Саундтрек — «Успокой меня» — Полна любви
Вечер тихо подходит к
еë саду, достаёт краски и кисточки — гуашь пахнет яблоками, а мягкие кисточки нежно касаются облаков и небес. Вечер расписывает полотно Вселенной — персиковый оттенок растекается по небу, растворяется в сиреневом тумане.
Она ступает по августовской траве, что ласково щекочет босые ступни, по мху, что напоминает благородно-зеленый бархат.
Деревья начинают перекликаться — тревожно шуршат листьями, качают кудрявыми вершинами — тихо шепчут что-то птицам, которые передают их слова всему саду.
Волнуется всё — каждая травинка, каждый голубой колокольчик мелодично и тревожно звенит на ветру, тёплые лесные цветы качают яркими цветами.
Она чувствует, как что-то тонкой, но полной нитью оплетает еë левую лодыжку — зелёный плющ тянется за ней, не желает пропускать дальше, старается остановить.
Она опускается на корточки и выпутывает лодыжку — травы рядом недовольно качаются и шепчутся — ветерок подхватывает их разговоры.
Стволы яблонь тёплые и такие же шероховатые на ощупь — только морщинок стало чуть больше.
Она ласкает их, но яблони боятся
еë, отталкивают — неприязнь сада вдруг становится навязчивое и прозрачно понятной — необъяснимой и пугающей — враждебной.
***
Стейси за много лет научилась чувствовать это — как к ней подкрадываются кошмары.
Она рассчесывает свои волосы — они покорно подчиняются ей, а Роза собирает их в конский хвост — когда замечает тень — она сразу скрывается под кроватью, но Роуз чувствует привычную тревожность.
Ей хочется кричать — но она тихо спускается по мраморной витиеватой лестнице.
Ей хочется сжаться в комочек и почувствовать безграничную любовь — она гордо расправляет плечи и думает, что от любви одни проблемы.
Ей хочется плакать, ведь бесконечные кошмары тянут к ней свои тёмные руки — она мило улыбается горничной Саре и скрывается в лабиринте коридоров и дверей.
Стейси не смотрит на яблони, что взволновано шепчутся — бежит к старому, но такому мудрому и доброму Эверту.
Он, кажется, не удивляется, когда с растрепанными тёмными волосами и румянцем на бледных щеках Роза появляется на пороге его спрятанной среди девичьего винограда хижине — Эверт молчит и попускает еë — от его молчания пахнет старыми историями, вереском Шотландского и, конечно, яблоками.
Стейси опускается в старое кресло — ей кажется, что оно помнит времена правления королевы Виктории, возвращение старой доброй Англии.
Солнце утвердительно мяукает, словно соглашается с ней и запрыгивает на колени — его длинная шерсть напоминает лучи золотого Солнца, а жёлтые глаза — светлый мёд из акаций.
— Вы нравитесь кошкам, юная леди.
Эверт ворчит, когда у него не получается развести в камине — руки предательски дрожат, а Роуз вспоминает, что садовнику уже много лет — он видел множество зим и холодных майских роз, тёплых летних цветов из яблочного сада.
— Они мне тоже.
Стейси не успевает подняться и помочь ему — Солнце лежит на еë коленях и не даёт никуда уйти — заставляет быть его и ждать — Роуз же слишком сильно любит котов.
— Ты похожа на Эвелин.
Эверт разливает чай по глиняным чашкам и не замечает, как Стейси вздрагивает — ей до чёртиков не нравится, когда её с кем-то сравнивают.
— Почему?
Роза забирает из его рук чашку с горячим чаем — буря в чашке успокаивается — листья и ягоды оседают на дне, оставляя лёгкий аромат — леса и спокойствия.
— Ты хочешь добиться много в этой жизни, ты умеешь быть тихой, наблюдая за людьми, их разговорами и чувствами, но не всегда понимая их.
Ты клянешься, что никогда никому не доверешься, но снова и снова плачешь, ведь кто-то разбил твои мечты.
Но в это же время ты не можешь до конца довериться людям, которые тебя по-настоящему любят.
Ты не можешь расказать о своей боли, не можешь позволить кому-то помочь тебе.
Эверт замолкает, а Стейси ищет ответ в золоте Солнца — она старается дышать, но не понимает, что говорит этот мудрый человек — она слушает его, но не может услышать, не может понять — ведь он говорит о настоящей ней — о той Стейси Роуз, которую никому не удалось узнать.
Роза боялась, что кто-то сможет найти к ней ключ — ведь однажды она уже начала открывается.
