Саундтрек к главе «Русские горки» Элли на маковом поле
Пять лет и восемь месяцев назад. Это было волнующе. Девушка не снимает обуви, с милой улыбкой смотря, как тизие волны ласкают носки туфелек — в воздухе пахнет солью — морем. На самом деле это было не море, а залив — залив, что впадает в Тихий океан, что любил буйствовать зимой, устраивая гуляющим по берегу зрителям представления — волны шипели заученные реплики, брызгая на своих слушателей холодной водой и пеной — летом и весной они затихали, оставаясь ласковыми и любящими, чтобы кто-то с ними играл. Ей до безумия хочется коснуться волны — почувствовать холодные брызги на плотном тёмно-синем сарафане и увидеть вдали белый парус — не далеко от их нового дома был порт яхт. Роза распускает пучок балерины, теряя шпильки в золотом песке — любопытные волны подхватывают их и уносят в океан. Её длинные рыжие волосы каскадом спадают по плечам, остаются лучами солнца на тёмном вязаном кардигане — в начале апреля в Калифорнии все же было прохладно — но тепло обещали придти на следующей неделе во вторник — или в среду — она не помнила, да ей это было и неважно. Её велосипед со звоном падает — где-то близко кричит недовольная чайка кричит, стремясь к Золотым воротам. Роуз смотрит вслед белой птице прежде, чем поднимает свой велосипед — он не брыкается под её прикосновениями, Роуз же ставит его на подножку и чуть не проливает кофе из Старбакса, что стоит рядом — недовольно шипит, делая глоток уже холодного напитка, и подходит ближе в заливу. Вместе с родителями они поселились в доме на бульваре Марины — каждое утро просыпаясь или забираясь в кровать каждую ночь, она смотрела на волны — а потом босыми ногами ступала босыми ногами на чуть холодный пол, чтобы открыть окно — чтобы услышать сказки волн. И обращалась в слух — надоедливые мысли ей мешали, но Стейси всё равно ждала Когда они только приехали в город вместе с дождём — только тогда она слышала шёпот залива — февраль располагал к историям. Стейси лишь садится на коленки — не боится порвать тонкие капроновые колготки — стрелка контуром пробежала по её бедру, а лака у неё не было — стоило коснуться капрона, как становилось только хуже — и девушка лишь махнула рукой, осознавая, что она никому не интересна и никто не обратил своё внимание на обычную одиннадцатиклассницу — у неё вновь не было друзей. Волна удовлетворённо брызгается на неё, попадая на распущенные волосы — те темнеют от влаги. И Роза смеётся — искренне и без истеричной ноткой — смеётся потому что ей весело — и не хочется, чтобы этот момент заканчивался. Ей не хватает камеры — да и залив не дал бы его сфотографировать — остался бы обычной размытой волной, а солнечные блики на воде бы погасли под вспышкой. Стейси не смотрит на воду, когда резко разворачивается, убирает подножку у велосипеда и по глупой привычке вновь прячет пустой стаканчик в рюкзаке — чувствует, как ветер расчесывает её рыжие волосы. Пряди мешают — стремятся попасть в глаза, закрыв обзор — но она их не закалывает — не хочет останавливаться до чёртиков. Кто-то кричит — зовёт её, желая показать ей залив — истинная американка, которая жила в Англии всю свою жизнь, Роуз казалась Тайлеру смешной — и странной, но в этом не было ничего удивительного. Родители снимают дом рядом с водой — на тихой улочке близ Йот-роуд, где перед здания и волны разделяют лишь променад и дорога — она бы не сказала, что здесь было очень шумно или очень тихо — скорее, как в Сан-Франциско — город никогда не хотел засыпать, лишь иногда в спальных районах на него находила дрема, и жители успокаивались, даже открывали окна, не боясь шума — ночью в городе было слышно, как разгоняются дорогие гоночные автомобили и мотоциклы — часто в различных блогах после писали об очередной травме очередного гонщика — Стейси всегда пролистывала такие посты. Она шла по променаду — тротуара с её стороны не было. В воздухе пахло солью и бензином, газами от машин, которые то и дело проносились