oddinary

Подарочная упаковка под пальцами хрустит и сгибается, скрывая под собой тёмную коробку с наушниками внутри. Сынмин поджимает губы и немного хмурится, пока пытается совладать с бумагой, которой осталось совсем немного. Он отрывает скотч одной рукой, второй пытаясь удержать на месте упаковку, и клеит липкую полоску поверх, закрепляя. Вздох срывается с уст сам собой, а напряжённые до этого плечи расслабляются. С самым сложным покончено, теперь бумага не будет разъезжаться и можно спокойно доупаковать всё. Спустя время Ким откидывается на спинку стула, хрустя спиной, и довольно улыбается, потягиваясь. Он гордится собой, смотря на несколько уже запакованных подарков и улыбаясь. Дело за малым – завязать бантики и прикрепить бирки с именами тех, кому он собирается подарить эти вещи. Не то, чтобы парень боится перепутать, но лучше перестраховаться. Канун Рождества выдаётся чуть более тревожным, чем мог бы быть: куча внезапно накативших дел на подработке, завалы на учёбе, позднее зажигание с подарками, отсутствие атмосферы и недопонимания в отношениях. В отношениях с Ханом. Ким Сынмин встречается с Ханом уже почти год, и последние несколько месяцев у них ссора за ссорой. Сынмин не знает, что с этим делать, сидя сейчас в своей комнате и смотря на подарки. Джисоновский подарок выделяется для него, словно светясь на фоне остальных. Кончики пальцев касаются красно-зелёной упаковки, поглаживая её. Ким жуёт губу, вздыхая, и чувствует, как противоречивые эмоции топят его с головой. Он любит Джисона, очень любит, принимает его полностью, прощая все тёмные стороны и мирясь с ними. Хан не абьюзер, не унижает его и отвечает любовью на любовь, но что-то странное всё равно чувствуется в его отношении к Сынмину. Особенно сейчас, когда они начали ссориться. И вроде бы ничего такого, их ссоры мелкие и не особо существенные, но отношение Джисона к ним слишком странное… Сынмин мотает головой, отгоняя плохие мысли, и встаёт из-за стола, убирая подарки. До Нового года ещё есть время, поэтому можно спокойно выдохнуть и спрятать всё, оставив дожидаться своего часа. Хан наверняка будет рад новым наушникам, он-то всё жаловался на свои, доживающие свои последние дни. Те и правда выглядели так, словно прошли и огонь, и воду, и даже ураган, спутавший и завязавший на проводах узлы. И, наверное, поэтому Сынмин так переживает, ведь для его парня наушники это что-то особенное, он буквально живёт музыкой, вкладываясь в своё увлечение по полной. Ким потратил львиную долю накопленных с зарплаты денег на качественную и брендовую аппаратуру для Джисона, тщательно и внимательно исследуя что нравится Хану, каким характеристикам он отдаёт большее предпочтение, и прочее, что могло бы сделать подарок ещё более особенный, а реакцию парня более радостной. Убирая коробку в дальний угол полки в шкафу, Ким заставляет её своими вещами. Он аккуратно складывает всё и взгляд останавливается на их совместной фотографии с первого свидания на пусанском пляже. Она почему-то лежала среди стопок вещей, что совсем нехарактерно для педанта Сынмина (Ким отрицает этот факт, намеренно игнорируя Хана, пока тот приводит сто и одно доказательство своей правоты). На фото они оба улыбаются, щурясь от солнца и пытаясь закрыть его ладонями. Тут у Сынмина блондинистые волосы, в то время как Хан синий, с уже отрастающим натуральным цветом. Сынмин переворачивает снимок и фырчит, видя кривоватое «Хён и его малыш», написанное знакомым почерком. Вопрос, правда, всё же остаётся открытым – почему эта фотография оказалась в одежде, а не лежала в их совместном альбоме, наполненном кучей других их снимков? *** Следующие несколько дней кажутся относительно спокойными, никаких споров и ссор нет, всё течёт плавно и мягко. Джисон даже крадёт Сынмина на один день из мира, и ведёт его на свидание в океанариум и музей, а под конец они оказываются в небольшом уютном кафе. Это кажется младшему сказкой, ведь он чувствует себя действительно любимым и особенным, таким переполненным благодарностью и нежностью, что впору плакать от счастья. Но сердце странно трепещет, отдавая чем-то тревожно-сладким на кончике языка. Сынмин это игнорирует также, как иногда игнорирует своего парня, пока тот смешно пыхтит от возмущения. И зря. Новый год наступает быстро и неожиданно. Он, словно снег, валится на голову с ближайшей ели, погребая под холодным сугробом. И в этот раз у Кима нет возможности согреться, ведь вне этого снега его ждать никто не будет. Джисон пишет о расставании. Он пишет о том, что не чувствует того же; что обманывал и себя, и Кима; что был слишком слеп и эгоистичен, раз ничего не говорил изначально. Джисон пишет ещё кучу-кучу слов, привычно подбирая более мягкие и теперь уже открытые выражения, извиняясь через слово и говоря, что Сынмин не обязан его прощать. Просто разбивать сердце Кима сразу же было бы так жестоко, особенно когда тот горел такой надеждой. Разбивать сердце Кима сейчас, по прошествию времени, тоже жестоко, но молчать больше