Эверт продолжает.
— Ты боишься, что когда кто-то узнаёт настоящую тебя, со всеми пятнами и шипами, то оттолкнет тебя, заставит страдать ещё сильнее.
Ты язвишь и можешь вести себя эгоистично, ведь тебе причинили много боли, и теперь ты не хочешь отдавать добро — но ты это делаешь.
Ты закрываешься в себе и старалась от этого, ведь ты живёшь общением.
Ты боишься того, что многие называют даром. Ты убегаешь от серьёзных разговоров, поступков.
Ты убегаешь от чувств.
Стейси хотела закричать, что это ложь — вот только ей действительно не хватало друзей, с которыми она могла не притворяться — вот только она тогда отпрянула от…
— Ты ищешь себя в книгах. Прячешься за страницами и красочными иллюстрациями, за бумажными словами, которые ничего не значат, ты прячешься за своей ложья, которая позволяет тебе жить — ты считаешь, что можешь быть одна — и лжёшь себе.
Ты пытаешься найти ответы на свои вопросы, когда раскрываешь чужие тайны — они вьются около тебя, как девичий виноград, и если никто не спасёт тебя, то это поглотит тебя — ты потеряешь всё и себя.
Ты пытаешься понять, что с тобой не так, почему люди не принимают тебя, хотя ты стараешься. Ты просто ребёнок, который вырос, не получив любви — тебя любили, но не так сильно — ты особенна и требуешь внимания — ты создана из разговоров, сложной, сумашедшей любви и загадок.
Стейси ничего не отвечает и тихо ставит чашку на стол — Эверт улыбается.
-Что ты знаешь о своём имени?
Роза его не понимает — именно в такие моменты она по-настоящему понимает, что иногда можно окончить университет с красным дипломом и быть глупее садовника, который провёл свою жизнь среди вересковых морей и яблочного сада.
— Твоё имя означает «поднимающаяся снова». Ты просто не можешь сдаться, понимаешь?
— Раньше твоё имя было всего лишь сокращением греческого, которое означает «воскресшая». И в любом случае ты должна жить. Думаю, это будет поинтереснее «Игры в бисер» или произведений Бредбери.
Стейси качает головой и слушает музыку — мурчания доброго Солнца лучше Тейлор, когда она сидит на кухне прошлого века среди изящных яблонь и философских идей — всё здесь дышит мудростью.
— Я всё равно люблю их больше.
Эверт усмехается — Роза действительно похожа на Эвелин — Иви не могла не язвить или противоречить.
— Думаю вам пора, юная леди.
Стейси нежно ставит кота на сиденье и тихо уходит — прощания им ни к чему — Эверт, кажется, знает о ней больше, чем она сама.
Яблони всё так же чуть тревожно перешептываются — Розе это не нравится, но она касается ствола дерева — проводит пальцами по морщинке и ласкает листья — зелёные, они уже готовятся к осени — неизвестный художник небрежно оставил на них капли желтоватой гуаши.
Трава под ней весело перешептывается, а синие колокольчики смеются всместе с лёгким ветром — Стейси знает, что сегодня обещают грозу.
Теодор уже не удивляется тому, что она всегда словно сплетается из теней и солнечного света — Роуз была разной — неуклюжей, спотыкаюшейся на каждом шагу или тихой, бесшумной и спокойной.
— Доброе утро.
Кэрролл не открывается от ноутбука — включённый ворд уже двоится, но он прекрасно понимает, что ему нужно доделать отчёт Бьюкейтера — по словам Уолтера, Теодор уделял слишком много времени этой самостоятельной женщине — Кэрролл не был с ним согласен и пытался не терять контроль над Стейси — она казалась ему девушкой, которая всегда может легко попасть в беду — и писал отчёты ночью, видел, как трепещал ночной сад.
— Доброе, — Роза отодвигает стул и рассматривает его состредоточеное лицо — Теодор хмурится, и на лбу у него появляется смешная морщинка — она думает, что ему не идёт хмурится — глупая мысль ускользает, когда Кэрролл поднимает на неë глаза, закрывая ноутбук.
— На сегодня обещают грозу, не так ли?
— Да.
Его «да» — глубокое, отрывистое, словно что-то не даёт ему вести себя… Обычно?
Стейси мнёт край белой салфетки из какой-то дорогой ткани с фамильным гербом Бьюкейтеров — она боялась грозы после того дня.
— Завтра уже пятница, Стейси, и если ты захочешь, то ты уедешь из особняка уже в вечер воскресенья или утром понедельника.