вдоль череды домов. Они не были однотипными — вот у этого стены выкрашены в светлый бежевый оттенок, а другая семье покрасила своё гнездышко в насыщенный лимонный — настолько, что рябит в глазах. Это было глупо — ведь она боится переходить без пешеходника с тех пор, как чуть не попала в автокатастрофу — но всё равно, черт возьми, перебегает проезжую часть когда та чуточку затихает, а автомобилей не видно даже вдали — Роуз чувствует себя уверенно, лишь когда оказывается перед ступеньками — ровно тридцать — возможностей упасть. На её брелке для ключей висит зелёный динозаврик ещё с её пятнадцатилетия. Иногда девчонке кажется, что это было до невозможности давно — а потом она видит каждое событие, словно вме произошло только вчера. Стейси Роуз качает головой и тихо закрывает за собой дверь — кроме неё в доме вновь никого нет.***
Стейси не слушает новоиспечённую подругу — её рыжие волосы змейками вьются, очерчивают контур лица — а мягкие зелёные бигуди не разбегаются по столу, по полу — Ава злилась и складывала их в коробочку с деревянной чайкой на крышечке. — Ты вновь меня не слушаешь! — Ава Смит была красивой — миниатюрная девушка с маленьким носиком, большими голубыми глазами и маленьким вздернутым носиком — и она это знала, как и то, что ей не идёт злиться — невинная она становится слишком жестокой — и Смит удивлялась, наблюдая за Розой, что из-за своих детских жестов даже в гневе была милой. — Пойми же, что ты не можешь так вести себя здесь! — Так это как? — Роуз смеётся — скорее усмехается и с удовольствием рассматривает свое отражение в зеркале — рыжие кудряшки кокетливо прыгают в такт её движениям. — Как богатая девочка! Ты в обычной старшей школе, где ты либо свита, либо предмет насмешек, жертва, мишень. Ты пропустила тот краткий миг, когда формировалась элита. Тебя не было на нашем совете, а потому ты пришла из ниоткуда и стала никем. Ава чихает и сдерживает себя, чтобы не закричать — до чёртиков сложно помочь человеку, который совершенно не желает слушать советы — Стейси лишь вешает плиссированную юбку в шкаф и достаёт другую — более светлую и воздушную — подчеркивающую хрупкость. — Ты снова делаешь это. Не следуешь установленной моде. — Ава, это настоящее безумие — следовать моде. Моду нужно создавать самой, и именно в этом кроется формула успеха самых успешных дизайнеров. Да и не только. Роза слышит, как на улице ругаются её сверстники — проклинают кого-то, а после дружно гогочут — кричат, что скоро отправится в путь кораблик с белым парусом — и хозяин пиццерии чуть дальше по улице в честь этого обещал бесплатную газировку — ей это кажется до невозможности абсурдным, ведь кораблик с белым парусом был важнее, чем какой-то напиток — скоро он, быть может, навсегда покинет залив, отправлясь в опасный Тихий, где волны замолкли лишь один раз, с восторгом встречая свой первый корабль — где волны никогда не замолкают, так и норовят окунуть парус в холодный океан, залить палубы и долго-долго кусаться. — Ты уже тысячу и один раз говорила, что нужно носить брюки или джинсы, чтобы не быть серой массой, не быть, как все. Но тебе не кажется это парадоксальным? Каждая девушка стремится быть индивидуальностью, а в итоге всё словно под копирку. Каждая индивидуальность подозрительно похожа на другую. Стейси Взмазивае руками — её тонкие запястья взлетают птицами. — Ты ничего, ничего не понимаешь! — Роза улыбалась — не широко, а привычными уголками губ — и чувствовала жалость к новой подруге — словно Ава действительно не взбунтовалась, узнав, что кто-то считает все её рассуждения до невозможности наивными — словно Стейси не знала, что каждая гениальная мысль кому-то кажется абсурдной выдумкой — пустыми, не имеющими смысл словами. — Скажи, что ты запомнила, прочитав «Кошкину пижаму»? — Роза накидывает на плечики лёгкий приятный на ощупь оливковый пиджак и взмахом руки зовёт Смит за ней — ступеньки недовольно ворчат, раздражённо кряхтят, когда девушки спускаются по