И засмеётся лес

      Он устал. Он очень, очень устал. От конфликтов, от злобных взглядов, от вежливых убийств; от высокомерных слов, высокородных манер и высоких ожиданий этих выскочек. На зубах скрипит почтительное обращение. Не уважать их не выходит: даже загнанные в угол, оставшиеся сами по себе, они держатся достойно. Они держатся гордо. Даже слишком. И это порядком раздражает. — Сожалею, но предложить большего мы не можем, – повторяет он, не мигая, прямо в эти белёсые глаза. Говорят, они видят насквозь – значит, и раздражение его видеть должны. Но вот ведь незадача – столкнулись вновь упрямцы. Кажется, это их клеймо, единое на всех глав. В конце концов, если ты не можешь отстоять интересы клана, то ты клану и не нужен, верно? А за его спиной – не клан, нет. За его спиной – Коноха. — Хокаге-сама, Вы же понимаете – наш клан не согласится без особых условий. — В таким случае и Вы должны понимать, что не в наших интересах сеять раздор внутри деревни. Если вы вступаете в союз, то разделяете общие права и обязанности – в Конохе нет господ и челяди. Хьюга-сама сжимает губы и хмыкает. Хаширама подавляет желание окончить встречу и сохраняет осколки спокойствия. В их (его) деревне (детище) не будет высокородных и простого люда. Даже если в клане, который они загнали в угол, это в порядке вещей. Он не даст разрушить то, что с таким трудом было возведено. Он не даст каким-то выскочкам уничтожить их мечту. Не дал Ему Тогда – а им и подавно не даст. — Хокаге-сама, – он понижает голос, играет им; он посмеивается, насмехается над ним и его идеалами. – Мы, конечно, в тупике, признаю. Однако это не значит, что мы проиграли. ...и не значит, что сокрытая в листве деревня выиграла. Они быстры, эти демоны со слепым проницательным взором. Они быстрее. Лёгкими касаниями они рвут плоть, рвут в клочки то, что внутри сокрыто. Если сейчас нападут, Коноха потеряет половину гарнизона, прежде чем Хаширама успеет их остановить.       Они определённо не проиграли. — Мы можем обеспечить вас личной территорией, – сквозь зубы выдыхает Инузука-сама. Их клан потерял многих, противостоя этим монстрам; их клан слишком уязвим, ведь человек и его четвероногий помощник едины, а вторых Хьюга убивали без раздумий, рефлекторно, мгновенно – не тянули миг, раздумывая, как с людьми. И потому Инузука менее всех заинтересованы в таком соседстве и продолжении конфликта. Хьюга-сама вскидывает бровь чуть, демонстрируя слабый интерес. Хаширама медленно вдыхает и кивает. — Да. Это – единственное, на что Коноха готова пойти. Территория, где будет жить лишь ваш клан. — В дела которого Хокаге-сама не будет вмешиваться, – полуприказывают белые глаза. – Мы не станет отказываться от своих традиций, и мы не позволим посторонним наказывать своих за внутренние дела.       Это – слишком. Все они – он, Совет, главы кланов, – это понимают. Но понимают и другое: отказать он не имеет права. Они знают, к чему будет апеллировать Хьюга. Они знают, что возразить будет нечего. Хаширама хочет рычать от бессилия. Когда-то он отвоевал это исключительное право для клана, который должен был стать одной из опор их детища. Когда-то он срывал голос, спорил до хрипоты, шёл на компромиссы, уступал, жертвовал; воевал со своими же, лишь бы выбить это – для Них. А Хьюга решили, что могут требовать того же – и, к сожалению, они правы: могут. Их история, их сила, их глаза... как нелепо всё это, как грустно.       Хокаге-сама подписывает договор – на века. Теперь Коноха имеет ещё одного могучего защитника. Хаширама не хочет даже приближаться к строящемуся кварталу. И видеть их, эти слепые высокомерные глаза, не хочет тоже. В нём задыхается человек, который желал бы этого и вместе с тем совершенно другого: не так, не такой ценой. Но Бог Шиноби, Шодай-сама – ликует. Они сильны – а значит, смогут уберечь свой хрупкий мир. Хаширама стремился к миру и стремится всё ещё. Но теперь, спустя года после Долины завершения, стал замечать – путь не просто тернист; путь овеян ядовитым дымом сожалений, развеять который он не в силах. И вечером Мито гладит его руку, накрыв своей, фарфоровой. Раскрывает; выводит спираль на жаркой ладони. И дышать становится легче.