Пропавшая без вести

Она вновь стояла перед зеркалом — слишком незнакомое лицо смотрело без улыбки в ответ. Еë яблоневый сад манил и звал, тонкие хрупкие яблони с протяжным плачем содрогались под касаниями ветра — она с улыбкой петляет между стволами, успокаивая деревьев и прогоняя ветер — Восточный он обещал вернуться, принеся с собой больше бед, чем она смогла бы выдержать. Но она беззаботно улыбается — бредёт по летней зелёной траве босая и смеётся до невозможности искренне — здесь она была самой настоящей принцессой, которую все любят — здесь пахло яблоками. Она бездумно бредёт между ними, не замечая, как застывают деревья — кто-то невидимый касается их, заставляя застыть — их стволы переливаются в свечах угасающего солнца застывшей смолой — она не чувствует вязкую еë на своих ступнях — трепетные яблони замолкают, но она идёт на зов маков — они покачивают своими тяжёлыми красными головками, прося подойти, не отвлекаться на другие цветы. Но она не слушает, и неспокойные деревья с длинными корявыми ветвями искоса поглядывают на беззаботную неë — острая ежевика оставляет царапины на тонкой светлой коже — она почти вскрикивает, видя, как кровь браслетом из алых жемчужин оплетает еë запястья. И лес бросается вскачь. Душистые цветы завлекают еë глубже, напевая мотивчик — деревья вальсируют, протягивая к ней свои ветви — она кружится, чувствуя, что вот-вот упадёт — чувствует вязкую смолу на ступнях. Восточный ветер возвращается, играясь с облаками — они, сплетённые из тумана и сладкой ваты, танцует, сменяя друг друга — почти бегут по небу, оставляя неподвижные серебрянные звезды в одиночестве — они слишком далеки и малы. Луна боится и пытается в облаках — они скрывают еë от проворных теней, готовых задушить любую индивидуальность — она почти кричит, вновь теряя пугливую Луну из виду. Тени тянутся к ней — она же бежит от танцующего леса. Она любила моря — море каждый день оживало в еë серых, иногда отчётливо голубых глазах — оно плескалось и звало еë — волны перешептывались, смеясь и наряжаясь воздушной пеной. Они говорили, что ей нужно всего лишь сделать шаг — один маленький шаг и обрыв уже не будет казаться ей таким надёжным, а море таким пугающим — тени легко скользят по скалам, прячась на глубине, цыкая на слишком добрых чаек. Она не спешит им верить. Желтые пушистые головки в еë руках остаются каплями погасшего Солнца — белые парашютики уже давно затерялись в неспокойных волнах и танцующем лесу. Луна боязно выглядывает из-за уносящегося вдаль облака, замечая еë солнечный венок — пахнет давно цветами из давно оставленной ей книгой — пахнет летними одуванчиками — сладко, но с какой-то горечью, не дающей ей спрыгнуть — волны всё же не достают своими змеиными язычками до её босых ступень. Наверное, она и не понимает вовсе, что сидит на краю обрыва, весело качая ногами. Наверное, она ждала — тёмное ночное море обернулось ловушкой — она не успевает даже вскрикнуть, когда волны вместе с тенями ловкими змеями скользят к ней, тихо шипят о своих планах — она их не понимает, да и не хочет вовсе. Она пронзительно кричит, когда еë солнечный венок из одуванчиков пропадает в темном бурном море — растворяется во тьме. *** Стейси рассматривает своё отражение в зеркале — Рина взади улыбается, рассматривая тёмные кудряшки. — Тебе идёт, — Роуз разворачивается, оглядывая милую низкую девушку, с которой успела подружиться за несколько месяцев — она тогда случайно нашла этот салон во время дождя — еë мокрые волосы тёмными змейками спадали по лицу и плечам, касались спины. — Рада, что ты все-таки решилась на завивку, ведь кудряшки тебе к лицу, милая. Мисс Инесэнс была лёгкой в общении и нежной, чем-то напоминающей Розе саму себя — обе до невозможности тактильные. — Действительно. Стейси поднимается, разглаживая волны лёгкой юбки — август дарил Лондону тепло — ей казалось, будто