Летние каникулы у Сириуса Блэка

      «Ночь с 8 июля на 9, 1997       Вчера пропустил день, потому что все пошло по... странному пути. Проснулся в гостиной, в которой ярко выражалась суть прошедшего дня, точнее, вечера 6 июля. Затем приехал Римус Люпин, друг Сириуса. Помнил его как профессора, а за день он стал совершенно обычным человеком.       Он немного выделяется. У него много шрамов, вероятно, последствия войны, но я не спрашивал. В любом случае, его жизнь однозначно помотала. Один шрам проходит наискосок, вдоль лица. В школе он меня немного пугал сперва, но потом я привык. Не думал, что вновь встречусь с ним спустя несколько лет. Сириус и Римус очень хорошие друзья. Наверное, здорово иметь кого-то около себя, кого-то, кто так естественно смотрелся бы рядом, с кем было бы также спокойно, как Сириусу около Римуса.       Люпин полукровка и одевается по-старому. Ощущения, будто он застрял в шестидесятых, в то время как Сириус, кажется, всегда опережал время, по крайней мере, в мире магии. Такие разные, но находят миллионы тем для общения. Знают друг друга с одиннадцати лет, и это огромный срок дружбы.       Не думаю, что я продолжу общаться с кем-то из однокурсников после школы. У нас остается всего год, и должно произойти что-то весомое, чтобы наше отношение друг к другу радикально поменялось.       Я решил, что останусь здесь еще на некоторое время. Тем более, мне бы хотелось познакомиться с Люпином ближе. Он выглядит дружелюбным и милым, и у него огромный багаж знаний, я слышал, как он рассказывал Доре про недавнюю выставку в Лондоне, по видимому, магловскую, но языком, свойственным настоящему ценителю и мастеру.       Сейчас ночь. Мы только недавно вернулись с прогулки, все разошлись спать, а я знал, что сяду писать. Римус, кстати, отправился в комнату Сириуса, так что, возможно, они тоже решили чем-то заняться. Продолжить свой разговор или снова пообсуждать работу. Наверное, та комната, в которой мы дрались с Дорой подушками, является комнатой Римуса. Аккуратная и прилежная, совсем как он.       У меня в запасе два дня. Послезавтра вечером портал уже отнесет меня в Лондон. Я не испытываю приятных ощущений, думая о Малфой-мэноре и вообще возвращении в школу, хотя до второго еще почти два месяца. Я бы просидел в Брайтоне до самого конца августа и отсюда отправился бы на Кингс-Кросс. Даже если море все же приестся, чайки будут нервировать до нездоровой дрожи, даже если я действительно, все же, останусь бескомпромиссным в отношении магловской музыки и жизни, я бы хотел остаться здесь.       Возможно, вернулся бы в паб, в очередной раз прошелся с Дорой между рыночных прилавков, может, мы бы смогли больше увидеть.       Никогда в жизни не позволю, чтобы кто-то это прочел. Да и не хочу оставлять себе это на память. Сжечь, чтобы ни одна душа не знала, что со мной произошло».

***

      — Ты, кстати, проиграл, — улыбнулась Дора, приподнимая вилку и тыча ею в Драко. Люпин боковым зрением посмотрел на кузенов, заинтересованный.       — Во-первых, Римус не любит оливки, — начал Драко, но Нимфадора прервала его.       — Нет, нет, нет, — она замотала головой, — колбаса просроченная. Это очевидный проигрыш.       Драко хотел было возразить, но Дора оживленно замотала головой.       — Ну где твои манеры, уступи мне, — со всем своим очарованием она состроила кузену глазки, улыбаясь.       — Знаешь, вряд ли колбаса была просроченная, потому что...       — Потому что с тобой ничего не было? Считай, тебе повезло, но я все равно победила, — просияла Нимфадора, — поэтому ты выполнишь одно мое желание. А если нет, то...       — Ладно, ладно, хорошо! Говори, что тебе нужно, — он отмахнулся от нее, не желая больше соревноваться в убедительности с Дорой.       — Ну, для начала, пойдем в мою комнату, — она встала со стула, забирая тост с абрикосовым джемом с собой, Драко, сожалеющий о том, что согласился, очевидно, на очередную авантюру, поднялся вслед за ней.       Ее комната стала привычной. Она не потеряла своей неординарности, даже наоборот, приходя сюда чаще, Драко замечал все больше новых деталей, которых он до этого не видел. Наблюдать за ее жилищем каждый раз, как в впервые, замечать совсем свежие изменения в интерьере было почти что игрой, занимавшей голову.       Драко сел на мягкую, пружинистую кровать, на которой спал Лу, и кот сразу же перешёл к нему на колени, устраиваясь поудобнее и без слов обозначая, что теперь Малфой не имеет права сдвинуться.       