Пропавшая без вести

Мегги уговаривает Стейси отправиться в клуб — в фешенебельном районе Лондона, в место, где собирается привилегированная тусовка — там, где нельзя грустить. Роза долго не соглашается — боится, что сорвётся, если почувствует на себе восхищённые взгляды — боится, что сорвётся и вновь погрязнет в этой трясине — боится, что сорвётся и задохнётся. Не соглашается, даже когда они выходят из бутика с пакетами — ей кажется, что это не она спустила больше тысячи фунтов стерлингов на одежду и обувь — нет, это была не Стейси Роуз — обычная американская девочка, что свято должна верить в сказки, не могла так сделать — она же в сказки не верила. Роуз усмехается, рассматривая своё отражение — думает, что нужно было подождать с завивкой, пока не отрастут волосы — думает, что напоминает прежнюю себя — ту, что брала бокал с шампанским из пирамидки непременно с нижнего ряда — думает, что хочет себе рыжие волосы — настолько, чтобы они вспыхивали, когда свет попадал на них. Ричардс оглядывает её с восхищением — её хрупкая нежная Роза преображается и становится увереннее — искрится и завораживает — превращается в роковую, красивую Стейси — хотя сейчас ей бы больше подошло что-нибудь аристократическое или имя для золотой дочки богатого человека — думает, что не узнаёт в этой девушки робкую подругу — ту, которая плакала в театре — ту, которая так и норовила накормить её, если Мегги в очередной раз забывала бумажник дома — и эта перемена ей к лицу. Они смеются, выходя из такси бизнес-класса — Стейси, кажется, забывает — почему Мег вдруг решила вытащить её из уютной квартирки, в которую ближе к девяти после полудня должен вернуться заботливый-занудный старший брат. Ей кажется, что она не помнит, как плакала ещё несколько часов назад — воспоминания остаются уверенностью в каждом шаге — такой, словно она в удобных тапочках, а не на шпильках больше десяти сантиметров — ей, кажется, абсолютно наплевать, что о ней подумает Фил — в конце концов, Роуз уже давно и полностью совершеннолетняя. — Этот идиот пожалеет, что использовал, что упустил такую прекрасную девушку! Мегги говорит в своей обычной манере — с чисто британским акцентом и с желанием поддержать свою слишком чувствительную и незадачливую подругу. Роуз кажется, что Ричардс права до чёртиков — вот только жалеет она, а не Кэрролл — жалеет, что позволила себе влюбиться и довериться — и второе, наверное, было страшнее — предательство всегда оставалось с человеком, а Стейси уже давно разучилась прощать — невольно вспоминала каждое злое слово тёмными бессоными ночами, когда зима в Лондоне разыгрывалась ледяным колючим ливнем — ей до чёртиков хочется, чтобы Мегги оказалась права — и Теодор бы пожалел — испытал хоть что-то, отдалённо напоминающее её собственные чувства. — Добрый вечер, мисс. Рядом с ними у барной стойки оказывается человек — красивый, высокий и с тёмными почти кудрявыми волосами — отчего-то напоминающий Кэрролла, вот только глаза у него дымчато-зеленые — не болотные, как у Роуз временами, а напоминающие бесконечные зелёные луга, и девушки почему-то вспоминается Озёрный край - такие, что кажется, будто в них всегда по-Лондонски дождливый август.Она замирает — застывает, подобно настороженной кошке, и крепко держит в руке мохито — старается практически не дышать, а потом до невозможности гордо приподнимает подбородок. — Почему такая красивая леди сидит такая грустная? Мег улыбается — с удовлетворением наблюдает за мужчиной, что, как ей кажется, готов растормошить девушку, сидящую с коктейлем в руках и совершенно не подходящей грустью в глазах. — Почему вы решили, что можите просто так подсесть и вести себя так… — Стейси внезапно теряется, сердится на свою забывчивость — нужное слово все никак не хочет прозвучать среди громкой музыки и пошловатых разговоров. — Как? Человек ей улыбается и заказывает девушкам коктейли за свой счёт — Ричардс мгновенно признает в нём надёжного, но вспыльчивого и ревнивого человека — в отличии от подруги разбирается в людях, видя каждого насквозь — жизнь от этого становится понятнее и слаще — точно знает, когда какое слово нужно сказать и получает многое — и дорожит теми, кто остаётся с ней даже когда размазывается по щекам дорогая тушь. — Развязно, нагло с бесцеремонно… Мне продолжить? Стейси невинно хлопает глазками — из-за освещения её прежде серые они выцветают и становятся голубыми — не такими яркими, как у бестактного незнакомца, а нежными — напоминающими лепестки цветов — и их собеседник теряется — слишком наивной и нетронутой кажется ему девушка для этого места. — Может быть, я смогу изменить ваше мнение о себе, например, на ужине в каком-нибудь дорогом ресторане? Мне говорили, что девушки любят дорогие подарки и хорошую кухню. Позже Роза решит, что во всём виноваты два коктейля и её излишняя эмоцианальность — способность потерять голову. — У меня правила — не встречаться с теми, кто напоминает внешне моего бывшего. Называть Теодора бывшим было неприятно — даже больно — пока эта реплика не прозвучала всё ощущалось до невозможности абстрактно — словно она смотрит сериал или читает книгу, чувствуя каждую эмоцию любимой героини — теперь же это была бесспорно её жизнь — а мост готов был вспыхнуть в любое мгновение. — Чтож, тогда мне действительно не стоит просить вас о свидании, но что на счёт дружеского вечера, может быть, вы сможете принять в свою чудесную компанию третьего одинокого джентльмена? Они смеются — Стейси выбирает себе самую очаровательную соломинку с милым бумажным зонтиком и с удовольствием принимает из рук нового недознакомца тарелочку с мороженым — излюбленным шоколадным. — Как мы можем принять того, чьего имя не знаем? Розе кажется, что ей давно стоило вытворить что-то спонтанное и вводящее окружающих с ума, собирающих сплетни и статьи жёлтых издан — она, правда, отнюдь не важная персона и останется незамеченной юркими журналистами, но тело отзываеься приятными мурашками на странную мысль — мысль, противоречащую всему её существу. Ричардс кивает и подбрасывает над собой шпажку от оливки, ловко ловит её и с укоризной смотрит на незванного гостя на их вылазки. — Вы абсолютно правы, дамы. Меня зовут Найджел Кроуфорд. А вас как, мисс? Я ведь не могу общаться с теми, чьих имён не знаю. Мегги улыбается так, что на щеках появляются очаровательные ямочки — а Стейси касается горячих щёк и надеется, что её веснушки скрывает тонкий робкий румянец. Сначала она хочет сказать своё имя — чтобы свободно дышать, а потом вспоминает о скандальной статье со своим участием и чудачит. — А я Беатриче Оливер. Шатенка подхватывает её игру — смеётся и пожимает руку Кроуфорду. — Мы с моей сестрёнкой очень похожи. Имя Рианы Оливер вам, Найджел, ни о чем не говорит? Кроуфорд лишь усмехается и заказывает себе выпить — думает, что эти двое идеальная компания на вечер, чтобы расслабиться — думает, что более высокая занята, а у второй разбито сердце на такие мелкие кусочки, что лучше сделать вид, что ей нет так же, как и стыда — узнаёт тот тип девушек, что редко задумывается о последствиях действия, когда получает удовольствие — что является действительно хорошим типом для друзей на несколько часов. — К сожалению, я не знаю и смею предположить, что вы обе не их этого круга. Стейси-Беатриче лишь приподнимает брови в ответ на его реплику — чувствует, как приятно ей осознавать, что если предложит ему игру, то обязательно выиграет. — Тогда проверь нас, Найджел, или ты боишься признать, что действительно ошибся, а? Ричардс смеётся и наслаждается видом своей ожившей счастливой подруги — ей кажется, что Роуз сможет обыграть нового знакомца, не смотря на то, что она всего лишь девочка из среднестатистической семьи — сама Стейси лишь чувствует азарт — кончики пальцев чешутся и зудятся, а слова находятся на удивление легко — Найджел же чувствует приятный аромат её духов — что-то с ароматом цитрусовых и колоритом Италии — ей идёт аромат лета. — Чтож, давай