И засмеётся лес

      Едва завидев измождённый прищур одного из старейшин, Хаширама скрипнул зубами. Было очевидно, что на языках у них уже сидит по лягушке, а слушать его, юного главу, никто не намерен. Со врагом надо действовать на опережение, и они, закалённые годами и выточенные сражениями, извечно его сталкивали в ими же вырытую волчью яму: колья – слова, колья – приказы. Глава? Какое им дело. Мальчишка, которого так и не приручил отец и о которого можно точить когти и клыки. Прикрываясь заботами клана, изнутри его душат. — Хаширама-сама задержался, – квакает справа. – Мы уже успели обсудить главный вопрос и прийти к соглашению. — И каково же решение? Он знает, каким был вопрос, и знает, что всё решено задолго до его прихода – задолго до его становления главой. Но он – не Буцума. И он готов кусать руку, вцепившуюся в холку, даже если на руке этой знак Сенджу. — Клан примет предложение Узумаки. Наш союз слишком давно не подкреплялся брачными узами. Узумаки-химе славится своими талантами и здоровьем – она даст достойных наследников. Глубокий вдох. Прикрыть глаза.       Ждут от него детей, закрывая глаза на бесконечные смерти своих. Ждут, что он, идущий вопреки вековому укладу, окажется таким же лицемером, утратившим на поле боя всякие чувства, и будет к собственным детям относиться как к чему-то неживому, чему-то нужному и бездушному. Ждут, что он смирится и даст задушить в себе человечность – сухими пальцами сжать горло и влить в распахнутый рот чашу крови, что отравит в нём всё человечное, чувствующее, сострадающее. Мы дадим тебе красавицу-жену с гордым взором и громким именем, а ты нам дай воинов; быть может, выживет хоть один – союз обещает принести более чем жизнеспособные плоды. Они хоронят своих детей каждую неделю, они собирают маленькие тела с выжженными глазами и дымящейся одеждой и предают их земле, они вкладывают в неуверенные пальцы наточенное оружие и дают ранить себя, они не дают звенеть детскому смеху и гордятся, слыша глухие жалобные стоны, ведь это значит, что ребёнок мужает, что ребёнок – шиноби...       В их клане осталось двенадцать детей, из которых трое ещё не умеют говорить, а пятеро изувечены войной. Их клан – великий, знаменитый, громогласный клан Сенджу – вымирает. А ему подсовывают красивую женщину и стелят брачное ложе. Будто и в самом деле не видят, что происходит. Будто видеть не хотят.       — Хаширама-сама имеет что-то против? – квакает слева. Имеет. Да разве ж услышат? Нет, действовать надо на опережение. Возразит – опрокинут; заклюют; загрызут. Он ценен как оружие, а на пост главы сыщутся и другие: Тобирама, кажущийся лояльным, Тока, преданная их боли. Измождённый прищур напротив безмолвен – лишь кивает слегка. Все его дети мертвы, а несколько дней назад Учиха убили и единственную внучку. Той минуло девять вёсен.       — Мы не можем принять Узумаки-химе сейчас, – глухо отвечает глава. – Но я услышал вас и принимаю ваше решение. Лягушки довольно шелестят. Все они знают, что иного выхода у него и нет.       Расходятся быстро, не дожидаясь его отмашки – никто из них ещё не понимает, кто теперь вожак. Никто не верит, что он может оскалиться, что может обнажить клыки и нависнуть тенью, закрывая собой весь прочий мир. Сейчас не время для внутренних дрязг. И не время для церемоний.       Тобирама издали различает хмурую мину брата и весь заостряется – скулами, взглядом. Кивает понимающе и следует к тренировочному полю. — Союз? — Союз. — И ни слова? — Ни слова. Они оба знают – эта борьба будет трудной. Противостоять отцу было легче, противостоять наследникам Учиха – легче. Доказать упёртым старикам (старикам, подумать только – те им сами в отцы годятся, немногим старше Буцумы будут), что необходимо отказаться от детских жертвоприношений, кажется невозможным. Но в противном случае их не спасёт уже ничто. И никто. Закрыв глаза и измазавшись чёрной тоской, будут хоронить маленьких шиноби и давать вместо игрушек оружие, а вместо молока – кровь. Своих братьев они не сберегли. Своих товарищей – тоже.       ...не время предаваться сожалению. Время беречь то, что ещё осталось, и спасать тех, кого спасти ещё возможно. Время действовать на опережение. Старые волки ступают неверно – их можно будет подловить. Бежать им будет некуда. И они согласятся – стиснув зубы, вздыбив шерсть, склонят головы перед вожаком. Хаширама презирает себя за подобные мысли, но им обоим очевидно: путь к их миру тернист, и одними лишь благими намерениями к нему не прийти.       Мысль о предстоящем браке зашвыривается на задворки. Пусть там и остаётся.