Касавир

      Касавир многому учится.       Он узнает, что умирающие люди не понимают, что умирают, и надо прощать им это невежество. Во всех учебниках, которые прививали ему простое правило «паладин никогда не лжет», не упоминалось, что бывают дни, когда паладин должен лгать по двадцать раз на дню, и Тир не обрушит на него свой гнев, потому что ни одно живое существо не способно сказать правду ребенку, который бьется в лихорадке и спрашивает, поправится ли он, несмотря на черные зияющие язвы по всему его маленькому тельцу.       Поначалу Касавиру поручают уход за умирающими, потому что он сильнее многих слуг Тира, а этих людей требовалось поднять, чтобы сменить простыни или помочь увидеть небо в последний раз. Он также выносит их наружу, когда всякая надежда потеряна и их тела становятся всего лишь пустыми оболочками. К концу смены у него болит спина, но это ничто в сравнении с тем, как болит его сердце. Храм полон умирающих людей, которые надеялись получить здесь помощь или уберечь свои семьи от заразы и ужаса своих последних дней. Этот ужас теперь принадлежит и храму, и Касавир узнает, что человеческое тело хрупкое, что оно болит, пахнет и выделяет всевозможные жидкости, что разум часто отстает в понимании изменений, которые претерпевает тело. Что в лихорадке люди будут пытаться подняться и навредить себе. Что ему нужно, чтобы голос звучал тихо и ровно, даже если он вот-вот разразится слезами.       Вскоре больных становится так много, что для них едва хватает места, и некоторые священники тоже умирают. Однако не все из них умирают от чумы. Добросердечный Отец Фарлон доводит себя до изнеможения, смягчая каждую душу своей теплой улыбкой. Он поддерживает светскую беседу с пациентами в критическом состоянии, и Касавир приносит ему кувшин с водой, в то время как беззаботный Отец гладит по волосам женщину, пахнущую могилами и кладбищами — и не из-за недостатка гигиены. Позже, той ночью, Отца Фарлона находят в подвале висящим на мясном крюке. Впервые Касавир слышит, как Кэтрин ругается будто разъяренный пират, и Тир также не лишает ее своей милости. Есть человеческие пределы, которые понимает их суровый бог.       Зимние дни короткие, и ночное небо имеет оранжевый оттенок из-за всех костров, что горят на улицах.       Изначально многие люди не верили в чуму, но теперь игнорировать ее невозможно. Она проникает в каждый район. Закрытый на карантин город находится на пороге открытого восстания: многие горожане стремятся бежать с зараженных чумой улиц, но городская стража заблокировала все ворота, чтобы зараза не пронеслась по всему побережью. В том, чтобы сдерживать распространение болезни, есть смысл — благодарные союзники присылают еду и припасы. Это очень жестоко по отношению к тем здоровым людям, которые вынуждены оставаться в стенах города. Многие семьи заперлись в своих домах, и там и тут можно увидеть заколоченные окна и забранные решетками двери. Другим везет меньше — потерять работу означает потерять деньги на аренду, а это ведет к потере крова и жизни на улицах, где царит чума.       Касавир узнает, что даже если ни один из зараженных не был вылечен, они все равно надеются и ползут к храмам, разбивают вокруг них лагерь на пронизывающем мартовском ветру, просят благословения, даже если видят, что угрюмый юноша с безбородым лицом не священник. Они видят символ Тира у него на шее, протягивают руки и просят хоть какого-то подтверждения того простого факта, что все еще живы. Они хватают его своими сморщенными, почерневшими руками и держат до тех пор, пока он что-нибудь не скажет — даже если это будет скромное «Да пребудет с тобой Тир», в котором почти нет божественной магии.       Теперь, когда поток больных переполнил палаты, храм, галерею и выплеснулся на площадь, Касавир — один из тех, кто раздает хлеб и суп один раз в день и воду трижды за день за пределами храма. И каждое утро он относит трупы несчастных к погребальному костру на церковном кладбище. Фентик Мосс сам отправил его сюда, когда в храме решили, что отныне будут пускать внутрь только детей и молодых матерей. И так как большинство из них мало весит, его силу можно применить в другом месте.       