— Сегодня четверг?
Она опирается локтями на стол — серебрянные вилки и ложки недовольно звенят, но Роуз не обращает на них внимания.
Теодор совершенно не понимает эту сумашедшую, но такую удивительную девушку.
— Да. Любишь четверги?
Им подают завтрак — милые Дженни и Генри приносят тарелки, вазочки, пиалки с различными джемами и фруктами, арахисовой пастой.
Стейси фыркает и рассматривает яблоко в своей левой руке — полосатое, красно-желтое и спелое.
— Мое отношение к прогрессу перешло от антагонизма к скуке. Я давно перестал спорить с людьми, которые предпочитают четверг среде, потому что сегодня четверг.
Теодор благодарит Эдварда и что-то тихо говорит ему — дворецкий кивает и оставляет кофейник на кружевной подставке, улыбается ей и уходит — ей кажется, что во в его взгляде ей что-то снисходительное.
— Что ты сказал бедному Эдварду?
Стейси разламывает круассан пополам — от французской выпечки ароматно пахнет — она прикрывает глаза и слышит мелодичную французскую речь, смех и разговора на клочках Парижа.
Кэрролл ничего не отвечает — и его молчание с ароматом кофе, которое он легко разливает по фарфоровым чашечкам. Роза забирает чашку из его рук и добавляет сахар — кристаллики растворяются в тёмном Горьком море — молоко устраивает бурю, а художник с его помощью делает кофе похожим на какао — Стейси всегда добавляла капельку молока, лишь для вкуса.
— Тебе лучше не знать.
Она прикусывает губу и хочет огрызнулся, когда вдруг застывает — замечает картину, что написана маслом на дорогом полотне — загадочная, мечтательно — грустная Эвелин с завитыми рыжими волосами — серьёзная красавица Нора со своей милой родинкой над губой — улыбчивая, счастливая Патриция и такой же Уолтер — Стейси кажется, что от полотна веет прошлым и ложью — иллюзией счастливой семьи.
— Тебя так интересуют семьи?
Она может соврать про работу — про еë жизненно важное любопытство — но понимает, что устаёт от этого и говорит тихо, твёрдо и до чёртиков честно.
— Это интересно. Наблюдать за семьями, какие родители и какие у них дети, как генетика играет с ними. Если мать одарённый врач, то будут ли её дети так же влюблены в медицину. И… Это сложно объяснить по-настоящему сложно.
— Я никогда таким не увлекался.
Роуз заламывает пальцы — перестаёт делать вид, словно она этого не делает — вдруг раскрывает свою ужасную привычку.
— А твои родители, они…
Он не даёт ей закончить — Теодор улыбается ей — искренне и холодно — в его глазах тьма и ледяной гнев — Розу пугает его умение контролировать себя и его тон.
— Это не твоё дело, не так ли?
Ей это не нравится — неловкость ситуации, резкие колючие слова и резкость Кэрролла — в голубо-серых глазах лёд и надменность.
— Увидимся за обедом, если у тебя не будет чрезвычайно важных дел, а я надеюсь, что так и будет.
Стейси злилась — обида вернулась к ней, словно они добрые старые друзья — в какой-то степени, так и было — Роуз хорошо знала, как сдержать слëзы — горячие, они жгли ей глаза — но ей не хотелось быть слабой.
Это было парадоксом — еë самая главная слабость в том, что она боится быть слабой, боится перестать язвить и просто так делать добро — придержать кому-то дверь, поблагодарить персонал — ей часто говорили, что ей совершенно не нужно так себя вести — вот только улыбки и добрые слова доставляли счастье.
Стейси не хотела быть слабой — особенно перед Кэрроллом — особенно, когда его колкие слова задели еë.
Дверь еë спальни оглушительно хлопает — в это же мгновение она опускается на пол — здесь не было пушистой солнечной пыли, как в еë уютной квартирке — здесь не пахло кофе, который она забывала выпить — здесь не было мягких игрушек, которые знали её лучше всех — здесь не было смешных тапочек-носков — здесь всё напоминало ей о том, что она чужая.
Стейси обхватывает колени и тихонько, почти бесшумно всхлипывает — Роза знала, что от кошмаров, которые были тенью рядом с ней — раскачивали на эмоцианальных качелях.
Нет, резкость Кэрролла не причина еë слëз — просто она начинает плакать, как только на неë повышают голос, как только грубо говорят, словно она назойливый солнечный лучик, которые слепит глаза.