она вновь в далёком родном городке, где волны залива никогда не замолкают, рассказывая истории и легенды, помня о том, что описывал Купер, а Солнце, не изменяя традициям, нежно касалось Золотых ворот, а после просило у утра немного тумана — очертания смывались, оставаясь до чёртиков светлыми — почти сказочными — где Калифорнийские пальмы уходили своими верхушками в небо, путаясь среди кружевных иди пушистых облаков. И люди были рады — традиционные для конца августа пальто одиноко лежали в маленьких каморках или слушали рассказы пыли в тесных шкафах — горожане и туристы же с удовольствием подставляли лица Солнцу и стремились в парки, к озёрам и реке — ветер потерял своё кружево, отчего небеса были ясными и голубыми — такими яркими, что самая дорогая краска не могла бы быть гуще. Розе кажется, что где-то рядом пахнет тёплой голубой гуашью. — А через сколько можно будет красить волосы? Рина лишь вздыхает и качает головой. — Стейси, не раньше, чем через три недели, хотя, даже тогда это нежелательно. Мне кажется, что у тебя и без покраски очень красивые волосы. Да. Попробуй походить с натуральным цветом. Роуз фыркает и неловко обнимает почти подругу — из-за разницы в росте и каблуков объятия даются им сложно, но они обе их слишком любили — обе американки сразу нашли общий язык, смеясь над чопорными британцами, не воспринимающим их акцент и различия в языке — осень здесь была почти табу. — Мне больше идут тёмные волосы. Девушка ловет краешком глаза своё отражение — свет играется с еë внешностью, делая серве глаза до чёртиков голубыми — ей кажется, что даже замёрзшие воды самого чистого озера не смогли бы быть такого ясного оттенка — на солнечном свету еë глаза напоминают лунные камни. — Не думаю. У тебя для них слишком серые глаза, тёмные оттенки больше подходят кареглазым, как я, а у тебя глаза ни голубые, ни карие, да и ещё часто меняют свой оттенок. К твоим глазам сложно подобрать оттенок, а раз ты все-таки решилась на завивку, то можно было бы оставить натуральный свет, чтобы волосы не так сильно портились. Роза лишь цокает, выходя из салона. Здесь всё ещё пахнет пионом и нежным жасмином, совсем легко мускусом — и самую каплю яблоками с цитрусовыми — летом и лимонадом.

***

Стейси собирает восторженные взгляды — не теряется среди толпы и идёт до невозможности уверенно. Она знала, что во время встречи с Уолтером не может выглядеть устало — лишь идеально, чтобы он даже и не думал, будто ему удалось действительно причинить ей боль — знала, что ей нужно заставить Бьюкейтера думать, что она смогла обыграть его, и он просчитался Стейси долго училась скрывать свои истинные эмоции — когда казалось, что она овладело тактикой в совершенстве, из зеркала на неё смотрел оленёнок Бемби, просящий помощи — и ей приходилтсь сдерживать бессмысленную злость, чтобы не разбить своё же отражение. Роуз знала, чего ждёт Уолтер — его можно было назвать великим, ведь мало кто мог выстроить свою маленькую империю, которая долгие годы остаётся невидимой, но такой близкой и решающей многое — но знала она слишком многое. Бьюкейтеру нельзя было потерять авторитет — женатый на американке он ходил по тонкому льду, который наровит расколоться в любой момент из-за пропавшей дочери — и ему приходилось играть печального отца, чтобы никто не подумал, что наследнице было до безумия плохо с ним — Эвелин, не желая этого, стала и оружием Уолтера — подделка улик для частных детективов была игрой, в которой Бьюкейтер привык выигрывать, устроняя очередного соперника. Отец, который не ищет свою дочь, просто отвратительный — журналисты легко бы придумали что-то до невозможности пафосное и смешное, но заставляющее наивных читателей верить каждому слову и косо, почти злобно смотреть на фотографии или заметки в прессе, касающиеся того самого отца. И Роуз, и Уолтер это понимали. Но ей тоже хотелось выиграть. Секретарь