***
— Тебе не кажется это странным? Фил размешивает сахар в чае, наблюдая за сестрой — до еë этажа ветви нк доставали, и она скучала по стуку, когда яблоневый сад звал еë к себе, а Эверт заваривал чай пахнущий дикими травами и особенными яблоками Эвелин. Бальный зал с изящным колоннами-яблонями сменялся улицами Лондона с вечно спешащими толпами людей — ей не хватало аромата соли и сосен в воздухе, ветра, любящего причесывать еë темно-русые волосы на свой манер. — Мне не кажется странным что? Стейси чудится шёпот страниц и шорох пышных старинных юбок «Эвелин Мари Бьюкейтер. Родилась 18.06.01 в Калифорнии, где проживала с сестрой, Норой Бьюкейтер, матерью, Патрисией Бьюкейтер, бабушкой, Тейлор Эмбре, дедушкой, Фредериком Эмбре. По отзывам преподавателей из Калифорнии весьма одарённая, хотя, в первом классе в еë успехе многие сомневались. После заключения второго брака родителей жила в основном в Швейцарии, где обучалась в частном пансионате для девочек, являясь «звездой» по многим предметам. Из-за этого в высшем обществе Англии о старшей мисс Бьюкейтер мало, что известно. Пропала Эвелин незадолго до своего пятнадцатилетия. По первым предположениям — девушку похитили, но никаких доказательств этому на данный момент не было найдено… — То, что Уолтер нанимает детектива, хотя ему не выгодно, чтобы кто-то добрался до правды Роуз с раздражением захлопывает ноутбук, предварительно сохраняя вордовский документ — ей всё казалось до чёртиков понятным, разложенным га молекулы. — Это просто, Фил. Вполне вероятно, что он выдвинет свою кандидатуру на пост премьер-министра, но для этого нужна репутация. Пропажа дочери подорвала еë, а не найдя дочь, ему нужно поддержать видимость убитого горем отца, одновременно с тотальным контролем фирмы и Ливерпуля. Она делает вдох и продолжает — еë слова звучат смело — такие заявления обычно вызывают лишь ироничный смешок — они оба знают, что каждая еë фраза правдива до безумия. — Значит, ему нельзя прекращать поиски дочери. Раз полиция больше не работает, то частный детектив, который не справляется и, быстро понимая, что любопытно сгубило кошку, за большой гонорар делают отчёты, удолетворяюшие обе стороны. Я же пословицы не очень люблю, а значит, Уоли боится, что я пойму, что Эвелин сбежала из особняка из-за него. Бьюкейтер думает, что его старшая дочь мертва, и он боится, что подробности этой смерти всплывут на ружу. Потребность в репутации, криминал и дотошный детектив несовместимы. «… Зато были найдены улики, указывающие на добровольный побег мисс Бьюкейтер, такие, как письма, адресованные графу Эдгару и записи с камер наблюдения кофейн, близких к месту происшествия (особняку Бьюкейтеров). Дальнейшее направление: направление побега Эвелин. С. Роуз .»Глава 22
22 декабря 2023 г. в 23:18
— Как прошла встреча, чудик?
— Мистер Бьюкейтер, вы не можете отрицать очевидного!
— Мисс Роуз, вы наняты не для того, чтобы говорить мне мерзости, строить отвратительные, насквозь фальшивые предложения, заявляя, что они правдивы.
Уолтер сжимает руки в кулаки — Стейси не видит его ладоней, но чувствует, как потеют собственные — фальш лишь в эмоциях и чувствах, репликах Уола — она это знала.
И могла, черт возьми, доказать.
— Знаешь, наверное, нормально. Как видишь, я ещё жива, — она старается улыбнуться — вот только улыбка сбегает от неë вместе с солнечными лучами, летним ветром и особым взглядом карих глаз — сбегает вместе с красивой ложью не со стороны Розы.
— Хотя, киллер мог и не успеть.
— Чудачка, такой поступок не заслуживает ни одной твоей слезинки.
Он, разумеется, говорил не о Уолтере.
Фил был еë братом, знающим еë, но…
Банальные фразочки кажутся важными — вот только важность спадает вместе со слезами — Стейси вновь вспоминает наивные мелодрамы, которые так часто она в детстве смотрела с бабушкой, конец которых предугадывала после нескольких минут.
Именно сейчас молчание и объятия Мег дарили то, что ей нужно — что-то напоминающее энергетику, в которой Роуз так нуждалась.