лестнице — в Марине все дома были новыми и скучными — половицы не скрипели, а на чердаках не было до безумия интересных побрякушек — в Филадельфии они жили в небольшом коттедже, что был построен ещё в прошлом веке, и Стейси дождливыми вечерами долго-долго разбирала коробки, те не желали, чтобы она трогала их, кричали на неё пылью и в конце концов открывались — так солнечные лучи вновь коснулись белых боков старинного телефона, а девчушка наставила пластинки незамысловатым рисунком в шкафу с прозрачными дверцами. — Ты ничего не запомнила, даже имя автора, а я искренне плакала над этим коротким рассказом, потому что он мне близок. И я могу сказать, что ты ничего не поняла, как я не поняла твоего любимого автора, что пишет нужные произведения, в которых кто-то находит уют. Я могу сказать, что ты когда-нибудь поймёшь мои слова, но это глупо и чертовски банально. Ава молчит — все её аргументы кажутся глупыми детскими фразочками — по сути, ребёнком была лишь Роуз, что от чего-то совершенно не делала взрослеть — ей нравилось строить планы о безоблачном будущем, обнимая плюшевую игрушку — ей нравилось чувствовать себя маленькой любимицей. Стейси знает, что Фил не может понять, как эта наивная детскость уживается в ней — в ней, что часто не спит по ночам из-за кошмаров — с их переездом в Калифорнию она стала спать лучше — утром просыпалась обескураженная нелепым сновидением — абсурдные они сменялись неясными очертаниями — очертаниями далёких маковых полей и золотых пустынь с хрупкими дюнами или берегом, где чайки рассказывают непослушным волнам о далёких странах. Роза качает головой и останавливается — где-то близко весело переговариваются чайки, а после взмахивают своими длинными перьями — летят к сердцу залива — оставляют яхту с аллым парусом — однажды Джо увидел её среди старых, никому ненужных вещей и забрал — и вновь рассвет раскрашивал парус в яркий цвет — цвет ликования — яхта покачивается на волнам, что-то тихо шепчет, чуть поскрипывая, во след свободным птицам, а после успокаивается. Волны шипят, пеной остаются на песке и кусают лодки — ждут, когда ветер поиграет с ними, устраивая шторм — в апреле залив уже успокаивался и, затихая, ждал следующую зиму, когда всё яхты уберут, а волны будут шипеть, кричать, буйствовать, а ветер, подхватывая их ритм, будет стучать в двери, окна, по крышам, желая напугать — когда могучие высокие пальмы будут дрожать, подобно тонким маленький рябинам — а по улицам будут летать забытые на скамейках-столиках-бортиках-фонтанов номера газет — ближе к лету же всё успокаивалось — даже непокорные волны затихали, ласкали босые ступни и, шипя, словно змеи, рассказывали истории, что когда-то услышали от чаек-скиталец. Роуз любила Сан-Франциско — чувствала, как скованность исчезает вместо с тенями и темнотой — та, правда, возвращалась, когда Солнце тонуло в таком холодном Тихом океане и застывали на вечную ночь — только тогда кошмары вновь могли прятаться по углам её очередной спальни — вот только она чертовски закрывала глаза и старается не пить кофе, заменять чёрный чай зеленым и следить за количеством таблеток снотворного в блистере — до невозможности мечтательная и несобранная она неожиданно берёт себя в руки — запрещает бояться теней. Но это не важно. Совершенно не важно, ведь она до невозможности светлая девочка, что с утра улыбается, просыпаясь, когда солнечные лучи золотом растекаются по просторной спальне, а непокорный ветерок с залива играется с длинными рыжими прядями. — Стейси? Ава пугается — слишком странной была эта девушка рядом с ней, что с закрытыми глазами лишь дышала — чувствовала, что живёт, а не существует. — Я никогда не опаздываю, не волнуйся. И то не Розы уверенность — твёрдая, напоминающая клятву и не ставящаяся под сомнения — такая же, как и всё действия девушки — спонтанные и продуманные до чёртиков, но до невозможности меняющие направления — настолько, что её вновь и вновь накрывает волной — воздух остаётся ничего не