В руках Доры оказались маленькие черные карандаши — тонкие и толстые. Драко было несложно догадаться, что карандаши не помогут в маникюре, с которым он продолжал ходить и к которому уже полностью привык.       — Сириус останется в полном восторге, — сказала Дора, усаживаясь на кровать рядом, — закрой глаза.       Драко резко осознал надвигающееся действие, и первичной реакцией было, как обычно, отрицание.       — Нет, нет, с кем угодно, но не со мной, — он пошевелился, забыв о коте на своих коленях, и пробуждение Лу заставило его остановиться. Надеясь приподнять его, чтобы спокойно встать, Дора опередила.       — Уговор есть уговор, — ее хитрая улыбка озарила ее лицо, — я не заставлю тебя с ним ходить. Мне просто нужна практика. Посмотришься в зеркало и если не понравится — сразу смоешь.       Драко колебался, продолжая отдаляться от Нимфадоры, но в ее взгляде было столько решимости и энтузиазма, что Малфой просто пожалел ее, как маленького ребенка, который еще не ощутил на себе горечь отказа и последующего разочарования.       — Ладно, — он вновь выдохнул, садясь в прежнее положение, и Дора приступила к работе над его глазами.       Ее теплые руки работали плавно и нежно, хотя ощущения, что что-то касается век, ресниц, слизистой были странными, даже неприятными, всякий раз открывая глаза Драко замечал на ее лице настоящее увлечение. Она прикусила нижнюю губу, сосредоточенный взгляд был похож на взгляд ювелира, с интересом работавшим с чем-то новым.       — Сегодня мы пойдем в кинотеатр, — сказала она между делом с зажатым колпачком от карандаша между зубами, — премьера «Достучаться до небес». Фильм выбрал Римус.       — Римус? Чувствую, он не похож на человека, который бы выбрал что-то вроде «Брак по-итальянски», — усмехнулся Драко, пока Нимфадора вертела его голову.       — Да уж. Римус любитель глубокого кинематографа. Он очень любит думать, делает это постоянно, и не просто о чем-то легком и интересном, а о чем-то, что оставляет неизгладимый отпечаток на его сознании, как говорит сам Римус, и глубоко ранит его неустойчивую психику, как говорит Сириус, — сказала Дора, смеясь, — поэтому я не думаю, что мы будем сидеть в креслах и надрывать животы.       — Римус интересный, — промямлил Драко, стараясь не морщиться от прикосновений карандаша к глазу.       — Ага. С ним можно о многом поболтать, — она отняла свои руки, оценивающе глядя на кузена, а затем лучезарная улыбка засветилась на лице Доры. Она дотянулась до тумбочки, взяла с нее небольшое круглое зеркальце, и протянула Драко.       С долей нерешимости Драко взял его. За те десять минут, что Нимфадора занималась его глазами, он успел забыть суть происходящего, а сейчас был вынужден столкнуться с ней в отражении круглого зеркала. Он поднял его на уровень лица, ожидая увидеть что-то совершенно ужасное, но вместо этого словно застыл на месте, пытаясь осознать, что видит в гладкой поверхности ледяного предмета, застывшего в его руках вместе с ним.       Его голубые глаза заиграли новыми красками. Контраст придавал им глубину и яркость, они действительно стали напоминать голубые, блестящие льдины. На его лице не было лишней вульгарности, несмотря на черные краски, макияж не казался слишком тяжелым. Он действительно украшал.       Теперь Драко увидел впервые не ребенка, а обыкновенного подростка. Подростка, который не отводит много времени на взрослую укладку, которому нравится свобода и самовыражение. Не нарушая своей монохромности с каждым новым изменением Драко находил в себе кого-то другого, кого-то, кто так долго прятался в зеркалах больших особняков и в отражениях стекол в ванной старост в школе.       — Ну как? — спросила она с той же надеждой.       Драко не мог определиться с тем, что ему следует сказать. Мысли все вместе оставались за ширмой его головы, не имея выхода. Из всего долгого, объемного мыслительного процесса вышла весьма скудная реакция.       — Неплохо, — сказал он действительно суховато, но то ли Нимфадора уже привыкла к таким сухим выражениям, то ли действительно видела за этими словами что-то более значимое.       — Можешь смыть, если хочешь, мне просто было интересно, как это будет смотреться на тебе, — сказала она по-доброму, и Драко очень хотелось верить, что едва скрываемая нотка грусти в ее голосе — всего лишь плод его воображения и неспокойного вот уже как неделю рассудка.       