Сотри

Майлз прилипает к стене чуть выше окон первого этажа, выдыхает, приготовившись ждать. Солнце еще не зашло, так что ожидание запросто может затянуться. Он сам редко когда возвращался домой до заката, а здесь все должно быть еще сложнее. Прошедшая неделя была… жаркой. Нуар, общавшийся напрямую с Паучьей богиней, предложил искать решение не в науке, на которую ставили Мигель и компания, а на мистической стороне дарованных Паукам сил. И это сработало. Энни Паркер с Земли-18119, оказавшаяся его ровесницей, дочерью еще одного варианта Питера Паркера и Ткачом Великой паутины жизни и судьбы, сумела стабилизировать рассыпающиеся нити, и Майлз практически упросил ее начать с Земли-42. Он уже заглянул в местный «Алхемакс», убедился, что разлом исчез, да и в целом немного кислотные цвета этой вселенной постепенно выцветали до натуральных, и солнце вроде бы стало теплее на пару градусов. Ему удавалось все эти дни избегать общения с остальными Пауками, кроме Нуара и Хоби, которым он все еще продолжал немного доверять. Гвен порывалась поговорить каждый раз, когда его видела, но его спасали невидимость и тот факт, что он с Энни гоняли по всей Паутине в поисках подобных разломов, и она не могла предсказать, где их искать, это даже Мигель не всегда знал. Его вообще не тянуло больше общаться с остальными. Может быть, потом, когда-нибудь, но не в ближайшие несколько… лет, может. Не когда еще слишком больно, а они скорее всего даже не поймут, в чем дело. Так что эту страницу он пока закрыл и открывать не собирался. И, убедившись, что вселенные больше не расползаются, как испорченная пряжа, наконец мог заняться тем, чем хотелось. Вернуться туда, куда тянуло со страшной силой. Куда важнее сейчас быть здесь. Мотаясь по всей мультивселенной и помимо воли сравнивая и анализируя, у него было время принять решение. Он должен быть здесь. Вернее, должен и здесь тоже, ведь дома тоже есть обязательства. Но и здесь тоже. И ничего он не надорвется. * * * Бродяга останавливается прямо под ним. Скепсис и невысказанное «Идиот» во взгляде читаются даже слишком отчетливо. Майлз пожимает плечами: в мире, где тебя нет и никто не смотрит наверх, не обязательно использовать невидимость, чтобы оставаться незамеченным. А потом цепляет паутину к стене и спускается вниз, зависнув вниз головой на уровне его лица. — Ты ведь думал, что я не вернусь, так? — Это было бы логичнее, — Бродяга пожимает плечами зеркальным жестом. — Что еще случилось? Майлз чуть приподнимает подбородок. Он сделал выбор. — Надевай. — Думаю, теперь в этом нет необходимости. Майлз, не думая и секунды, снимает с запястья межпространственные часы и роняет их в чужую ладонь. — Теперь я никуда не уйду без твоего разрешения, — он замирает в ожидании сбоя, ведь совсем не факт (даже логичнее, если нет), что ошейник у Бродяги вообще с собой, зачем бы, тем более если он думал, что Майлз не вернется. Бродяга сокрушенно вздыхает и, бросив по сторонам два быстрых взгляда, видимо, в поисках случайных свидетелей, подступает ближе, тянется к нему медленно-плавно, словно Майлз мог бы сбежать из-за резкого движения. Глупость же, он ведь сделал выбор. Его ладонь почти ласково скользит вниз по щеке, скатывая маску. Майлз прикрывает глаза, выдыхает почти жалобно, подаваясь вперед всем телом. Первый поцелуй теплый, бережный, уже обе ладони Бродяги скользят чуть выше, захлопывая на его горле все тот же ошейник и тут же проверяя, достаточно ли места для дыхания. — Ты хотя бы немного осознаешь, во что ввязываешься? Каким я могу быть? — следующий поцелуй уже грубее, глубже, голоднее. Майлз отпускает нить паутины одной рукой, цепляется за плечо Бродяги, притягиваясь ближе. Он более крепкая опора, чем ненадежная