— Мистер Бьюкейтер, я всегда ориентируюсь по фактам. Извините, если мои слова показались вам грубыми, но камеры зафиксировали Эвелин, бегущую в одиночестве, без преследования. Я просмотрела ближайшие полчаса и могу быть уверенной в этом. Если с мисс Бьюкейтер что-то произошло, то этот случай произошёл после того, как Эвелин покинула ваше семейное поместье по собственной воле.
— Вы сами верите в то, что говорите?!
Она верила.
В серо-голубых глазах Уолтера бушевало море — подобно океану Иви на записи, сделанной около десяти лет назад, когда рыжая девочка и не думала о том, чьо когда-нибудь еë семья станет «полноценной».
— Я понимаю, что такое сложно признать, но в свете новых событий нужно кардинально менять направление. Вместо ваших врагов искать какие-то за цепочки в любимых вещах, книгах, фильмах, песнях вашей старшей дочери.
Стейси кладёт ручку бесшумно — она скользит к Бьюкейтеру — кажется тонким стебельком в его пальцах.
Фил обнимает еë — он не такой уж и высокий, но напоминает плюшевого мишку — всегда вы слушаете и что-то мягко посоветует — Фил Роуз умел слушать, в отличии от младшей сестрицы, что пропускала тысячу и одно слово, в сотый раз теряясь в собственной жизни.
— Чудик, ты просто замечательная, даже если считаешь себя посредственностью. Ты помогаешь людям найти правду, делаешь этот мир чуточку лучше. Не каждый может жить чужими личностями, переживая из беды, их боль. А ты можешь. И ты удивительна.
— А ты мог бы избежать банальности, — она шмыгает носом и обнимает милую плюшевую собачку, что с дружелюбной улыбкой впитывает солёную воду.
— И ты не прав больше, чем в пятидесяти процентах сказанного.
— Почему?
— Потому что жить чужой личностью до безумия сложно, теряя голову, существовать так не может ни один человек.
Она на мгновение замолкает — слушает голоса внутри себя.
— Нет, так нельзя жить. Ведь это перестаёт быть жизнью, не так ли?
— Ты не права, — Фил растягивает слова и не отвлекается на пришедшее уведомление, словно не замечая его, но зная, что там написано — Разве без чувства такта личности можно разгадать загадку?
— Знаешь, братец, я не стремлюсь к биполярному расстройству.
В голосе нет и намёка на язвительность, словно еë интонация звучит фальшиво, эмоции теряются и угасают. Стейси с сомнением рассматривает плюшевую собачку, что наивно улыбается, так часто заменявшую ей подушку по ночам, когда сны внезапно приходили к ней, на время сменяя кошмары.
— Мне просто удаётся найти ниточку, что ведёт к клубку, понимаешь? Нужно лишь забыть про личную жизнь и смотреть Шерлока версию BBC.
— Тебе так она нравится? А что на счёт Ирен и Холмса? Я слышал от своего друга, что они должны быть вместе.
Роза кидает на брата взгляд, а потом вновь прячет глаза в бочкé игрушки.
— Холмс должен быть с Хупер. Другого варианта быть не может.
Она почти шипит — напоминает брату маленькую змейку, что остаётся опасной даже чувствуя, как всё ломается — каждое хрустальное представление разлетается на мельчайшие частицы, даже не на молекулы — море в серых глазах уже не злится, лишь волны устало плещутся — тонкой струйкой стекают, оставляя красные дорожки.
Фил был почти счастлив от того, что не знал адреса Кэрролла — вряд ли Стейси нуждается в том, чтобы его родственник получил штраф за драку.
— Чудик, я понимаю, что тебе сложно и больно, но подумай, что ты можешь чувствовать по-настоящему, испытывать эйфорию, находясь рядом с каким-то человеком, для которого ты будешь…
Он теряется, а Роза поднимает на него глаза — нечаянно вспоминает солнечное чувство, с которым она игралась какое-то время.
— …Принцессой.
— Я не хочу быть чьей-то принцессой, гномиком, даже зайкой, — Стейси не добавляет «больше», невольно всё путая — ей бы и рассказать брату каждую деталь, описать каждую мурашку — но слова остаются горечью на языке и тяжестью где-то в глубине неë, словно не желая открываться кому-либо.
— Все хотят.
Она обнимает свои колени руками и не чувствует, но знает, что слëзы перестают быть каплями, что солёная вода остаётся у неë на кончике носа, что Фил совершенно теряется от такого моря туши, что ей нужно уже установиться.
— Я далеко не все.
Роза почти пугается — слова остаются ударом, громко звеня в комнате, не желая затихать — в еë голос возвращается тот раздражённый, почти надменный тон, о котором она так много лет пыталась забыть — вот только реплика звучит правдиво и не хочет замолкать, отзываясь мурашками.