Он все еще держал перед собой зеркало. Едва подведенные глаза черным карандашом, небольшая растушёвка, без излишеств и крупных изменений привлекали к себе внимание, становились еще более выразительными.       — Нет, нет, это... очень хорошо, спасибо, — пробормотал он, ловя себя на слове и моментально чуть ли не покрываясь багрянцем.       Действительно ли сохранялось в Доре какое-никакое умение не смущать людей или она не так сильно цеплялась за слова и поступки, всего лишь довольно улыбнулась, начиная наводить порядок.       Перед вечерним выходом в кинотеатр Драко долго стоял напротив зеркала над раковиной, думая, оставить ли ему это скромное, но яркое творение Доры или, все же, смыть. Он знал, что все изменения, которые происходят с ним, замечает Сириус. Дядя никогда не подумает рассказать об этом своим дорогим кузинам, например, той же Нарциссе, только если с ним не случится что-то необыкновенное. Этой мысли Драко усмехнулся.       В нем все еще вставала колом его врождённая, практически патологическая гордость, зачастую стесняющая движения, мысли и действия. Именно она подстрекала отказаться от этой «вульгарщины», и именно отцовским голосом, сопровождая неоспоримым фактом — Драко становился похож на Сириуса.       Смешно предполагать, что такие, с одной стороны, далекие в отличии от материнских и отцовских, гены могут сыграть какую-то роль в его организме. Скорее всего, у каждого Блэка была какая-то узнаваемая черта. Их было несколько, на самом деле — прямой нос, бледная кожа, высокий лоб и высокие скулы. Похожий и сравниваемый всю свою сознательную жизнь с матерью Драко сам начал разбираться во многих отличительных чертах. Возможно, подводка действительно делала его миндалевидные глаза так чертовски похожими на более круглые глаза Сириуса, возможно, Драко просто себя накручивает.       Решил рискнуть и переступить через себя, словно это имело какой-то смысл. Сириус даже не обратил никакого внимания — слишком увлеченно он болтал все это время с Римусом, обсуждая все, что только могло поддаться обсуждению, начиная с плохо лежащего на земле камня и заканчивая самыми похабными сплетнями о министерских аврорах.       Но это даже было к лучшему — Драко не чувствовал на себе слишком много взглядов.       — Драко, куртка, — предупреждая, проворчал Сириус, напяливая кроссовки на ноги, выпрямляясь и хватаясь за спину, — поздно вернемся снова.       Вся верхняя одежда в своем небольшом количестве находилась в комнате Драко на втором этаже, но куртка Сириуса, которая пользовалась куда большим обиходом уже не первый день, предсказуемо всегда висела в прихожей. Ее Драко и схватил, повесив на локоть и выскочил за дверь, где его уже ждала Нимфадора.       Ее рассказы о магловских кинотеатрах создавали впечатление, что огромные экраны с движущимися людьми, снятыми на камеру, походящие на колдографии, разве что действие которых бывает порой растянуто на несколько часов, настоящее чудо. Нимфадора не просто заинтриговала Драко, она забросила удочку в самую глубину его души, где скрывалось его природное любопытство огромных размеров.       Он еле дошёл до огромного здания, куда кучками сходились маглы, словно муравьи в муравейник, изнывая от предвкушения.       «Достучаться до Небес» — гласил постер фильма, стоящий около зала, где небольшая очередь медленно протискивалась в достаточно широкую дверь. Черный зал, не похожий ни на что, что Драко когда-либо видел в своей жизни, напоминал типичную локацию для ночных кошмаров. Бесконечные, казалось бы, ряды, тянущиеся вверх, постепенно заполнялись шумными людьми. Протискиваясь между уже усевшимися зрителями, Драко весьма удачно добрался до своего места, не задев ни одной чужой ноги, в отличии от Доры.       Зал погрузился в темноту, и об этом Дора не рассказывала. Не то чтобы Драко боялся темноты, нет, но сбивчивый ритм сердца будто бы заверял об обратном.       А потом его поверг резкий шок от картинки, возникшей на экране.       Фильм имел мало общего с «Браком по-итальянски». Точнее, совершенно ничего. Картины, которые открывались на всеобщее обозрение, действия и игра актеров поражали Малфоя, заставляя краснеть и теряться в собственных догадках, колеблясь между выражениями «весьма интересно» и «троллева чертовщина».       