И засмеётся лес

      Они двигаются тихо – тише, чем шуршит ветер в траве, тише, чем хлопает крыльями бабочка и бежит муравей. Каждый шаг и каждый выдох осторожны и просчитаны, каждый взмах руки и движение ноги выверены. Они крадутся в тени, чтобы их собственные тени были пожраны. Они должны быть невидимы, неслышимы, нечуемы. Их не существует до тех пор, пока не придёт миг нанести удар. Но Хаширама слышит, как движется воздух за спиной, оборачивается – перехватывает руку у горла, выворачивает запястье у живота; чужие пальцы цепко держат кунай, и он рывком прижимает эту руку к груди противника, остриём к ключицам. И бесшумно выдыхает, удерживая. Глядя серьёзно – так, как смотрят воины, как должен смотреть наследник клана. «Не смей». Мальчишка рычит тихо, скрипит зубами, но не зовёт. Не даёт знать. Он слышит, как опустился на землю листок. И слышит запах – травяной запах; запах того тёмного, чем они вымазали Тобираму, чтобы не выдал. Это сыграло против них. Они оба – идиоты. — Отпусти, – говорит ему куноичи. Пришла по ветвям, сбросила лист и притащила с собой Дитя Луны: держит, почти столкнув, перед собой и прижимает кунай к затылку – вонзит и сбросит парализованного. Мучительная медленная смерть без возможности позвать, перевернуться, пошевелиться; захлебнётся кровью, задохнётся под собственным весом. Хаширама не может так рисковать. Они все это понимают. Он сжимает губы и прижимает чужую руку ближе – так, чтобы острие впилось в кожу незадачливого врага. — Отпусти его немедленно, – шипит куноичи беззлобно. Вздёргивает Тобираму за волосы, покрытые тёмным травяным – тот шипит. А Хаширама чувствует искреннюю злобу – руки его младшего брата обездвижены иглами. На языке вертится грязное ругательство, но он сам виноват. Они сами, и он – в особенности. — Подойди сюда с ним – тогда отпущу. Она спрыгивает, волоча младшего Сенджу, как собачонку, за шиворот. Хаширама толкает к ней пленника и бросается вперёд, выхватывая отото и загораживая собой. Тобираму трясёт, он скалится: он зол на себя, он винит себя, но виноват тут только Хаширама и его идиотская идея. — Буцума-сама будет очень недоволен. Вы и получаса не выстояли. Он осторожно ощупывает руки брата, мимолётно осматривает всего – только иглы? И всё? Тот молчит и не подаёт никаких знаков – значит, всё. Больше ничего. Шиноби, позволивший оставить себя без рук, всё равно что покойник. У Токи не было причин делать что-либо ещё. — Хаширама, – зовёт она; беспристрастный голос с лёгким эхом недовольства. Разочаровали. Отец приставил её их тренировать, а они провалились на первой же импровизированной миссии. Всего-то и надо было укрыться в лесу и добраться незамеченными до места встречи по ту сторону, а они взяли и попались, не выдержав и часа – и это при том, что было время на подготовку. — Идея была моя, – говорит он. Осторожно тянет одну из игл; Тобирама молча терпит. А Тока – нет. Она хватает Хашираму за плечо, разворачивает и режет лицо – кунаем по переносице, чуть не задев веки. Режет одним взмахом и глубоко – кровь заливает нос и губы, перед глазами темнеет, рука вздрагивает и они оба с братом стонут; чёртова игла сдвинулась внутри и ранила больнее. — Учиха уже разорвали бы вас, – говорит Тока, убирая оружие. – Может, поиграли бы с разумом, а потом убили бы. Может, заставили бы убить друг друга. Тока знает, о чём говорит – она старше и опыта у неё больше. Всего пара лет разницы с Хаширамой, но в ней уже почти ничего не осталось детского – только инстинкты и холодный, в боях закалённый рассудок. Хаширама утирает кровь, стараясь не задевать порез, – заживёт скоро, но как же больно! – и смотрит на побелевшего от боли Тобираму. В горле застревает рык. — Спасибо за урок, сенсей, – говорит он вместо этого. Злиться на неё бессмысленно, потому что и она на самом деле зла к ним не питает. Ей дан приказ и она его исполняет. Она заботится о них – и не только из-за Буцумы.       У Токи перебили почти всех, а они – дальние, но всё же братья. Она их любит по-своему. И они её – тоже. Но как же сейчас больно. — Не говори отцу про них, – просит он, виновато глядя на руки младшего и очень, очень осторожно вытягивая злосчастную иглу. Течёт кровь – он накрывает рукой и пускает свою чакру; получается пока что плохо, но хотя бы помогает. — Он не смог защититься, – отвечает она, прислушиваясь к миру. – Обе руки – это слишком серьёзно, он даже печати сложить не успел. И он шёл за тобой. Хаширама вздыхает, пряча глаза; чувствует на себе взгляд брата – извиняющийся и преданный. Они должны были разойтись, чтобы дошёл хотя бы один, но это невозможно – сейчас они не способны на это. Тобирама помнит дитя Учиха, к которому убегал анидзя. Тобирама тревожится. Вторую иглу он вытаскивает сам, и Хаширама подхватывает его под плечи – кровь льётся слишком быстро, тёмная, и он рычит почти в отчаянии. — Тока! — Он сам виноват, – спокойно говорит она, а после достаёт из поясной сумки шнур и перевязывает, пока Хаширама сжимает руку брата и где-то внутри желает взять проклятые иглы и вонзить себе в ладони, или горло, или сердце – ему так больно, больно, больно, и он так виноват! Тока, которую сейчас так сложно назвать сестрой, кивает куда-то назад – туда, где они, Сенджу, сейчас стоят. – Идём. Мёртвого виной не воскресишь. Хаширама, кажется, задыхается – на мгновение ему кажется, что брат холодеет мертвенно, что они перехватили слишком поздно, что он его убил, желая избавить от игл!.. Белая молния мелькает – и Тока шипит, отскочив. Тобирама воткнул её же иглы ей в плечо, и теперь скалится, бледный и воинственный, готовый напасть опять. — Замолчи, сенсей, – рычит. Куноичи смотрит пристально, и он не отводит взгляд. Усталый яростный взгляд шиноби. Она кивает и чуть склоняет голову. Хаширама покрепче сжимает плечи брата и осторожно шагает – им правда нужно идти. Возможно, Кодзуки, ещё в начале спора ушедший, не рассказал пока остальным об их провале – в конце концов, он провалился тоже, чуть не дав убить себя своим же оружием. Может, ещё есть шанс... — Как я говорила, обе руки – это слишком серьёзно, – повторяет Тока, идя рядом, но не пытаясь их обогнать. – Так что хорошо, что Тобирама не дал отобрать вторую и атаковал сам, – она косится на собственное плечо. Кровь обагрила ткань. Наверно, больно. – Думаю, Буцума-сама будет зол, узнав, что вы проиграли, но хотя бы немного доволен, зная, что вы не дадите убить себя, не прихватив кого-нибудь с собой. Она осторожно улыбается уголком губ – шире не умеет. Хаширама благодарно улыбается в ответ. — В следующий раз мы не подведём, сенсей. Всё же он любит свою единственную сестру, и они оба знают, что она любит их в ответ.