узнаем, на что ты способна, малышка Беатриче. Он со снисходительностью болтает льдом в пустом стакане и указывает на незаметного тихого юношу в противоположном краю зала — со светлыми волосами и, наверняка, большими щенячими голубыми глазами он совершенно не подходит для этого опасного общества — Роза хмурится, а после заказывает себе ещё один коктейль. — Это Бенедикт Оуэн-Вудсен, которого с пяти лет прозвали милашкой Бени из-за его природной стеснительности и робости. Серьёзные дяди общались с ним, чтобы в последствии заключить выгодные для них контракты с мягкотелым Бени, что от одного уважительного «сэр» с самого детства растекался в лужицу и был готов танцевать даже хип-хоп, а в клуб пришёл, потому что с восьми лет влюблён в дочку основателя весьма известного не только в европейских странах частного банка, которая с детства обещала стать светской львицей и тусовщицей. Правда, красавица Пенелопы не желает смотреть даже на его наследство и счёт в банке, зная, что на неё положил глаз более влиятельный человек, который добавил её в список для потенциальных жён своего среднего сына ещё в две тысячи одиннадцатом, если мне не изменяет память. Но мы отдалились от Бени. Этот парень до невозможности скучный и занудный с самого детства, поступил на физика в Оксфорд, как и мечтал, и сейчас, я думаю, по-своему счастлив, не осознавая, что он изгой в этом блистательном мире. Стейси смеётся и снимает свои туфли — забирается на высокий барный стул и обводит руками всё пространство перед собой — Кроуфорд и Мегги стоят рядом, чтобы поймать любопытную знакомую и любимую подругу — девушка же не перестаёт заливисто смеятся и просит им троим шампанского в самых красивых бокалах. Найджел исподлобья поглядывает на успокоивоуюся Роуз и не спешит делать глоток — ему кажется странным, что имя девушки ему не знакомо, но она рассказывает об одном из наследников не очень-то публичных людей так, словно знала его долго — так, словно она действительно одна из аристократок. Ричардс же просто радуется за подругу, что не ревет и не отказывается от еды — и даже тёплых объятий, хотя является до невозможности тактильным человеком. — А что ты скажешь о нём? Стейси незаинтересованно поглядывает на среднего роста мужчину с короткими чёрными волосами и неприлично дорогими ролексами на левом запястье. — Это слишком легко, Кроуфорд, даже Бени интереснее этого недоумка Дарена — девушка недовольно буркает и крадёт у Мег шпажку с оливками — не морщится и делает вид, что ей нравится — думает, что уже давно привыкли этим слишком кислым оливкам — кто-то неожиданно включает трек Тейлор из «Репутации», и Роуз даже хлопает в ладоши, как маленькая девочка, от удовольствия — думает, что ей до чёртиков нужно сделать что-то плохое, как в песне. Найджел улыбается Ричардс и хмурит брови, не спеша догонять собеседницу — лёгкая поверхостная девушка оборачивается загадкой, что приводит к головной боли — он точно уверен, что никогда ничего не слышал о чете Оливер в высших кругах общества, но её силуэт кажется до безумия знакомым — ему хочется влепить себе пощёчину, когда думает, что эта Беатриче может быть как-то связана с его семьёй — вот только Кроуфорд не знает как и с кем, а поэтому отмахивается от в высшей степени глупой мысли. — У неё какие-то счёты с Дареном? Найджел смотрит на неторопливо допивающую Тини Мегги и ждёт её со слишком искренним любопытством. — У неё хорошая память и счёты со всеми своими обидчиками, она не их тех, кто легко прощает. Поэтому не советую вам обижать её — за это можно заплатить слишком большую цену. Ричардс не знает почему это говорит, ведь Стейси при всём своём желании ничего не сможет сделать богатому обидчику — хотя, на самом деле Стейси может сделать многое, о чем потом пожалеет, но будет довольна, ведь справедливость — её правила — восторжествуют. — Можно пригласить тебя на дружеский танец, Риана? Шатенка с хулиганской улыбочкой подаёт руку знакомца и позволяет закружить себя.