нить. Выдыхает: — Я решил. Но если… если… — вдруг он понял все совершенно неправильно?! Если он не нужен и здесь… — Идиот, — звучит совсем ласково, горячая ладонь ложится ему на поясницу, крепко удерживая. — С чего начнем? — Покажи мне город? — решить-то он решил, но… Ему все-таки немного страшновато. Все-таки… еще больно. Губы Бродяги на его губах изгибает улыбка. Мягкая, будто понимающая. — И за кого же ты меня принимаешь? — ладонь проходится по спине ненавязчивой лаской. — Знаю, в нашу первую встречу я тебя напугал. Но я вовсе не собираюсь быть скотиной. Все будет хорошо, паучок. Спускайся, я знаю, где тебе может понравиться. Майлз прячет костюм под курткой — он не собирается ввязываться в неприятности в первый же день, не разведав прежде обстановку, и сегодня он здесь не за тем, чтобы играть в героя. В вагоне метро Бродяга толкает его к стенке, закрывая собой от немногочисленных пассажиров, улыбается увлеченно, почти хищно. По загривку пробегает дрожь, похожая на предупреждение от паучьего чутья, но… Майлз чуть кивает, закрывая глаза. Доверяясь. Он почему-то уверен, что опасность ему не грозит. И захлебывается воздухом, когда горячие губы приникают к горлу, с влажным, неприличным, слишком громким для его обостренных чувств звуком втягивая кожу чуть выше ошейника, что он уверен — точно останется след. Прямо сейчас ему точно на это плевать — Майлз цепляется кончиками пальцев за стенку, для надежности, тянет Бродягу к себе ближе, запрокидывает голову, давая лучший доступ, и через несколько минут на его горле значительно больше меток. С закрытыми глазами неясно, замечают ли другие пассажиры, и если да, то что об этом думают, так что ему не стыдно. Он выдыхает, и горячие губы, только что терзавшие его кожу, ласково прижимаются к губам. Никакие лишние фантазии больше не мешают, никакие воспоминания и прошлые эмоции больше не вмешиваются, позволяя насладиться тем, что происходит сейчас. Он на пробу пытается перехватить инициативу, но этого не позволяют, хотя Бродяга одобрительно урчит в поцелуй. — Быстро учишься, — зато кусает — до боли, но еще не до крови — точно в отместку. Майлз коротко обиженно скулит — и получает короткую же, но все-таки ласку, опускает голову на плечо Бродяги, вздыхает. На мгновение кажется самому себе слишком юным и неопытным. Боже, да у него вообще не было чего-то похожего на «отношения», когда бы и с кем? Бродяга аккуратно склоняет голову к нему, позволяет себя поцеловать, чуть заметно направляя, прижимает ближе к себе, ласково поглаживает по спине, помогая снова расслабиться и перестать зацикливаться на прошлом. И вытаскивает из вагона на станции, крепко сплетая пальцы и не позволяя никому толкнуть или вклиниться между ними. Майлз едва узнает места: в его вселенной здесь все застроено складами, а тут почти к самой воде спускается тропинка в бухту, словно специально созданную для того, чтобы парочкам было, где уединиться. Но мост над бухтой — тот самый. Майлз замирает, вздрагивает всем телом, судорожно выискивая взглядом разрушения. «В прошлом году» — это ведь совсем недавно, так? — Я не собираюсь изображать святого и пытаться казаться лучше, чем есть, — голос у Бродяги напряженный. — Да, я это сделал. — Сколько? — Майлз разворачивается к нему рывком, обнимает, не давая отвернуться или отвести взгляд. Ему нужно знать. — Сколько человек тогда погибло? — Двое. Охранник и водитель грузовика «Алхемакс». Уже потом, в больнице. Я этого не планировал, чертов трос упал не там, где нужно. Но и не особо жалею, эти ребята далеко не невинные овечки все. — Ты… — Да. Преступник. Майлз качает головой. Это все слишком запутанно, но… — Скажи мне, когда в следующий раз будешь планировать что-то настолько