значащими пузырьками. Их школа до безумия обычная — каждый считал себя непрвторимой личностью, но на деле оказался пустышкой — каждое убеждение в собственной индивидуальности было до смеха абсурдным и заученным правилом для множества личностей — Стейси это прекрасно понимала и лишь хихикала, когда кто-то, совершенно не вставая, повторял ей, что она обычная девочка без капли неповторимости, что она скучна до невозможности — Роза же крутилась перед зеркалом в очередной юбке, краешком глаза наблюдая за ученицами в джинсах. В их школе не было ничего интересного — и Роуз изнывала от ненавистной рутины — теряла счёт времени, всё чаще занимаясь бестолковыми делами — чувствовала, что бумажные слова противятся, куксятся и не собираются даже в словосочетания, и откладывала блокнот, слушала музыку — и, закрывая глаза, видела красочные сюжеты со своими идеальными героями в своём идеальном мире. В их школе не было штормов — и каждый день они долго-долго разбирали темы, старались охватить необъятное — девчонка злилась, осознавая, что не может знать ответы абсолютно на всё вопросы — не может быть лучше. В их школе было до невозможности одиноко — Стейси улыбалась, когда чувствовала, как ладонь Смит ускользает от неё — оставляет совсем одну. Роза старается сосредоточиться — глупые мысли отвелакают, мешают, а сознание подмечает каждое действия и деталь — подбирает слова для описания — и раздражает. Такие простые термины так и норовят сбежать от неё — очередное слово обрывается, когда она слышит, как в дали кричат чайки — надеется, что строгая преподавательница не ловит её мечтательный взгляд, и возвращается к теме. «МЕТОДЫ ЦИТОЛОГИИ Микроскопия — изучение морфологии клетки. Хроматография — физико-химический метод, используемый в цитологии для разделения смеси веществ, основанном на разной скорости движения веществ через адсорбент, например, разделение смеси пигментов растений. Электрофорез — физико-химический метод, используемый в цитологии для разделения смеси веществ с помощью электрического тока, например, разделение смеси белков плазмы крови. Метод меченых атомов — введение в вещество радиоактивного изотопа химического элемента для изучения путей его превращения в клетке. Метод используется для изучения жизнедеятельности клетки. Биохимический метод — метод, используемый в цитологии для обнаружения и оценки количества веществ в клетках и тканях организмов, изучение структуры веществ. Центрифугирование — метод разделения клеточных структур и макромолекул с помощью центрифуги, позволяющий дифференцировано осаждать клеточные структуры, отличающиеся друг от друга своей массой. Метод культуры клеток и тканей — изучение жизнедеятельности клеток и тканей путем культивирования их на искусственных средах.» По пятницам у них сдвоенная биология — уроки напоминают полноценную лекцию в университете с короткой передышкой, чтобы сделать глоток воды — учеников, выбравших науку или медицину, как своё будущее, было немного — немногие стремились посвятить свою жизнь борьбе за гранты и вечерам в лаборатории — немногие могли решиться на занятия в морги, когда хрупкая человеческая наткра предстоят до чёртиков пошло и понятно. Их преподавательница — с пронзительными темно-карими, почти чёрными глазами следила за каждым, цепко выхватывала ненужные движения и почти слышала мысли — приехала в Штаты из далёкой Германии и взяла простую фамилию Уайт, чтобы не выделяться, но её выдавало замысловатое имя и резкий акцент. Стейси не могла сказать, что мисс Уайт объясняла свой предмет досконально — каждый раз она засиживалась до полуночи, чтобы разобраться в теме и знать любые нюансы, чтобы быть готовой к любой каверзной подножке — но для тестов подбирала замысловатые, сложные, проблемные вопросы и сбивала — сбивала формулировкой. Стейси очерчивает каждую линию таблицы чёрной ручкой — на ней прописными буквами написано посвящение «любимой дочери» — и долго ищет в пенале со смешным мопсом синию ручку — такую, что если только прикоснуться к строкам, то на кончиках пальцев останутся чернила — яркие, насыщенные и великолепно смотрящиеся на её бледных ладонях с отчётливыми зеленоватыми венами. Она вновь не успевает — пропускает сквозь себя каждое предложение и старается запомнить всю информацию в одно мгновение — разрывает первый листок в клетку, когда преподавательница объявляет об очередном тесте — с одним развёрнутым вопросом, взятом из заданий экзамена прошлых лет. Всего пять вопросов — лёгких с первого взгляда, но если вчитаться, то каверзных — Уайт прячет настоящее определение, заменяет привычные слова на синонимы и подбирает максимально схожие понятия. Роза выходит из кабинета последней — и солнечные лучи путаются в её всё ещё рыжий волосах, а после выскальзывает вслед за ней — выходит с уверенностью в своей заслуженной A.***
Пять лет и одиннадцать месяцев назад. По дороге в город Ангелов Стейси не засыпает — её дрёма пропадает вместе с лёгким ветерком — в июле на Западном побережье было жарко настолько, что асфальт под ногами нагревался, начинал плавиться, а ярко рыжее Солнце не спешило скрываться в горах иои утонуть в холодных водах океана. В июле Фил уже заканчивает свою учёбу — закрывает все вкладки и приезжает в Сан-Франциско к семье только, чтобы увести младшую сестрёнку в шумный Лос-Анджелес. В кабинете у известного психотерапевта Роза чувствует себя неуютно от того, что не ощущает тревоги и скованности среди всей роскоши. Она долго отказывалась ехать к доктору Лейтнеру — упрямилась, когда брат называл их фамилию улыбчивому секретару в здании на Вирджиния Авеню, что тянется недалеко от бульвара Сансет — долго не хотела признавать, что ей действительно нужно выговориться профессиональну. По правде говоря, Стейси за эти семь часов успела придумать истории для доктора — не такую красочную, как подлинное прошлое, но не блеклую. Рик Лейтер мужчина чуть старое пятидесяти лет, который успел издать уже более десятка книг — Роуз точно знала, что в одной из них он связывает проблемы человека с его снами — ей эта гипотеза кажется до невозможности правдивой, ведь знает, что если бы в ту ночь она не оказалась бы на улице, то жила бы самой обычной жизнью — и кошмары перестали бы сплетаться из юрких теней. И сейчас Рик сидел в кресле напротив неё, ободряюще улыбаясь и рассматривая свою восемнадцатилетнюю посетительницу — на девушке ло чёртиков лёгкое, подходящее для лета в Калифорнии голубое приталенное платье в белую тонкую полосочку с пышной юбкой и оборками, расшитым по краю белыми цветочками — её глаза от этого синеют и напоминают ему лунный камень. Вот только вся эта воздушность было совершено неподобающей — ведь счастливые люди в его кабинет не приходят. — Мисс Роуз, ко мне не приходят молчать, — Лейтнер сдаётся, устаёт играть в гляделки с молчаливой потенциальной пациенткой. — Нельзя помочь, когда человек противится и отталкивает от себя профессионалов. Никто не сможет поставить вам точный диагноз, если вы будете молчать, сковаая все симптомы. Без диагноза же нельзя объяснить изменения в организме, психическом состоянии. Стейси струдом сдерживает смех от его формулировки — она кажется ей до чёртиков пафосной и заумной — отпугивающей. — Почему вы уверены, что я хочу знать свой диагноз? Роза кажется ло чёртиков уверенной — за её спинойтычячи километров и успешно сданные экзамены — за её спиной множества глупых, абсурдных секретов и одна стоящая внимания писателя тайна. Рик не приподнимает в удивлении брови — не хочет спугнуть девушку, что кажется ему интересным случаем — любопытным зверьком, благодаря которому можно написать ещё одну работу. — Хотите сказать, что знаете свой диагноз? Лейтнер усмехается и смотрит в глаза своей посетительнице, та не мигает и совершенно не понимает его лёгкой улыбки — на самом же деле смеётся над его самоуверенностью. — Мой диагноз — это моё прошлое. С того момента Стейси Роуз так и не появилась ни в одном кабинете психотерапевта.