Выращенный в белых пеленках в окружении подстриженных кустов, огромных фонтанов, обученный каллиграфии, фехтованию и окруженный обтекаемой со всех сторон красотой Драко был свергнут, казалось бы, в бездну разврата и бесчестия, несмотря на всю достаточно глубокую мораль фильма.       Единственное, что останавливало его от того, чтобы не подумать, будто маглы находятся на уровне первобытных племен, это теплые воспоминания о старой черно-белой комедии. Это была новая сторона. Несмотря на все противоречия, Драко смотрел. Не смел отвести взгляда, желал знать, что будет дальше, отрицая безысходность судеб главных героев, но на подкорке всё осознавая.       Конец фильма оставил осадок, который Драко, наверное, никогда в жизни не испытывал. Концовка оказалась не ошеломляющей, но близкой именно к такому эффекту. Дора всхлипывала, сидя слева от него, Сириус справа был весь зажат, словно держался из последних сил. Один лишь Римус со спокойствием пожилого человека повидавшего жизнь спокойно встал с кресла, усмехаясь реакции Сириуса.       — Ты не говорил, что кино будет такое, — в голосе Нимфадоры слышались слезы, и он прекрасно ее понимал.       — Ты говорила в июне, что хотела посмотреть что-то трагичное, — Римус приобнял ее за плечи, пока Сириус шел за ними.       — Это чертов кошмар, — она протерла руками глаза, в которых еле сдерживались слезы. — Сходим потом еще как-нибудь?       — Это надо бы дома запить, — сказал Сириус появляясь откуда-то сзади. Левую руку он положил на плечо Римусу, правой вновь приобнял Драко. Даже через кожаную куртку ощущалось тепло.       — Извини, я совсем забыл, насколько у тебя ранимая душа, Сириус, — легко усмехнулся Римус, и Дора почему-то рассмеялась.       Свежесть приятно обволакивала. Драко не мог перестать думать о фильме, его пробирала дрожь, но в то же время он восхищался. Искренне и без зазрений был потрясен до глубины души. Жизнь действительно не имеет цены, и он так счастлив, что вновь проживает ее полностью. Теперь у него не было сомнений в том, что он делает все правильно, потому что в этот вечер он обрёл первый маленький смысл жизни, и Драко знал, что это не последний раз, когда он найдет его.       — Все, надо перестать думать о грустном, иначе я вижу, подрастающее поколение приуныло, — Сириус подмигнул Драко, но тот быстро спрятал свои глаза, все еще не чувствуя уверенности в новом образе.       — Хватит, Сириус, я видел, каким ты сидел в кресле, — шутливо сказал Римус. Он поймал зрительный контакт с Сириусом, Нимфадора, уловившая эту мелочь, странно ухмыльнулась, выныривая из-под руки Люпина и перебегая на сторону Драко.       Римус словно даже не обратил на это внимания. Странная тишина безлюдных переулков обрела новую окраску, переливы пения ночных птиц лишь встревали в позднем вечере. Драко с Нимфадорой отделились, постоянно отвлекаясь на еще открытые лавочки с безделушками. И если Драко еще стеснялся, то Нимфадоре ничего не стоило сотрясать кошелёк Сириуса в покупочных набегах, так как дядя был единственным обладателем магловских фунтов.       Любая прогулка заканчивается неспешной ходьбой по набережной, и этот вечер не стал исключением. Карманы Доры и Драко были набиты разными сладостями, которые они скупали по пути к дому. Они доставали поочередно из своих карманов яркие обертки и пробовали, впервые в жизни не беспокоясь о состоянии желудков и зубов.       — Смотри, эта кислая, — сказала Дора, — одна из моих любимых, — она подняла конфету в ярко-зеленой обертке.       От нее у Драко перекосило все лицо, что вызвало незамедлительную реакцию Нимфадоры. Ее смех растекся по воздуху, был унесен ветром, растёкся по глади морской воды, а Драко лишь думал, как бы поскорее избавиться от этой ужасной кислоты.       — А эта с чем? — спросил Драко, поднимая батончик в ярко-красной обёртке.       — Обычный молочный шоколад, — пожала плечами Нимфадора, — не так интересно, как кислые палочки.       — От шоколада мне хотя бы не сведет все мышцы на лице, — проворчал Драко, и Нимфадора снова залилась звонким смехом.       Их прогулка затянулась. Действительно затянулась, потому что вместо того, чтобы развернуться и пойти обратно, к дому, компания свернула с набережной и пошла по тропинке, по словам Нимфадоры, ведущей в парк.       