Бьюкейтера уже не спрашивает еë имени, предупреждая, что у Уолтера очередной важный гость — в коридоре близ двери, ведущей в его кабинет, ощутимо пахнет виски и табаком — Стейси закашливается, а после в тысячный и первый раз разглаживает складки на лёгкой юбке пудрового оттенка — ей кажется, что она слышит все те проклятья, что звучат здесь с появления таблички с позолоченным именем. Девушка не смотрит, с кем прощается Уолтер, жестом приглашая еë. Роза улыбается, видя, как он тушуется, замечая, что она совсем не изменилась — или стала ещё ярче — глаза у неё отнюдь не грустные, словно это другая мисс узнала, что еë использовали по приказу начальника — словно ей действительно было всё равно или же совершенно не было больно. И неплотно закрывает за собой дверь, боясь сломать круглую ручку — с детства не любила именно такие — с каким-то чудны́м механизмом они никак не подавались ей, смеясь. Бьюкейтер садится напротив неë, замечая перемену — тёмные волосы стали короче, завиваясь тугими змейками — не смотря на кудряшки, Роуз овечку не напоминала — что-то в еë чертах казалось смутно знакомым и почти аристократичным — возможно, интеллект. — Мисс Роуз, рад, что вы пришли. Он улыбается ей до жути дружелюбно и открыто — вот только Стейси чувствует, что он еле сдерживает себя, понимая, что в этот раз она обыграла его, наверное, просчитав его действия на несколько шагов вперёд — а значит, предвидела и другие развития событий — Время уверял Уолтера, что эта девчонка в любом случае не сможет закрутить колесо, но с каждым её ходом уверенность в этом пропадала. — В прошлый раз у нас не получилось поговорить, видимо, у вас, мисс, было слишком много дел. Стейси спокойно кивает ему, выглядя самую капельку надменно — к мягкие кудряшки подпрыгивает в таком еë движениям. — Действительно, мистер Бьюкейтер, появились некоторые вопросы, тоебущие моего немедленного вмешательства, но не беспокойтесь, всё было улажено ещё тогда. — Не сомневаюсь в вашей компетенции. В сумрачном дорогом кабинете она казалась слишком воздушной и беззаботной — солнечные лучи пугливо просачивались сквозь щели занавесок, нехотя освещали комнату и прятались — здесь удушливо пахло парфюмом старины Уоли, который он так и не поменял после пропажи старшей дочери. Без света ей было почти страшно — Роза знала, что это не то место, где уютная пушистая пыль воздушным золотом купается в солнечных лучика, играя с зайчиками, где в горшках стоят фиалки с бархатными нежными фиолетовыми лепестками или хрупкие розы ласковых светлых оттенков тихо качают бутонами от каждого вздоха. У Роуз поистине велика тяга к свету. — Очень польщена таким доверием. Они играли — ладошки потеют от волнения, ведь блеф и пустые ненужные фразы не слишком подходит для разговора с Бьюкейтером — но она всё же говорила свои реплики, не смотря на то, как Уолтер чуть насмешливо приподнимает левую бровь, чувствуя своё превосходство в их маленькой партии. — Но всё же я приехала сюда не за рекомендациями и комплементами, мистер Бьюкейтер. Я приехала на счёт Эвелин и еë пропажи. Уоли незаинтересованно кидает на неë взгляд. — Вы смогли доказать предчастность графа или нашли другого подозреваемого. Надеюсь, вы можете сообщить мне что-то о похитители моей дочери, а иначе я буду очень разочарован в вас, Роза. Стейси и не волновалась, думая, что для Бьюкейтеров она всего лишь обычная выскочка, смеющая перечить самому Уолтеру, когда мастера двух веков молча подчинялись. — Не думаю, что этот похититель существует на самом деле, мистер Бьюкейтеров. Роуз делает глоток кофе — горького и качественного, обжигающего кончик языка и оставляющего неприятное ощущение — где-то на улице кричи маленький мальчик, зовя свою маму на помощь. И ей становится страшно — самую капельку, но Стейси всё равно приподнимает подбородок до чёртиков гордо. — Что вы хотите этим