— Наверное, ты права.
Фил рассматривает свои руки — руки, спасшие жизни — пытается найти нужные слова в синих венах, что почти не видны — только, отслеживающая до локтя линию зеленоватых вен, Стейси могла подобрать фразы, расплетая их.
— Может, поговорим о твоей работе?
— Знаешь, если ты хочешь найти триггер или наоборот убежать от него, то работа тема для разговора, находящаяся на краю между этими двумя ощущениями. В конце концов, я познакомилась с ним именно из-за дела.
Она почти ворчит — пытается найти прежнюю себя, что могла бурчать, чувствуя, что всё наконец-то становится капельку лучше, что могла улыбаться, чувствуя боль, а могла показать свою грусть — слишком разную себя и неподходящую ни под одно слово — хотя, «парадоксальная» могло подойти — где-то серьёзная, а где-то беззаботная — целеустремленная и опускающаяся руки — горящая и сгорающая.
Фил ведёт плечом, слыша эту странную ироничную нотку в голосе сестры — она не смеялась, грустно улыбаясь.
— Ладно. Я могу рассказать тебе сказку. Ещё бабушка нашей бабушки была жива, когда всё это произошло, — Роза кладёт голову на плечо брату, чувствуя, как а он перебирает еë тёмные пряди.
— Место утопало в болотах: в огромных омутах с черной водой, наводящих ужас зеленых потоках, топких зыбях, брызгающих жижей, если туда наступить. Бабушка нашей бабушки говорила, что в ее времена Луна однажды умерла и была похоронена в травяных топях, и то, что она рассказала мне, я расскажу тебе. Луна на небе появлялась несколько раз в месяц, сбегая строго месяца, что приказывал звёздам петь ей колыбельные и рассказывать сказки. Но когда она появлялась, то жители долго смотрели на неë, светящей заплутавшим среди болот путникам, отгоняюшей от них Тёмных Существ, что тянули свои костлявые руки, собираясь утащить в тёмный омут. Но пришло чудовище, напугавшее жителей. Не боясь света Луны, оно похищали несчастных скитальцев, топя их в болоте, играясь с жижей, что пела свою страшную песню умирающему путнику. Луна, прознав об этом, решила посмотреть на это чудовище, не поверив людям. Спустилась она на край деревне, перекинула золотую косу через плечо и отправив юбку серебрянного тонкого платья отправилась в земли болот. Это было самое начало лето, когда солнце дарило свои частички, и луга с лесами пестрели пушистыми жёлтыми головками одуванчиков. С наступлением ночи цветы вяли, умирая до первых рассветных лучей. Тогда появлялись ноиледнады, путая странников, они с ароматом солнечных цветов завлекали они путников в глубь болот, где кочки исчезали пол ногами, а трясина пртглаьывала ночное небо, пряча звезды так, что даже ведьмы их найти не могли. Вот и Луна обманулась, слыша пение цветов тьмы и приняв его за старинные песни одуванчиков. А хитрые ноиледнады завлекали еë в даль, а Луна безропотно шла за ними, не замечая, как луга сменяются болотами, а земля в трясину с редкими кочками превращается. Потемнела светлая лёгкая юбка, тянувшая еë на дно, а Луна лишь плутала, видя жёлтый мерцающий огонёк. Дойдя до цветка, она сорвала его, и потёк сок его чёрный, становясь нитями, оплетавшими еë руки бледные и расплетавшие косу золотистую. Слëзы Луны серебряные падали на ноиледнады, обращая их в цветы тьмы. Она захотела бежать обратно, да трясина тёмная не пускала еë, проглатывая кочки маленькие, островки в воде чёрной. И появилось тогда чудовище, что сплело верёвки из кустов ежевичных, рисуя когтями этой дикой ягоды на коже бледной Луны, наслаждаясь кровью красною. И кричала она, но чудовище лишь улыбалось, перевязывая еë руки, связывая еë ноги. Просила Луна ей жить сохранить, но оно лишь смеялось, а гром ему вторил. Чудовище потопило кочку последнюю, на которой она связанная была, и поглотила еë топь, в воду чёрную увлекая, а на месте той воды цаеты тьмы оказались, становясь топью. Погребена была Луна в травяных топях. И некому было светить на небе. Месяц долго один светил, скрывая небосвод в полнолуние кружевом оз тёмных облаков, а жители плакали о погибшей Луне. Лишь тогда смирился месяц и отправился он к Восточному ветру, что мог принести ему…
Она видела, как тёмное ночное море проглотили Луну, скрывая от неë свет. Гром дикой кошкой бесшумно следовал за ней по пятам, внезапно рыча из-за очертаний зданий. Она бежит прочь из города к утесу и к лесам, с лугами, мерцающими солнечными цветами — боится, что одуванчики завянут прежде, чем она коснётся одного из них.