масштабное. — Проще будет остановить? Майлз прикусывает губу и резко мотает головой. — Проще будет помочь избежать жертв. Бродяга несколько секунд рассматривает его. А потом сокращает и так небольшое расстояние между ними и встряхивает с почти злостью. — Не смей. Не смей идти на сделку с совестью, — качнувшись вперед, он прижимается к нему лбом, выдыхает спокойней. — Все в порядке, так и должно быть. Мы будем по разные стороны, и это нормально. Останься сыном полицейского, а не племянником вора. Останови меня, если я зайду слишком далеко. — У тебя ведь есть… наниматели? — Это будет моя проблема. Делай то, что считаешь правильным. Покачав головой, Майлз тащит его ближе к воде. Это в любом случае будет общая проблема, но решать их надо по мере появления. Не сейчас. Сейчас он только аккуратно прислоняется к чужому плечу, и больше не хочет обсуждать чьи-то преступления. — Здесь красиво. — Знал, что тебе понравится, — Бродяга нажимает ему на плечо, и Майлз как-то сразу оказывается лежащим на его коленях, выдыхает чуть смущенно. Это… не странно? — Скольких девчонок ты сюда приводил? — это не ревность, нет, даже в голову не приходит, было бы на что рассчитывать, да и вообще… Просто… Он ведь совсем не выглядит хоть сколько-нибудь неопытным, и объективно привлекателен. Девчонки обычно как раз на таких и западают, а не неудачников, типа него самого. — Кто сказал, что я по девчонкам? — Бродяга ухмыляется очень довольно. Майлз недоуменно моргает и заливается краской. Он… не привык чтобы кто-то (кто, к тому же, в общем-то, вроде как он сам) так открыто мог говорить о чем-то подобном… подобном чувствам… не запинаясь и путаясь в словах, а… — Ты слишком много думаешь, — Бродяга чуть оттягивает ошейник, забирается пальцами под него, щекотно проходясь по чувствительной коже. — Это нормально. И нет. Сюда я не приводил никого. Кроме того, возможно, вода в бухте отравлена «Алхемакс», сюда никто особо не рвется. — «Возможно»?.. — Я не намерен делиться хорошим местом для размышлений с кем попало, — не возникает и тени сомнений, откуда взялись эти слухи. — А что, так можно было? Я обычно забираюсь на самые высокие небоскребы, там в принципе редко бывает кто-то кроме птиц. Глаза Бродяги загораются хищным увлеченным огоньком. О чем он думает, понять легко, даже не будь они по сути одним человеком. Майлз привстает на локтях. — Ты же осознаешь, что это опасно? — Неужели? — Бродяга не наклоняется, но притягивает его к себе за ошейник, целует, не давая вставить больше ни слова, и все желание спорить, и так-то едва ли сильное, отмирает окончательно. Следующий поцелуй они разделяют на самой верхушке Эмпайр-Стейт, Майлз почти висит над бездной, оставив Бродяге все возможное пространство узкой площадки, держась только ногами, и если его кто-то напугает — Бродяга крепко удерживает его за талию одной рукой, увлеченно перебирая позвонки; слишком хорошо обтягивающий костюм не дает и шанса этого избежать, Майлз жмурится от удовольствия и не отслеживает окружение — то вниз они полетят отсюда вместе. Хотя, сто два этажа вроде достаточная высота, чтобы успеть зацепиться паутиной и притормозить… Город отсюда как на ладони, где-то севернее что-то горит, в порту назойливо гудит корабль. Ему все равно. Будто это все происходит в другой вселенной, в другом мире, в другое время. Опасная увлеченность стирает рациональные мысли, остатки инстинкта самосохранения — был он у него вообще? — смутные страхи. — Я могу доставить нас домой за пятнадцать минут. — Звучит как вызов, — Бродяга усмехается, проводит языком вдоль кромки ошейника, заставляя его дрожать. Это… не совсем незнакомое чувство. Адреналин, смешавшись с возбуждением, кружит голову и толкает на совсем уж дикие