нет сил, а видеть как страдает от их недопониманий Сынмин – ужасно. Сынмин плачет, почти рыдает, дочитывая сообщение до конца, и дрожит, безуспешно обнимая себя руками. Он кутается в одеяло, которым укрылся во время просмотра фильма, и всхлипывает, утыкаясь лицом в ладони. Его хрупкое сердце осыпается осколками по грудной клетке, впиваясь и принося боль. Внутри всё пульсирует, а голова полна хаотичных мыслей. Джисон действительно жесток, раз сообщает это за несколько дней перед Новым годом, так эгоистично разрушив праздник своему (уже бывшему) парню. Приходит в себя Ким только под вечер, в темноте, свернувшимся в калачик на кровати и прижавшим к себе плюшевую игрушку почакко. Он бездумно перебирает мягкую шёрстку, чувствуя, как голова ноет и гудит, пульсируя в висках болью, а глаза и горло дерёт от сухости. Он помнит, действительно помнит всё, что произошло несколькими часами ранее, отчаянно желая пока ещё сонным мозгом, чтобы это было просто бредом его глупого сознания. Слепо проверяет уведомления, сообщения, диалоги, находя только «Исчезни.» Джисону и его же, добавленного в чс. Следом идут несколько сообщений от Чонина и Минхо, его друзей, а также от Чана, его коллеги. Все они, кажется, что-то подозревают, потому как Сынмин редко игнорировал чужие сообщения настолько долго. И он им благодарен, особенно Крису, который пишет про то, что завтра можно не приходить на работу (вообще-то у Кима по графику ещё несколько дней рабочих, но, кажется, Чан взял их на себя). Отключая экран, он переворачивается на спину и пялится в потолок, рассматривая огни проезжающих машин, попадающих в квартиру и скользящих по стенам и потолку. Плакать уже не хочется, но внутреннее опустошение накатывает ещё сильнее, теперь медленно душа и отравляя существование. Он облизывает пересохшие губы, вздыхает и прикрывает глаза. Следующая мысль, посещающая его, мелькает подобно яркому билборду. Она кажется самой подходящей в этой ситуации и придаёт сил: Сынмин скатывается с кровати и идёт в ванную умываться. По пути он уже пишет Минхо и что-то быстро вбивает в гугл. *** Джисон чувствует себя идиотом. Даже больше, чем идиотом, сжираемый совестью. Он знает, что с самого начала зря ввязался во всё это, зря сказал, не подумав, и зря соврал и себе и парню. Он искусывает губы в кровь, мычит, уткнувшись лбом в колени, и почти проклинает себя. Сынмина ранить не хотелось никогда. Но тот так отчаянно и почти наивно верил в то, чего на самом деле не было… Джисон понимает чужую ненависть. Чего он не понимает, так это внезапного сообщения от Кима с адресом их любимой кофейни и временем. Сынмин хочет сказать что-то ему? Вернуть какие-то подарки? Он не знает, что именно парень хочет ему сказать, но приходит и терпеливо ждёт, пока в голове раз за разом прогоняются различные мысли. Они не утихают ни на секунду, даже когда Хан видит его. — Привет, — срывается с уст само собой тихо. — Привет. — Ким поджимает губы и садится напротив. Молчит немного, рассматривая Хана. Тот смотрит в ответ. Хан совершенно не поменялся, если не считать сухих искусанных губ и потерянного взгляда. Сынмин почему-то думал, что тому будет всё равно, что Джисон легко переживёт их расставание и ничего не почувствует, раз говорил, что врал про всё. Однако, смотря сейчас в родное чужое лицо, он не видит ничего того, что ожидал увидеть. Это удивляет. Слова, до этого крутящиеся в его голове, разом исчезают. Он хотел быстро и жёстко расставить все точки, попрощаться и уйти, но теперь и сам нервничает, теребит край рукава и опускает взгляд. Письмо в его кармане фантомно жжёт сквозь слои ткани. Хан тоже видит как рушатся чужие возведённые стены. Парень для него изменился, перекрасил волосы и поменял причёску, стал более молчаливым и изменился как-то ещё, глубже. Это видеть больно, но он знает, что больше не имеет права говорить что-либо. — Ты, кажется, хотел что-то мне отдать, — срываясь на шёпот, говорит Хан. Сынмин дёргается, кивает и лезет в карман, сжимая письмо. Он поджимает губы, обводит под столом носком ботинка ножку стола, всё никак не решаясь. Это даётся тяжелее, чем могло бы быть. Лучше бы Хану было всё равно. Лучше бы Хан равнодушно и холодно смотрел на него, а не нервно кусал итак истерзанные губы, осторожно разглядывая парня. — Да, я… — Ким встаёт, скрипя ножками стула и обращая внимание остальных на себя. — Я уезжаю. — У Хана перехватывает дыхание. — Я хотел отдать тебе это. — Конверт, наконец, приземляется на стол. — Прощай. Джисон вскидывает взгляд, но ничего не говорит вслед. У него комок в горле встаёт, а слов в голове нет. Пальцы осторожно касаются маленького конверта, вскрывают его и замирают. Руки дрожат, а на глазах наворачиваются слёзы. Где-то на фоне звенит колокольчик, оповещая об окончательном уходе Сынмина, пока Хан тихо и беззвучно плачет, опустив голову и сжимая в руках их совместное фото с пусанского пляжа и небольшой жёлтый стикер со всего одним предложением. — Прости, — сдавленно шепчет сквозь слёзы Джисон.