Молния позади неë смеётся, тонет в море, рисуя на грозовом небе свои фиолетовые рисунки — линии судьбы путников, покинувших свои дома в буря ради несуществующей свободы.
Она была одной из таких странниц — скитаясь без цели, стараясь достичь одуванчиков без Солнца, превращалась в тень, спасающуюся от непогоды — волны, отчаянно крича, разбивались об утёс, пенились, звали на помощь, не замолкая, срывали голос и…
Их никто не слышал — пропавшие чайки перестали разносить слова великого моря стихами и легендами — не было больше Гомера, что слушал их истории на берегу, улыбаясь богам.
Она же бежала, бежала, бежала.
Тонкая ткань платья рвалась, касаясь ежевичных когтей, пропитывалась ливнем и тяжелела, тянув еë к земле.
И она падала, не понимая, что на еë лице — дождевые капли, солёные слëзы или кровь из прокусанной от испуга губы — раздирая коленки, упиралась в землю, вдыхая слабые ароматы трав и хвои — сосны на побережье звали еë, обещая укрытие.
Ей вновь казалось, что кто-то следит за ней — чьи-то глаза ловили каждое еë движение, а каждый чужой вдох ощущался порывом Северного ветра.
Вот только самым страшным был Восточный, что забрал к себе в слуги Месяц, спасшего Луну. Этот вечер обманывал, отдавая кого-то дорогого взамен на жизнь, оставляя без выбора — ведь каждый вариант становился пленом чувств или Восточного ветра.
Она не хотела встречаться с ним и бежала, слыша рёв грома и видя узоры грозы — сосны были уже близко — они обещали заменить родные яблони, что она слишком сильно любила, но не должна была больше увидеть — их содранные иголки разносил жестокий ветер — а гром заглушал крики деревьев — она их не слышала инабеялась на приют.
Ветка под его ногами хрустнула слишком громко — словно ни ветер, ни гроза не смеют заглушать его — словно они подчиняются ему.
Она не кричит, боясь выдать себя и зная, что этот кто-то видит каждую эмоцию на еë лице, играясь с еë терпением — думая, будто она будет умолять о том, чтобы море забрали еë, лишь бы не сойти с ума. Она же уже давно потеряла ориентир безумства — в мире шахмат многие были красными.
Волны разбиваются, вынося на берег солнечный камень — обещая ей что-то хорошее — вот только она не слышит и не видит, спасаясь от невидимого чудовища.
Бег становится бесполезным, ведь она чувствует холодное дуло пистолета на своём затылке.
Роза старается не кричать — мокрые от поты волосы липнут к висками, а слëзы умывают еë лицо — она касается затылка, чувствуя лишь свои волосы — еë спальня вдруг оживает — игрушки шепчет ей что-то неразборчивое, стремясь успокоить — Стейси же прижимает колени к груди, обнимая себя руками — пытается заглушить несуществующие голоса и гром, что стих семь лет назад.
Серый медвежонок и нежно-голубой дракончик лежат рядом с ней, вглядываясь в неë своими маленькими, но такими прозорливыми глазами-бусенками — окна занавешены тяжёлыми портьерами, скрывающими слабый серебряный свет ожившей Луны — Роуз знала конец сказки, что старший брат ей так и не рассказал — незаконченные предложениями остаются в воздухе, шепча ей на ушко продолжение — она же старается привести дыхание в норму — воздуху не хватает так, словно она бегала несколько часов, не переставая — сердце же успокаиваться не желало, лишь вспоминая рычание грома и узоры грозы, вой ветра и холодные капли дождя, что казались горячими, стоило еë затылка коснуться смерти.
Стейси почти кричит — заглушает каждый звук, кусая подушку, ведь Фил ей никак не мог помочь, а снотворное она и так слишком часто пола в последнее время.
Таблетки стали частью еë жизни — успокоительные с мелиссой, глицин от головокружений, снотворное и обезбаливающее — Роза не замечала, как блистеры пустели — мята уже не помогала.
Еë это пугало — привыкнуть к кошмаром было нельзя, но они не трогали еë, когда серебряной Луны не было на небе — до наступления темноты приходило что-то другое — непонятное и словно чужое, от чего-то при ставшее к ней.
Она помнила, как часто у неë случались истерики — даже без повода — просто от того, что что-то упало — безумие ждало приглашения — бумага и ручка с каждым мгновением были почти явными в еë руках.