Парк был невероятен в глубокой синеве опустившейся ночи. Птицы заглушали тишину, сверкали своими высокими голосами, переговаривались на незнакомом людям языке. Извилистые тропинки рассекались между кустами и многолетними деревьями. Толстые стволы дубов дышали могуществом, свежий воздух опьянял не хуже кальвадоса.       Темнота была практически непроглядная. Наевшись вдоволь сладостями, Дора и Драко изучали хитрые тропинки, надеясь постоянно прийти в новое место, но возвращались к одному и тому же толстому дубу, окруженному бесчисленными кустами.       Неподалеку тянулся короткий мост, где на парапет в уединении оперлись Сириус и Римус, стравливая свежий воздух сигаретами. В дневное время кто-нибудь обязательно бы нашел их и сделал выговор, но сейчас ничто не мешало им уединиться вместе с никотином.       Безмятежность ощущалась здесь лучше всего. Устав ходить, Нимфадора села прямо на траву под один из кустов, не опасаясь никаких жучков и грязи. Драко, не менее уставший, упал рядом, делая большой глоток лимонада, купленного в ларьке.       — Завтра вечером уже домой, — протянула Нимфадора, и Драко встретил эти слова с чувством, близким к грусти. Дора обернулась, чтобы через кусты посмотреть, чем занимаются Сириус и Римус.       Драко, не медля, сам развернулся в сторону, где притаились дядя и его друг. Было сложно сказать, что в них взрослая жизнь пустила толстые корни до самого ядра. Римус, хоть и любил старую моду и джинсам предпочитал прямые темно-коричневые штаны, в которых на памяти Драко ходили только его дедушки, стеганные пиджаки и хлопковые рубашки, привлекал, даже все таинственные шрамы, происхождение которых Драко пока не хочет спрашивать, не отталкивали.       Римус и Сириус стояли так близко друг к другу, что Драко даже невольно позавидовал. Он никогда в жизни не мог бы подпустить ни одного знакомого так близко, как это делают они. Для Драко положить невзначай руку на плечо, дотронуться, преклонить голову, чтобы что-то прошептать, — действия, которые он никогда не совершал сам и не мог представить, что кто-то может совершить с ним.       Теплота, с которой Сириус и Римус общались, трепетность, с которой они друг к другу относились была непередаваемой. Вряд ли ее смог бы описать даже самый искусный поэт. Это было чувство, сотворенное с ювелирной заботой, это было тихое счастье, удивительное, неведомое для Драко, такое далекое и такое торжественное, но тайное, это были отношения двух людей, возведённые в абсолют.       Только Драко сильно смутился, когда рука Сириуса легла на грудь Римуса, а тот в свою очередь накрыл ее своей, слегка сжимая. Их лица были так близко, что Малфой сам не заметил, как покраснел, хотя никакого отношения к этим двоим не имел. Он ощущал, как справа от него улыбается Нимфадора, сам же он чувствовал, будто подглядывает за чем-то, что ему не стоит видеть.       Римус наклонился чтобы что-то прошептать Сириусу. В опущенных глазах Блэка читалась светлая грусть, какое-то сожаление, явный отпечаток жестоких реалий. Римус приобнял Сириуса, и у Драко странно защемило в груди.       В следующее мгновение — такое быстрое и неожиданное, Римус докоснулся до лица Сириуса, немного приподнимая его голову, а затем нежно-нежно поцеловал, и даже на расстоянии можно было ощутить разряд теплых импульсов, бьющих в венах.       Драко резко отвернулся, его щеки полыхали, словно он увидел что-то непристойное, что-то настолько личное, что-то, что недопустимо видеть посторонним. Он заметил на себе взгляд Нимфадоры, насмешливый и удивлённый, она улыбалась, а в глазах читался нескрываемый вопрос.       Ведь Сириус и Римус друзья, нет?       — Ты чего, — она легонько пнула его в плечо.       — Это... — он махнул головой в сторону оставшихся где-то за спиной Сириуса и Римуса, и так не смог договорить.       — Что? Сириус и Римус это. Подожди, — она продолжала шептать, а потом в глазах появилось осознание, — подожди... ты что, не знаешь? Мерлин...       — Не знаю что? — раздраженно спросил Драко, не в силах избавиться от картины, которая впечаталась в его разум.       — Сириус и Римус это... чистейшее олицетворение любви, Драко, — сказала она мягко, ожидая понимания в глазах Малфоя.       Драко не до конца соглашался думать, что понял, о чем говорит Нимфадора. Он пялился перед собой, смотря в одну единственную темную точку.       Олицетворение любви.       Он всегда был уверен, что его родители любят друг друга. Потому что так положено.       Но сегодня он узнал что-то новое. И это касается не только личной жизни его дяди.