сказать? Уолтеру казалось, что эта американка уже давно должна была всё понять ещё в Ливерпуле — мисс Иви пропала, растворилась среди июньских утренних туманов и яблоневого сада — деревья тихо переговаривались, вспоминая о своей сбежавшей госпоже — частичка той рыжей свободолюбивой девчонки навсегда затерялась среди кроны и спелых яблок, и полян, на которые кто-то рассыпал баночку с золотыми одуванчиками — и цветы не стремились превращаться в вино. — Возможно, что ваша дочь сбежала сама, по-собственному желанию, а значит, никто еë не похищал. Многие факты указывают на то, что Эвелин Мари Бьюкейтер сама приняла решение покинуть ваш особняк. Она улыбается ему. — Не каждый выдержит жизнь на показ, когда каждый твой шаг обсуждают. Влияние века капитализма в высшем обществе оказалось слишком тяжёлым для вашей дочери. — Может быть, вы, мисс Роуз, меня ещё в домашних насильников запишите, чтобы картинка красивая была, а какой сюжет для книги — дочь сбежала от отца тирана, ищущего её на протяжении семи лет. Вы, наверное, втайне всегда были писательницей. Бьюкейтер усмехается — каждое слово Стейси звучит абсолютной бессмыслицей — бессмыслицей, в которой слишком много правды. — О, поверьте, эта шпилька была не для вас, ведь её не было вовсе. Роза оставляет тёмную, почти чёрную кружку в сторону и не сдерживается, ставя локти на стол — кладёт голову на сцепленные руки — еë милое дружелюбие настолько же искренне, как и уважение, испытываемое Уоли по отношению к ней. — Я и не хотела вас обидеть. Просто несколько камер видеонаблюдения зафиксировали вашу дочь в ту грозовую летнюю ночь. Она делает театральную паузу — играется с его терпением, чувствуя странное перманентное ощущение, что скоро им всем придётся открыть карты — далёкий яблоневый сад тихо ждёт, когда хозяйка вновь коснётся шершавой тёплой коры и морщин старых яблонь. — Она была совершена одна на долгом пути, мистер Бьюкейтеров. Вздор. Эвелин не была одна — просто еë тень слишком хорошо знала город и словно предсказывала шаги девушки — она не была одна — Иви была с тенью — опасной и играющей в хозяина кукольного театра. Стейси знала, что Эвелин должна была навсегда замолчать в ту ночь. — Да? И какие же причины побега? Роза слышит недовольны в его голосе — опутывающие еë и напоминающие грозу — пугающую и неприученную — которую она боялась до безумия. Мегги Ричардс часто говорила — поступки Стейси Роуз часто лишены логики и полны безумия — хорошо знакомого и приятного, заставляющего находиться рядом с ней, ожидая, что эта странная девушка вы творите ещё. — К сожалению, — в голосе Стейси не было и малейшего намёка на него. — Я не могу сказать каков был мотив. Мистер Бьюкейтер, я не лезу в семейные разборки, ведь моё дело распутать этот клубок, дёрнуть за нужную ниточку. Она очаровательно улыбается — и в еë улыбке доброе рыжее солнце, позолоченные волны океана и шёпот яблонь с янтарными стволами — и в еë вдруг отчётливо голубых глазах отражается вечное море, что будет ласкать чьи-то босые ступни ещё много веков. Уолтеру Стейси вдруг напоминает дочь — Иви любила свет и своё милое одиночество, отчётливо пахнущее яблоками и звучащее мечтательным мотивчиками. Но он лишь отмахивается, прекрасно осознавая, что Эвелин не была кем-то индивидуальным — обычной девушкой, утопающей в собственных мечтах. — Но вам нужно что-то ещё? Бьюкейтер успокаивается, осознавая, что показать свою ярость означало проиграть — Роуз бы сложила еë в замысловатые слова, которые по еë желанию скосдывались в правду — светлую и такую всём нужную правду. — Мне нужно поговорить с некоторыми вашими друзьями или родственниками, с которыми хорошо общалась мисс Бьюкейтер — вдруг они что-то знают о местах, где она мечтала побывать, куда бы могла побывать. Стейси пожимает глаза и с лёгкой незаметной усмешкой рассматривает раздражённого Уоли — Моя дочь была