Фентик также посоветовал Касавиру выглядеть суровым и внушительным, чтобы бедняки снаружи позволяли ему делать его работу и верили, что он будет справедливым в раздаче еды. Касавиру остается только надеяться, что его неулыбчивое и измученное лицо может считаться внушительным.       За этот месяц толпа редеет, и Касавир понимает, что она буквально вымирает. Число погибших продолжает расти, а городская стража и ополчение теряют половину своих сил из-за чумы и эпизодических вспышек насилия. Чума заразна, и часто ею заражаются люди, находящиеся в непосредственном контакте с больными — охранники, священники, торговцы, нищие, проститутки. Однако то тут, то там можно услышать истории о заполненных трупами запертых домах, о целых семьях, что умерли от болезни в полной безопасности и изоляции. Слухи ходят, и теории заговора набирают обороты. Панику усугубляет тот факт, что ни магическое, ни обычное исцеление не берут чуму. И то, что никто из паладинов в храме не заразился этой болезнью, несмотря на постоянное воздействие, говорит, что эта эпидемия не обычна.       В апреле долгая зима отступает дальше на север, и хотя смерть пирует над городом с той же жадность, что и раньше, горожане устают бояться. Касавир узнает, что со временем люди могут привыкнуть ко всему, включая зловоние зараженных тел возле их дверей, постоянную опасность или даже смерть тех, кого они знают.       Теплая погода выманивает нерешительных пешеходов на улицу. Зеленые листья, яблоневый цвет и гнездящиеся птицы скрывают ужасы вокруг. Пекари снова пекут хлеб, кузнецы работают на наковальнях, гадалки предсказывают судьбу, молодые пары тайком пробираются в парки, богатые даже устраивают вечеринки, где жалуются на карантин. Город представляет собой нереальное сочетание контрастов, и Касавир с тревогой замечает это повсюду: двое целуются в свете погребального костра, котята играют с ботинком мертвеца, лошади в богато украшенных ливреях тянут дорогую карету, и жирные уродливые крысы удирают из-под их копыт. В храме еще не успели перевести дух, но снаружи горожане перестали волноваться и решили отгулять с размахом — пьяные и шумные.       Поскольку все меньше людей обращаются за помощью в храм, на Касавира возлагаются другие обязанности. Он ходит от дома к дому и подбирает мертвых. В небольшом районе к югу от храма, который он патрулирует, он находит от десяти до двадцать человек каждый день. Все уважение летит в канаву — теперь семьи выбрасывают своих мертвецов прямиком на обочину дороги, слишком боясь прикоснуться к ним, чтобы отнести к горящим кострам. Касавир тянет тележку, забирает мертвых, подвозит тележку к месту костра, раз в неделю рубит дрова, оставленные там городской стражей, сооружает погребальный костер, произносит соответствующую молитву и разжигает огонь.       Временами он теряет всякое представление о собственном возрасте, времени или месте. И чувствует, что ему больше не шестнадцать — он древний человек, настолько старый, что его годы не счесть. И он боится, что снова увидит эти знаки много лет спустя, что это смутное предчувствие является предвестником грядущих ужасов.       Когда цифры недавно умерших перестают пугать население и становятся обыденными новостями — привычными и регулярными как восход солнца, Касавир берет на себя смелость заглянуть в лицо каждому приготовленному для сожжения трупу.       Он выкраивает минутку, чтобы отметить любые признаки индивидуальности, которые только может найти, и описывает этот дневной труд настолько подробно, насколько это вообще возможно после долгого рабочего дня.       Человеческая женщина средних лет, короткие каштановые волосы, карие глаза, довольно невысокая и хрупкая, одета в темно-зеленый плащ поверх коричневой юбки, на левой щеке родимое пятно, на правой старый ожог в форме полумесяца.       Молодой дворф, лет сорока или около того, с рыжей кудрявой бородой, голубыми глазами, кривыми зубами и отсутствием верхнего правого клыка, одет в кожаные штаны, испачканные пятнами смолы и древесного угля, и серую тунику с рукавами до локтей, без видимых шрамов.       