***

Сказать, что Стейси злилась, означало не сказать ничего — она была сгустком концентрированного зла — со своими нарушенными планами и отвратительным бейджиком на поясе брюк. Во-первых, прошедшая ночь отдаёт болью — ей кажется, что кто-то сжимает её головку, а потом старается разорвать — и никакой аспирин, никакое обезбаливающее ей не поможет. Во-вторых, у неё уже были планы — встреча с преподавательницей Эвелин становится всё прозрачнее и абстракнее с каждым часом — с каждым разговором Бьюкейтера — а Стейси Роуз ненавидит, когда кто-то бесцеремонно нарушает её планы, имея на это право. В-третьих, здесь был Теодор — она не могла его не заметить — Кэрролл был до невозможности высоким, отчего его всегда было видно — в идеальном пиджаке и светлой рубашкой с парой расстегнутых пуговиц и без галстука он всё равно вписывался в своё окружение — встреча с Теодором была последним из того, что ей нужно — руки непроизвольно сжимаются в кулачки от его продуманной неидеальной идеальности. Уолтер, как девушка и предполагала, забыл о ней и вел поверхостный беседы со своими гостями-знакомыми-партнерами и задерживал её до неприличия — собственно, он платил за это неприличие весьма кругленькую сумму — и уже надумывал сменить детектива, ведь ему не нужна была правда — ему нужен образ отца, коий эта выскочка так и норовила разрушить — словом, он надеялся, что найдет её слабость — словом, она знала, что сумеет утихомирить глупое сердца. Стейси отказывается от шампанского и находит рыжие волосы в толпе — Бьюкейтер разговаривает с одним из членов Парламента и не поглядывает краешком глаза на наручные часы, не смотря на скучную беседу. Кэрролл поспешно прощается с очаровательной и умной собеседницей, когда замечает в уголке зала знакомую тёмную макушку — Стейси со скучающим выражением лица листает ленту в телефоне и устаёт ставить сердечки роликам про спасённых животных — вздыхает и внимательно рассматривает новую фотография улыбчивой Мегги — чувствует злость и боль и поправляет лацканы своего малинового пиджака. Он даже издали видит, как девушка вздыхает и раздражённо старается заправить свои кудряшки за ухо — волосы совершенно не слушаются её, упрямятся — Роуз уже успела тысячу и один раз пожалеть, что сделала завивку и что упрямые кудряшки останутся с ней ещё на несколько месяцев — разумеется, она могла пойти под душ и смыть с себя всё это — но ей до чёртиков нравилось выражение личика, обрамленного тёмными упругими спиральками — и от этой неопределённости ей хотелось топнуть ножкой. Стейси замирает, когда осознаёт, что ей придётся с ним поговорить — тихо и спокойно — как умеющая держать себя в руках благовоспитанная леди — или устроить скандал и привлечь всеобщее внимание — как не сдержанная мисс со сложным характером. — Стейси… Она одергивает его. — Мисс Роуз. Для вас, мистер Кэрролл, мисс Роуз. Роза заправляет кудрявую прядь за ушко — рассматривает квадратные носы своих балеток, а потом вдруг поднимает глаза — и Теодор непроизвольно делает маленький шаг назад — тонет в них и видит, как ненависть в её синем взгляде спорит с любовью — сумашедшей и странной, но всё ещё любовью. Ему хочется взять её за руку — очертить линию её тонких запястий большим пальцем и почувствовать их нежный — практически майский аромат. Ей хочется никогда не знать его. — У тебя есть право злиться. У тебя есть право ненавидеть меня. Но только если судить по услышанному, — Стейси незаинтересованно смотрит на него, а потом рассматривает изящные светлые пионы на столике близ большого окна — Кэрролл говорит до невозможности спокойно. — Стейси… Мисс Роуз, я не прошу разговора, просто выслушай меня, а потом… — Что потом, Кэрролл?! — она взмахивает руками — бледные запястья взмывают вверх белыми птицами — и совершенно не знает, что сказать — озвучивается любую, даже самую больную и режущую слух мысль. — Потом очередное задание от Уолтера, которое ты бросишься выполнять без сомнения. Даже не подумаешь о последствиях. Верный пёс Уола! На последних словах Роуз повышает голос — на них оглядываются, и какая-то дама в старом элегантном костюме недовольно качает головой — ей, если честно, уже всё равно — этот мир не был миром Стейси Роуз. Он, к слову, и миром Эвелин