И засмеётся лес

      — Здравствуй. Равнодушный взгляд тёмных глаз скользнул по нему; Хашираме почудился металлический отблеск. Юноша унаследовал глаза матери, но никогда, никогда мужчина не видел в них того тепла, с каким смотрела на него порой Мито. — Добрый день, Хокаге-сама. Тихий вздох. Это повторяется снова и снова, и, к сожалению, останется таковым и впредь. Хаширама сохранил оптимистичный взгляд на жизнь, но оптимизм этот здравый, трезвый – он не строит иллюзий. Он знает, что ничего не изменится. Вероятно, до самой смерти он останется чужим для собственного ребёнка. — Как прошло твоё путешествие? – улыбается он, и теперь уверенно может заявить – в глазах его сына не жизнь, а клинки. Острые иглы, настолько острые, что и не чувствуешь, как пронзают плоть, а кровь льётся ручьями, и немеют конечности. Его рвут на куски. А когда-то он горел заживо под взглядом другого человека, таким же тёмным, таким же родным. Юноша поправляет протектор и фыркает, демонстрируя сумку с оружием. Узел тот же, что и перед уходом. — Мирно. Даже бандитов не встретил. И весь его вид шипит: «Скучно. Твой мир такой скучный». — Не беспокойся – успеешь ещё получить шрамы, – пожимает плечами мужчина, и косится вбок и вверх – на втором этаже резиденции Тобирама как раз слушает отчёт о положении дел в соседней скрытой деревне, захороненной в песках. Что-то там не ладно. Что-то требует быть настороже... Родной багрянец обходит его по дуге; Хаширама растерянно моргает и оборачивается следом. — Ты не хочешь потренироваться со мной сегодня? – выпаливает он. В его голове это звучит до нелепости отчаянно, но для того, кто привык видеть в нём чужака – издевательски насмешливо. Это видно – вздрагивают плечи, сжимаются кулаки, всё тело вытягивается, будто вместо позвоночника вбили штырь. — Благодарю за честь, Хокаге-сама. Но я откажусь – предпочитаю тренироваться в одиночестве. Как мой дядя. Тобирама шипел, потому что не мог пробить щиты, формируемые мокутоном. И тренироваться один он стал только после смерти Итамы, потому что старший брат завёл себе друга из стана врагов и убегал спозаранку. Хаширама сводит брови, сжимает губы. Мрачнеет. Юноша смотрит на него – главу деревни, в котором не видит отца. Смотрит, втыкая очередную иглу в битое-склеенное сердце, которое, по его мнению, никогда не было молодым. У него глаза матери, и тот же холод, с каким смотрела она, когда их только сочетали – холод разбитых желаний, ледяная корка разочарования. Мито оттаяла, когда поняла. Но он – не поймёт. Фыркает, совсем как его дядя. И уходит. Как Тот, Другой. Остаётся лишь провожать взглядом его тень. Хашираме неожиданно становится ужасно одиноко. Снова.