Роза прячет лицо в складках покрывала из бархатистой ткани — она не чихает, лишь затаивает дыхания, когда слышит короткий стук в дверь — дверь под его касаниями успокаивается, без скрипа впускает его — предаёт обитательницу комнаты — духи Розы растворяются во время каждого проветривание.
— Стейси… — она чувствует волну мурашек, которая пробежала по коже после прикосновения Кэрролла — Роуз недовольно повела плесом и ничего ему не ответила.
Возможно, ей это нравилось.
Возможно, это было пугающе хорошо.
Возможно, это было сном — странно приятным кошмаром — Теодор сидел перед ней на корточках, бережно держа еë ладонь.
Стейси подняла на него глаза — наверняка, красные от слëз — Кэрролл осторожно вытер солëную каплю с еë щеки.
— Не плачь. Я не собирался доводить тебя до слëз.
— Это не очень похоже на извинения, — она фыркает и выпутывает свою руку — сама вытирает мокрые дорожки, маленькие реки и шмыгает носом — старается не засмеяться, наблюдая за тем, как он мнётся.
Теодор протягивает ей мизинец, а Стейси принимает его — еë тонкий кажется совсем кукольным.
***
Солнце медленно опускается в море — синее, неспокойное — оно готовится к грозе.
Кто-то разлил густую гуашь на тёмные облака — они впитывали краску и остаются серыми, предвещающими грозу — они были настолько низко, что можно дотронуться до них рукой — вот только Стейси боится обжечься.
В особняке Бьюкейтеров четыре террасы — они сидят на западе и думают, через сколько утонет солнце — придёт Викарине, и Розе хочется рассказывать Кэрроллу о ней — но она молчит.
Овсяное печенье с яблоками и глазурью рассыпается в руках — Стейси прячет ноги под вязаным сиреневым пледом и раскачивается в плетенном кресле-качалке — Теодор сидит рядом — в его руках том Ремарка и кружка с чаем латте.
Ветер играет с его тёмными вьющимися волосами — пряди падают на ему на лоб, лезут в глаза — а ей это нравится, Кэрролл выглядит расслабленным, словно домашним.
***
Она испуганно отшатывается от стройной яблони — еë лепестки касаются
еë кожи, оставляет царапины —
она знает, что сейчас осень, а цветы распускаются в мае — их лепестки бархатные на ощупь.
На
еë лодыжке вновь появляется верёвка — живая, колющая и крепко опутывающая —
она кричит, но крик утопает в море листвы.
Осознание приносит ветер — с побережья, где растут изумрудные сосны, где заросли дикого шиповника — что прилетел с песчаных дюн, сотканных из солнечного света и вечного золотого песка.
Сад
еë не узнаёт.
Она запрокидывает голову и смотрит в предзакатное небо — кто-то украшает его нежными красками — небеса напоминают сахарную вату.
Она испуганно вздрагивает, когда слышится громкий смех — каждая травинка трясется от страха — из морской глубины гром — он клокочет где-то поблизости.
Она видит, как чьи-то руки раскидывают на полотно Вселенной низкие, густые, тёмные облака — сад каждым листиком ощущает приближающуюся грозу.
Она узнает эти руки и оглядывается по сторонам — лепестки превращаются в пыль — серая, она пеплом остаётся на бледных подушечках пальцев. Ветер подхватывает пожелтевшие в мгновение листья — он кружит их, застилает
ей взгляд лучше дождя.
Еë сад увядал — быстро, с каждым рыком грома ему становилось хуже, с каждой молнией он терял жизнь — она оставалась в грозовом воздухе.
Она оглянулась и увидела Тень — та сделала шаг ей на встречу.
Она бежала, оставляя за спиной умирающий, неузнавающий
еë сад — Тень следовала за
ней, она чувствовала, как от него пахнет мхом и мускусом.
Улицы до чёртиков тёмные и незнакомые —
она уже была здесь в одну ночную грозу — кошка рядом с
ней испуганно мяукнула и скрылась среди зарослей кустарников — они служили ей надёжным укрытием.
Только не от Тени.
Она знала, что если остановится сейчас, то больше никогда ничего не увидит — останется в ледяных объятиях Тени, что улыбнётся
ей своей до тошноты доброй улыбкой.
Дыхание сбиваось — каждый вдох довался
ей тяжело, Тень же догоняла еë —
она обржглась о фонарь, до которого Тень дотронулась.
Тень была бесшумной — её дыхание, спокойное и ритмичное ряжом с
еë ушком.