Бьюкейтер никогда не был. — Стейси, — Теодор почти шипит и быстро уводит её за собой в пустой уголок — они выходят из шумного зала, и девушка перестаёт противиться — чувствует, что ей нужно сказать всё в лицо — так, чтобы в душе и на языке не осталось ничего, а в голове шумная, почти белая и пугающая тишина с неважными, смолкнувшими мыслями. — Ты не знаешь. Она презрительно фыркает — действительно не знает о истории, что привела Кэрролла к Бьюкейтеру — не знает, что означает жить, отказавшись от своего прошлого и фамилии — не знает, каково это переписывать в историю — всю чёртову жизнь. — Так удобно сказать, что собеседник ничего не знает, не правда ли? Такой таинственный принц из французской сказки, которого нужно полюбить, — квждая реплика даётся ей безумно сложно — каждое слова кажется лёгким, почти воздушным — и каждое Чертово оно остаётся в комнатке вместе с когда-то солнечной, но теперь уже тяжёлой пылью. — Я не знаю и не хочу что-либо знать. С самого начала я прекрасно осознавала, что этот мир не для меня, и что, нельзя доверять. Но… Я доверилась, как последняя дура, поверила тебе. Ты это понимаешь?! Понимаешь, что я верила?! Ве-ри-ла! Роза борется со слезами — глаза жжёт до безумия, а дыхание срывается, ей кажется, что она вот-вот истерично всхлипнет — и проигрывает. Ей не хватает места — находится рядом с Теодором и плакать из-за него было до чёртиков унизительно — и ей хотелось закричать — вот только её всп равно бы никто не услышал — спасти себя может только она сама. Кэрролл теряется — такая сильная она не в первый раз оборачивается перед ним беззащитной девушкой — потому что она верила ему — а сейчас это уже не беспомощность — слепая и всё выжигающая ненависть, рядом с которой любовь замолкает, устало выдыхает и опускает руки — одинокий лучик Солнца забавно теплится среди её темно-русых кудряшек, поджидая их — её волосы кажутся почти рыжими. Ему до чёртиков хочется просто рассказать ей — так, чтобы она действительно выслушала, а не защищалась от него, когда он стоит с белым флагом. — Стейси, всё что ты слышала это… Теодору хочется отвесить себе самому оплеуху — вся фраза кажется до невозможности глупой и безнадёжной — в конце концов, ему никогда не приходилось общаться с такой взрывной девушкой. — Всё, что я слышала, — Роуз выжимает из себя гримаску и передразнивает его — Тебе самому-то не противно, Кэрролл. Звучит откровенные жалко. Дело даже не в словах, а в том, как ты заглядываешь в рот Бьюкейтеру, ловишь каждое его слово. Это болезнь, Теодор. И будь на моём месте кто-то другой, ты бы выполнил просьбу-приказ Бьюкейтера. Ей в голову внезапно приходит ещё более сумашедшая мысль — и всё вдруг кажется до невозможности понятным и ясным — словно кто-то невидимый вдруг заменил всё на чёрное и белое, словно провёл чёрту между хорошим и плохим — сделал всё до отвращения прозрачным. — А чтобы ты сделал, будь на моём месте та самая Эвелин? Голос Розы внезапно становится слишком тихим — в комнате каждое её слово остаётся в воздухе так, что фразы может прочесть любой. Кэрролл не отшатывается — даже скрывает своё удивление и молчит, не зная, что сказать — Стейси приподнимается на цыпочках и внимательно рассматривает его, ловит эмоции — и ждёт ответ. — О чëм ты говоришь? Теодор замирает, уже зная её ответ — и осознаёт, насколько тяжело им найти общий язык — девушка не желает его слушать — она старается задеть его и врезаться своими словами куда-то, где должна быть совесть. — Ты быбы исполнил приказ Уола, если бы он касался Эвелин? Или бы сам отдал себе приказ о том, как стать ближе к своему идолу, а? — Стейси, я понимаю, что тот подслушанный разговор даёт тебе право меня ненавидеть, презирать, но… Разве ты хочешь этого? Кэрролл хочет услышал её ответ — самый искренний и правдивый — если честно, то он никогда не услышит его, только увидит в глазах — только принципы и упрямства всегда были сильнее чувств. Стейси до невозможности гордо приподнимает подбородок. — Я хочу этого, Кэрролл, и ни что никогда не заставит меня не ненавидел тебя. Она разворачивается и уходит — не разрешает себе плакать и не оглядывается, думая о неполученном ответе. Где-то рядом её ждёт Уолтер Бьюкейтер, что сломал уже ни одну жизнь.