мечтательницей. Слишком много мест, где она хотела побывать, но вы можете поговорить с… Её бывшей преподавателльницей по фортепиано, Иви часто возили к ней в гости и после. Бьюкейтер пишет адрес, который Роза совершенно не знает — где-то в Лондоне в маленькой квартирке с красивым фортепиано любимая учительница Эвелин до сих пор спокойно жила, растя внуков и встречаясь с единственным любимым сыном по выходным. — Но я сомневаюсь в том, что у вас получится узнать что-то от этой миссис. — Не сомневайтесь. Я умею нравиться людям. И что-то в еë словах было странным — Роза легко привлекала внимание, эмоционально рассказывая что-то — кто-то лишь смеётся с её жестикуляции, а кто-то говорил, что она просто не может быть без итальянских корней — так или иначе Стейси притягивала своей откровенностью, чувствуя, как ей раскрываются в ответ. Роуз уходит не прощаясь — просто тихо прикрывает за собой дверь и наконец делая глубокий вдох — даже в коридоре ей дышится до невозможности тяжело. Она не подкрашивает губы, не ждёт пока улыбчивая секретарь попрощается с ней, вычеркнув из своего чудесного списка — игнорирует лифты, на удивление легко сбегает по лестнице, не теряя равновесие. У неë ощутимо кружится голова. Последствие старой травмы — Роза всегда отмахивалась от матери, отчаянно желающей помочь и уложить свою дочь в постель, чтобы с ней ничего не случилось — будучи подростком, она часто пользовалась головокружением, когда сильно уставала и просто не могла идти на уроки — изредка устраивала себе выходные. Сейчас же это до невозможности мешало — весь мир стремился накрениться в сторону, пугая и путая. На улице ей стало проще дышать. Стейси просто останавливается на ступеньках, чувствуя в воздухе аромат разгореченного тротуара и горькой туалетной воды почтенной дамы, скрывается в дорогом французском ресторане. Рядом с ней очаровательная пара ругается на непонятном португальском — ей тоже хочется закричать, но на английском и с ярым американским акцентом, который упорно старался искоренить отец. — Стейси! Он узнал еë сразу — тёмные волосы стали ощутимо короче, завиваясь милыми змейками, спиральками укрошавшими еë — ей шёл пудровый оттенок в сочетании с белым — личико стало чуть бледнее обычного — Роуз оправляет рукав белой летящей блузки и чувствует, что вновь может двигатель. Говорить с Кэрроллом ей до безумия не хотелось. — Постой! Теодор крепко держит еë за запястье — она не шипит, как-то отстранённо понимая, что у неё останутся синяки или кровоподтёки. — Немедленно отпусти меня. Роуз дёргается, осознавая, что от этого его хватка только усилиться — он действительно еë не отпускает, лишь ближе притягивая к себе. — Нет, сначала ты выслушаешь меня. Она фыркает от уверенности в голосе Кэрролла — госпожа Обида помогала выглядеть надменной и гордой — вряд ли это был тот случай, когда вся её уверенность в мгновение превращалась в абсолютную беспомощность и истерику — Роза обязательно выплакается, но это будет потом — когда её никто не будет видеть. — Интересно почему ты так уверен? Теодор говорит тихо — он никогда не кричал, а в гневе говорил почти шёпотом — многих его самоконтроль доводил до непонимания и заведомого проигрыша. — Стейси, то, что ты слышала, это… — Правда. Она внезапно кричит — прохожие обращают внимание на их колоритную парочку — Стейси не чувствует, как слабеет его хватка на её тонком запястье — продолжает чуть тише. — Правда. Мне казалось, что ты действительно другой, Теодор, но я ошиблась. А я верила тебе. Верила. А ты оказался таким же, как и Уолтер, оказался таким же кретином. Я верила тебя, понимаешь? Ве-ри-ла! Роза на мгновение замолкает и улыбается как сломанная кукла — чувствует, как глаза чертовски щипет и смело говорит только правда. — И я ненавижу тебя, Теодор Кэрролл. И убегает, растворяясь в солнечном свете и аромате такого чудесного беззаботного лета.