось и достигало кончиков её волос, раскинувшихся поверх одеяла. Хаширама ворочался во сне, сбивал и одеяло, и сам футон; Мито спала спокойно и лишь иногда прижималась к источнику тепла и уже ставшей родной чакры. Раздельный сон был обоюдным решением, которое не разочаровало никого. А эту ночь они провели вместе, как проведут ещё множество ночей после, – потому что они ждут ребёнка.       Хаширама бережно накрыл руку супруги на своей груди и огладил большим пальцем. Вторая ладонь бывшей Узумаки лежала на её животе – ещё не округлом, но уже тугом. Их ребёнок рос, и момент их встречи медленно приближался. Момент, когда все они вновь окажутся в смертельной опасности. «Что же ты наделал, – звучало в мыслях. Он зарёкся даже мысленно называть имя того, кто навлёк эту опасность на его жену, ребёнка и саму Коноху. – Что же ты наделал?.. Ты привёл Его, безумного, обозлённого Лиса, ты привёл Его тогда – и сейчас он скалится над нашим ребёнком, и сейчас он тревожит сон Мито...». Печать медленно, но неотвратимо ослабевала, как и сама Мито, стальная гордость которой не могла уберечь её фарфоровое сердце. Каждый миг Лис был рядом с их ребёнком, которого они ещё не видели, у которого ещё не было имени – но который был повязан общим «сосудом» с этим ужасным монстром. И никто не знал и не мог знать, к чему это приведёт. Хаширама знает лишь одно – если их дитя не переживёт этой связи, его мать не переживёт тоже. Потому что она стала её причиной – стала в тот миг, когда решила запечатать Лиса в себе, зная, что носит под сердцем новую жизнь. Мито слабо хмурится во сне, напрягается – он мягко опускает руку на её спину и прижимает к себе, целуя в висок. Игнорирует, что чакра Лиса вновь проявилась на мгновение и обожгла губы, и целует опять, а после щекой прижимается к алым локонам. Тепло и тихо. Там, за стенами, просыпается мир; здесь, под боком, дремлет мать его дитя. Его сильная, хрупкая Мито.