И засмеётся лес

      Это кажется чем-то невозможно далёким. Краснощёкий малыш пыхтит во сне тревожно, цепляется за волосы отца и тянет в рот – иначе спать отказывается. По крайней мере, с Хаширамой. Увы, сегодня спит (впервые в жизни) без матери. Мито-сама... плоха. Из-за Лиса – из-за проклятия этого мира, сокрытого в её чреве. Бела, тонка, и только чуждая им чакра, обжигающая и жгучая, вскипающая внутри и проступающая вопреки всем печатям, придавала ей живой вид; убийственный вид. И потому сегодня она вдали от сына – борется с внутренним демоном в окружении отряда, что должен будет проследить: Лис Не Вырвался. Хаширама задумчиво придерживает сына своей (такой огромной рядом с ним) рукой, не давая укатиться-уползти во сне. В мыслях стучит настойчиво гадкое: его сын может остаться без матери. Если что-то пойдёт не так, если сил не хватит, если иного выхода не будет... Если, если, если – то. Заключение. Уничтожение. Смерть. Пронзительно-ясно думается о том, о чём думать не хочется, но не думать невозможно. И только под боком тихо пыхтит напоминание о далёком-далёком прошлом: маленькое тёплое создание, полное Жизни. Беззащитное, безнадёжно-нуждающееся в нём – в них обоих.       Честно говоря, он не знает, нуждались ли его младшие в Буцуме. Знает лишь, что к нему – самому старшему, самому неловко-ласковому, – почему-то тянулись. Цеплялись пухлыми ручками, улыбались беззубо и сжимали до синяков, не желая отпускать. Мать они почти не застали. Он не знает, грустили ли они из-за этого или даже не успели толком осознать эту потерю – детям войны о таком думать некогда.       Дитя мира хнычет во сне, дрыгает ножками и шарит ручками вокруг; находит огромную отцовскую руку и цепляется, сминая жёсткие пальцы. Кажется, ему снится что-то не самое светлое?.. Хаширама притягивает его ближе и прячет у сердца, оставаясь глухим к тревожному стуку в висках и пылающе-кровавым образам под веками. Желает лишь, чтобы безнадёжная тоска по той, кого и не запомнил толком, была бесконечно далека от этих румяных щёк и чистого сердца.