И засмеётся лес

      Светло. Безмолвно. Свободно.       Покойно. Честно говоря, он уже порядком устал от этих дёрганий туда-сюда-обратно. Не то, чтобы душа могла устать, однако ж... злосчастная техника выматывала посильнее ожесточённого боя – на который, что иронично, и призывала. ...а ведь говорил – не надо, Тора, оставь, дурная затея. Да только послушал бы отото? В них обоих вечно клокотало упрямство напополам с неубиваемой убеждённостью в собственной правоте, так что уговоры очевидно были лишь своеобразным обрядом: мол, я пытался по-человечески его остановить, а что он не послушал – так не моя вина... Тут, в общем-то, ничьей вины не было. И виноваты были они все. Однако имеет ли это значение в посмертии?       — Надо же, – прозвучало из дымки вокруг. – Как много. Хаширама отвлёкся от задумчивого разглядывания собственных останков, отразившихся в облачной глуби (жуть какая, аж расползается на лоскуты, и глаза эти чёрные... бррр, кошмар), и направился к источнику звука. Ступать здесь было странно – казалось, ноги вот-вот провалятся в это летучее-светлое-чистое и увязнут с концами. Кто мог знать, что дорога к началу будет такой? Тёмное пятно сидело на краю облака, подобрав под себя ноги мальчишески, и смотрело вниз, наклонившись чуть вперёд. Сенджу опустился рядом и прижался к дружескому плечу. — О, и правда много. Это так меняется мир? Что-то куда-то сдвигается? Землю – такую далёкую от них, людскую, смертную землю – устилал снежный плащ, тяжёлый даже на вид. Добротный плащ, не промёрзнут поля – но откуда так много? Тёмное пятно издало звук, подозрительно походящий на простуженное шмыганье, и Хаширама поспешил пару раз махнуть рукой перед чужим лицом, разгоняя призрачную дымку и всматриваясь. Они же мертвы – какая простуда? — Заткнись, – добродушно пожелал Учиха, утирая нос и отворачиваясь. Мужчина понимающе хмыкнул и обнял его за плечи. Большое сердце, что тут ещё скажешь. Любви к миру столько, что словами не выразить – и не надо, к счастью; он всё понимает. Он сам это чувствует. Потому всё это безумие с ними и случилось – но полно, хватит о делах прошедших. Всё то, что было, ныне стелется позади, заметая их следы. — А я ведь до самого Мира снега не видел, – негромко поделился размышлениями бывший глава. – А теперь вся Коноха в нём... скользко, наверно. — И мокро, – отозвался Мадара. – А ещё слепит. Ходить невозможно, так и отсвечивает, куда ни глянь – белое, белое, белое. Мрак. Они тихо рассмеялись с нелепого каламбура. Облако же в ответ неожиданно чуть просело, и ветер снизу метнул им в лица целый ворох снежных хлопьев, ослепив. Душам физический холод неведом, и снежинки ледяные их уколоть не могут, но шиноби вскинули руки, закрываясь; закрывая друг друга неловко. У Мадары до сих пор фантомной болью отзывалось всё тело, воскрешённое и вновь убитое. У Хаширамы всё ещё звенело в голове от того, как сменяли друг друга Чистый мир, война, вечный сон и небесный путь. — Как ты думаешь... – отряхивая зачем-то и себя, и товарища, вопросил Сенджу, – ...там, куда мы придём, его будет столько же? Как ты думаешь, там, куда мы придём, всё будет по-прежнему? Там, куда мы придём, будет знакомый нам мир? Там, куда мы придём, будет тот же век, будет... будет ли хоть что-то, что мы знаем? Они должны были идти дальше. Вперёд – к исцелению. К продолжению. К началу. Цикл должен замкнуться. Колесо должно сделать оборот. В тёплой темноте глаз напротив читались те же мысли, что крутились у него на языке. Как ты думаешь, там, куда мы придём, «мы» всё ещё будем существовать? Или мироздание, устав, развеет нас по новому миру, даст языки, отличные друг от друга, рассеет воспоминания, сотрёт «нас», оставив лишь «тебя» и «меня»? Что оно несёт нам – новое начало? Будет ли оно благим для нас "сегодняшних", станет ли оно сожалением для нас "новых"? Хаширама задумываться о столь глубоком не любил. Думалось много всего, и не всё – оптимистичное.       — Я предлагаю опоздать, – прозвенело позади, и сразу же послышалось ворчание: — Минато, что за безобразная идея... Нидайме-сама же слышит, ты бы хоть потише, что ли... – и оборвалось довольным смешком. Слышать-то слышит, да вот только зря они думают, что отчитает – вон, виднеется невдалеке фигура на снежном облаке: белые пальцы перебирают снег, а взгляд устремлён на землю. А там уже загораются фонари – красные; праздничные. — А давайте опоздаем, – соглашается Хаширама за них обоих. Жёлтая Молния сверкает и в миг оказывается на другом облаке – дальше от тропы, дальше от их пути. Жалко его. И Сару тоже – жалко. Они ведь к земле привязаны были покрепче них троих. Они ведь жили ради жизни, не ради войны и надежды на мир.       Они продолжат свой путь – завтра ли, послезавтра. Нет разницы. Они уйдут – вернутся. Старый новый мир встретит их праздничными фонарями и снегом. А сейчас между ними и миром людей расцветают бутоны из огненных искр. Хаширама думает отстранённо – как радостно, юно, ново. Ярко.