вещи. Покрепче обняв его, Майлз отталкивается от стены и падает вниз. Бродяга невозмутимо достает телефон и демонстративно выставляет таймер на пятнадцать минут. Майлз все-таки дожидается, пока телефон он уберет — резким рывком паутины тот могло бы и выбить из рук, а за такое ему точно вряд ли скажут спасибо. Даже если успеть поймать. В глазах напротив не видно и капли страха, только такая же опасная увлеченность и почти восхищение. Майлз вытягивает руку, пуская паутину почти вслепую — оторваться от этого зрелища нереально. Так на него никто никогда не смотрел. * * * Они едва не выламывают окно, отзывающееся противным дребезгом, застывают одинаково испуганно, но квартира сегодня пуста, а соседям, похоже, все равно. Ладони Бродяги скользят по всему его телу, Майлз избавляется от куртки и зубами стаскивает перчатки. У него немного кружится голова от неизвестности и предвкушения. Бродяга разворачивает его к себе, смотрит в глаза внимательно. — Доверяешь мне? Майлз отрывисто кивает, еще не вполне осознавая, к чему вопрос, но по загривку снова пробегает знакомая дрожь, и его буквально швыряет в горячие крепкие объятия. Бродяга подталкивает его к кровати, но перед тем вытаскивает откуда-то широкие матовые браслеты. Улыбаясь, Майлз протягивает руки вперед. Ему самому странно, но он согласен на ограничение своей свободы. — Ноль опыта, так ведь? — Бродяга неуловимо усмехается, защелкивая браслеты на его запястьях и нажимая кнопку на крошечном пульте. Браслеты с металлическим стуком притягиваются друг к другу, оказавшись магнитными. — Правило первое: если я делаю что-то, что тебе не нравится, ты об этом говоришь, и я прекращаю. — Я сильный, — он неловко пожимает плечами, пробуя расцепить руки, но браслеты держат крепко. — Не смей. Не соглашайся на неприятное только потому, что можешь это выдержать. Не все будут благородными. — Не думаю, что позволю кому-то еще, — Майлз встряхивает головой, позволяя вздернуть свои руки наверх, где браслеты тут же магнитятся к чему-то металлическому, и он больше не может ими пошевелить. Он даже пробует применить всю свою силу — бесполезно. Ну, может, и смог бы в случае реальной необходимости, но — зачем ему это теперь? Бродяга ведет ладонью по его животу, задирая наверх эластичную ткань, и это, почему-то, ощущается намного интимнее, чем поцелуи, хотя он еще не касается ничего запретного. — Всякое бывает. Правило второе: первый раз это всегда больно, так что не стесняйся. Не молчи. — Соседи, — он жалко выдыхает, ведясь за чужой ладонью, прогибая спину. Человек-паук не боится боли. И точно не хочет, чтобы то, что происходит, вдруг закончилось по этой дурацкой причине. Он сможет выдержать. — Это их проблемы, — Бродяга избавляет его от костюма двумя экономными движениями, как у него самого никогда не получалось. Майлз запоздало вспоминает, что ради удобства отказался от того, что, по идее, предписывали правила приличия. Бродяга прищелкивает языком, проводя кончиками пальцев по его обнаженному бедру. Да. На нем нет белья, так же правда удобнее… Это не повод так смотреть… Так, словно его собираются сожрать на месте. Изнутри поднимается что-то инстинктивное, звериное — паучье? — его почти плавит желание, чтобы на него продолжали так смотреть, не отводя взгляд, чтобы горячие ладони не покидали его кожу. — Правило третье: ты не будешь двигаться, пока я не позволю. Майлз пару мгновений серьезно обдумывает это. Он не настолько неопытен, чтобы не понимать, что это вовсе необязательно, и у него есть право отказаться. Но отказываться не хочется. Он хочет, безумно хочет снова довериться — целиком, по-другому все равно не умеет — хочет, чтобы кто-то — совершенно определенный «кто-то» с его лицом, но иной судьбой — доказал, что доверяться — можно. Что им не воспользуются снова, сразу после выкинув за ненадобностью. Он хочет всего, что с ним могут сделать. И вполне может позволить себе быть послушным. — Да, — Майлз кивает, соглашаясь сразу на все. И задыхается беззвучным стоном, когда короткие тупые ногти неожиданно царапают по чувствительной коже, Бродяга дергает его ниже, что, с учетом прикованных рук, почти распинает его на кровати, заставив вытянуться всем телом, поцелуй грубый, почти болезненный, но это именно то, что ему сейчас нужно, ладони невесомой лаской проходятся по бедрам. — Повернись, — звучит хрипло, совершенно приказным тоном, не подчиниться — даже не вариант, но… — К-как?.. — О, я уверен, ты достаточно гибкий, — но щелкает кнопка, и магниты ненадолго перестают тянуть. Майлз торопливо, не очень ловко, переворачивается на живот, и магнитные оковы снова притягивают его руки к опоре. — Такой послушный, — Бродяга самыми кончиками пальцев отсчитывает каждый позвонок, едва касаясь, и это почти сводит с ума. Так мало… Он не уверен, может ли просить. На будущее: правил должно быть больше. — Такой красивый, — пальцы скользят по ребрам — щекотно — отслеживают нитку шрама на пояснице — дурацкая история, даже вспоминать не хочется — с силой вцепляются в бедра, вздергивая наверх, заставив ткнуться лицом в подушку от неожиданности, паучье чутье заходится истеричным взвоем, но Майлз уверен — это не опасность. Он совершенно уверен, что хочет быть именно здесь, именно с ним. Хочет так, что это уже почти больно. — Сделай уже что-нибудь, — он весь сжимается от того, как срывается голос. Нетерпеливый мальчишка, вот точно. — Не торопись, — Бродяга со смешком касается губами его плеча, перегибаясь через него — и его перешибает ощущением горячего обнаженного тела, когда только успел раздеться, прижимающегося к спине, чужой тяжести, которая должна бы восприниматься как угроза, с учетом всего, что с ним было, но нет, хочется лишь еще ближе, еще больше, но он обещал быть послушным и не двигаться — и ища что-то на полу под кроватью. — Все будет. Попробуй не напрягаться. Он не совсем идиот все-таки. Ноль практического опыта, да, но голова на плечах-то есть. Он знает, как это происходит. И все равно, когда скользкие холодные пальцы проникают внутрь, он вздрагивает — больше от неожиданности, чем боли — и пытается дернуться прочь, но на полдороге вспоминает: не двигаться. Расслабиться. Замирает, прикусывая нижнюю губу, прислушивается. — Хороший мальчик, — у Бродяги голос тоже дрожит и срывается, они одинаково напряжены — Майлз чувствует это каким-то шестым чувством, вставшими дыбом волосками на коже, смаргивает внезапное смущение, по возможности незаметно подаваясь ближе. Ему уже мало, незнакомые ощущения плавят тело и разум, ему хочется больше, сейчас. Даже если это больно. Можно подумать, новость. — Давай, — невозможность двинуться, сделать хоть что-то, сводит с ума и обостряет все чувства. По пальцам пробегают несколько искр. — Такой нетерпеливый, — Бродяга довольно урчит ему на ухо, наваливаясь сверху, пальцы проникают глубже, задевая внутри, и… Ему приходится сжать пальцы в кулак, гася искры о собственную ладонь. Об этом точно надо предупредить. — Я могу ударить током, — выходит сдавленным стоном, скорее мольба, чем предупреждение. Ну же, еще… — Как скажешь, — пальцы — да, точно, у него же две руки — пробегают по позвоночнику вверх, затягивают ошейник чуть туже, и он едва не воет. Недостаточно для того, чтобы начать задыхаться, его лишь обжигает воспоминанием о том, самом первом, поцелуе, но теперь он даже не может… сделать вообще ничего. Ему нужно… — Пожалуйста, — ему кажется, что он сгорит, если не получит больше. — Ладно, — с сомнением