— Остановись, остановись, остановись, —
она плачет — гром вдруг оказывается монстром, что скрывается на глубине — который прислуживает Тени.
Она не знает, что стекает по
еë лицу — капли ливня или слëзы.
Она бъет кулаком по кирпичной стене — думает, что на кон поставлено всë — гром принимает
еë ставку.
Насквозь мокрая ткань платья мешает
ей двигаться — липнет к локтям и ногам — сковывает лучше цепей.
Она спрыгивает со стены на другую сторону — сдирает ладони в кровь и чувствует привкус соли и железа во рту.
Тень по ту сторону стены останавливается —
она чувствует еë непонимание и не останавливается.
Бежит к морю.
Мелкие камни под
еë ногами осыпаются — дождь размывает тропы,
она вязнет в липкой, скользкой грязе — кружево ещё до этого превратилось в мокрые нити.
Она упрямо бредёт вперёд — взбирается по утëсу, что порос цветами пыльных роз.
Тень находит
еë — море зовёт еë, обещает укрыть и захлёбывается белой, освещённой молнией, пеной — на море шторм — от ветра свистит в ушах —
она ничего не слышит и скатывается по камням на песок.
Волны набрасываются на
неë — скрывабт с головой, и
она захлёбывается.
Свет молнии отрезвляет —
она содрогается, когда понимает, что чувствует под собой песок, а не пугающую глубину.
Тень резко хватает
еë — выкручивает руки и оставляет синяки — из
еë губы течёт кровь от удара.
—
Нет! Не трогай меня! Нет! Отпусти!
Она захлёбывается подобно морю — оно всё ещё касается
еë ступень.
Вот только Тень улыбаться
ей, а она чувствует железную хватку на запястье и боль.
***
Теодор думает, что никогда ещё не было такой сильной грозы — он слышал, как Тереза говорила, что в последний раз такой Гром последний раз поднимался с морсих глубин в ту ночь.
Кэрролл слышит, как ливень бьёт по окнам — сплошной стеной льёт за окном, но Гром заглушает его — оглушительные рассказы заставляет трепетать огни ламп.
Теодор приоткрывает дверь в комнату Роуз — лёгкий тюль повинуется порывам ветра, невольно танцует под мелодию грома — окно в еë спальне настежь открыто.
Он закрывает его — гром рычет на улице — но тише — теперь в комнате слышно тяжёлое дыхание Розы.
Кэрролл включает прикроватный ночник — еë волосы разметались по подушке, а где-то прилипли ко лбу — тёмные, они подчёркивали еë нездоровую, пугающей бледность фарфоровой куколки и небольшую россыпь выцветших, практических не заметных веснушек.
Он убирает волосы Розы со лба и вытирает капельки пота — Стейси мечется по кровати, а бледные, потресковшиеся губы неслышно кричат.
Теодор впервые видит еë слабой — маленькая и хрупкая — кажется, что еë вот-вот навсегда заберёт в своё царство Аид.
— Стейси, Стейси! — он зовёт еë — пытается разбудить — мягко тресëт за плечи, боясь сломать.
— Тише, успокойся, это всего лишь сон. Стейси!
Роза не просыпалась — кошмары лишь крепче окутывали еë, не отпускали к реальности и жизни.
—
Принцесса!
Она распахивает глаза — напуганные, с лихорадочным взглядом — Теодор крепко прижимает еë к себе и гладит по спутанным, влажным волосам.
— Тише, моя маленькая, это всего лишь сон. Я здесь, я с тобой. Никто тебя не тронет.
Роза вздрагивает от оглушительного раската грома — слезы оставляют красные дорожки.
— Я буду беречь твой сон. Тише, тише, не плачь. Ты в реальности, принцесса.
Она сворачивается комочком у Теодора на коленях и, кажется, засыпает.
Гроза за окном не успокаивается, лишь больше свирепеет — Кэрролл видит, как ливень прибивает жёлтый листок яблони к стеклу.
Он оставляет Розу и подходит к балкону — ветер звал его ступить под порывы ледяного, отнюдь не летнего дождя.
Стейси же вновь начинает метаться, бесшумно просит о помощи.
Кэрролл осторожно кладёт еë на свою кровать — большую, с балдахином и множеством подушек — волосы Розы отрывками ночного неба остаются на светлой ткане.
Он обережно обнимает еë и понимает, что она лучшее, что с ним случалось.
Она спит - видит бескрайние маковые поля и спокойное море, вереск перешептывались. Она впервые за много лет спит по-настоящему счастливо и спокойно в его объятиях.