тянет Бродяга, убирая пальцы, и ему хочется взвыть от того, как пусто становится внутри. Но Бродяга подцепляет его под подбородок, разворачивая голову к себе, впивается в губы грубым, почти на грани укуса, поцелуем, толкается внутрь уже не пальцами — и это уже больно, но — к черту. Майлз скулит в поцелуй. — Больно? — Да…й мне… секунду, — он впивается пальцами во что-то, что оказывается под ними, длинно выдыхает. Он же Человек-паук, его мышцы должны быстрее приспосабливаться к изменениям. Разве не так? — Не пытайся думать, — о плечо разбивается короткий, не обидный, смешок. — Отцепить тебя? — Нет, — он встряхивает головой. С ним все в порядке. — Просто двигайся. — Ты сам этого захотел, — звучит почти как угроза, как воспоминание их первой встречи, Майлз захлебывается глухим протяжным стоном, когда все его существо буквально перетряхивает необходимостью вырваться, бежать, сражаться за свою жизнь. Он почти сходит с ума, когда Бродяга начинает двигаться. Это почти больно, но это именно то, что выметает из головы все лишние мысли, кроме забитого уже, кажется, в подсознание, «не двигаться», что побуждает стелиться к ритму чужих движений, ловить взмокшей кожей хриплые, на грани стонов, рваные выдохи, что заставляет плясать на пальцах голубые, яркие, что почти освещают комнату, искры. Бродяга, дотянувшись, накрывает его ладонь своей, сплетает пальцы, и Майлз почти скулит, стараясь пригасить их, но… Искры пробегают и по чужим пальцам тоже, не обжигая, и гаснут на выдохе. — Хороший мальчик, — ладонь спускается ниже, касается его почти лаской, почти нежно. И Майлз все-таки срывается на тонкий, почти жалобный, скулеж, подается всем телом к ласкающей руке, под зажмуренными веками взрываются и гаснут искры. Это не его ядовитая сила, просто физиология, просто… Он виновато сжимается, понимая, что это было слишком быстро, слишком, но — у Бродяги тоже вырывается хриплый стон, напрягается все тело, и он торопливо отстраняется. Майлз смущенно отводит взгляд, когда он падает рядом. Они дышат в унисон, медленно успокаиваясь. Бродяга лениво щелкает пультом, отключая магниты, чуть грубовато притягивает к себе. — Ты как? — его руки торопливо-бережно проходятся по всему телу, проверяя, ослабляют ошейник, Майлз прикрывает глаза, прислушиваясь скорее к нему, чем к себе. — Не переборщили? — Нет, все… Все хорошо, — он смаргивает неожиданные даже для него слезы. И совсем не ожидает, что Бродяга подтянется повыше, чтобы обнять уже совсем правильно, ласково провести ладонью по плечу. Майлз подается ближе, ткнувшись лицом ему в шею, всхлипывает, цепляясь за его пальцы. — И-извини… я не… — Все хорошо, — у него голос все еще чуть хрипловатый, будто сорванный, но интонации совсем ласковые, успокаивающие. — Это бывает, это нормально. Я все-таки зря, наверное, для первого-то раза, — он качает головой. — Но ты такой… Тебя хочется. — Нет, все хорошо. Правда, — Майлз улыбается. Напряжение оставляет его мышцы, паучье чутье замолкает, это точно хороший знак. Здесь нет опасности. — Я же согласился, — слезы высыхают сами, когда он успокаивается. Все правильно. Сейчас точно все правильно. Ему нужно было именно это. Ему… да, ему хорошо именно здесь. Именно так. Об остальном можно подумать завтра. Клонит в сон, но… Он не уверен. — Я останусь? — Ты точно идиот. Куда я тебя такого отправлю? — Бродяга зевает, и это уже, кажется, совсем доверие. — Встать сможешь? Надо запихаться под душ. И спать. И, между прочим, — он с усмешкой демонстрирует таймер на телефоне. — Ты задержался на полторы минуты. Майлз только нервно хохочет, соскребая себя с кровати. Он прекрасно понимает, что в ближайшее время никаких скоростных рекордов не будет. Но об этом тоже можно подумать завтра.