Пожилой мужчина, лысый, с длинными седыми бакенбардами, цвет глаз неизвестен, имеет татуировки связанные с морем по всем предплечьям, самая запоминающаяся — кальмар, обвивающий щупальцами гроб, бедная одежда неразличимого цвета и фасона.       Касавир хранит записи в храмовой библиотеке и надеется, что однажды в будущем мертвые, которых он сжег, вернут свои имена, когда родственники придут искать их и узнают по его записям.       Все-таки жизнь существует даже среди самых страшных бедствий, и ему всего шестнадцать. Подобно зеленой траве, что пробивается сквозь брусчатку, улыбки и короткие мгновения веселья прорываются через ужасные дни. Здесь и шутки, похлопывания по плечу, дружеские кивки, благодарные пациенты, изобретательные проклятья и глупые, но безобидные шутки. Более того, некоторые люди выздоравливают и каждое чудо такого рода стоит всех усилий и труда.       В мае леди Арибет де Тильмаранд просит, чтобы здоровых верующих людей переназначили для патрулирования Гнезда Нищих. Множатся слухи, что некоторые из мертвецов восстали на улицах и остаются в виде зомби. Фентику Моссу нужны все руки, которые у него есть в храме, но у него не хватает духу прямо отказать Арибет — любви всей его жизни, и они продолжают обмениваться вежливыми замечаниями — она настаивает, он жалуется — пока в коридоре не появляется Касавир с охапкой свежего постельного белья для палаты. Сейчас конец дня, он смертельно устал и подобрал белье по дороге только потому, что сестра Ариан попросила о помощи. Поэтому он останавливается как в тумане, когда леди Арибет зовет его подойти. Она измеряет его взглядом, и он видит проблеск узнавания в ее эльфийских миндалевидных глазах, даже если его имя не приходит ей на ум. — Ты, парень. Ты умеешь владеть мечом, а таскание корзин никому не поможет.       Она презрительно дергает плечом.       Касавир слишком устал, чтобы возражать или объясняться, поэтому он просто кивает в той части, где говорится о мече и умении им владеть. — Нам нужно больше вооруженных людей на улицах. Гнездо Нищих теперь кишит нежитью. Ты пойдешь туда и сразишься с ними?       Касавир почему-то не может ей отказать — не тогда, когда ее голос звенит и она выглядит потрясающе свирепой, будто свет Тира пронизывает ее насквозь. Он слышит свой ответ прежде, чем замечает безмолвное «пожалуйста, нет», написанное на честном лице Фентика. — Я пойду, миледи. — Хорошо. — Арибет торжествующе смотрит на Фентика Мосса. — Приходи в штаб ополчения у Восточных Ворот завтра на рассвете. Захвати свою сумку. Вероятно, ты переедешь туда на несколько недель.       Она отворачивается и тут же забывает о нем, и Касавир воспринимает это как позволение уйти. Когда час спустя Кэтрин спорит с ним по поводу его добровольного ухода из храма, он вздыхает, пожимает плечами и говорит, что на самом деле не был добровольцем, просто у него не хватило духу ей отказать. Кэтрин бьет его кулаком в плечо и закатывает глаза, что делает ее лет на двадцать моложе. — Мне следовало отказаться быть твоим наставником, мальчик. Ты хотя бы помнишь, что я должна давать тебе советы и следить за успехами? Ты вообще пытаешься советоваться со мной, прежде чем принимать какие-либо решения? Что ж, не вини меня, если ты там умрешь. Пусть Тир помилует тебя, глупый, нелепый, безмозглый щенок.       Однако на самом деле она не злится, и Касавир принимает выговор таким, как он есть: своеобразный способ извиниться за то, что в течение этих месяцев Кэтрин практически забыла о своем ученике. У них у всех были другие дела.       Касавир узнает, что неважно, насколько все было ужасно до этой поры, за углом всегда может быть хуже. Гнездо Нищих больше похоже на ад, чем на часть некогда процветающего города.       После того, как какой-то усатый сержант ворчит с добрый час, что теперь набирают детей и что каждый элемент кожаной брони либо короток, либо широк на его теле, Касавир оказывается в паре с Джейн, серьезной женщиной средних лет из городской стражи, и уезжает во временный штаб ополчения в самом бедном районе города. В течение дня они патрулируют улицы, чтобы подобрать и сжечь как можно больше трупов. Помогают выжившим заблокировать окна и двери. Сопровождают тех, кому есть куда уйти. Ночью они защищают штаб-квартиру от нежити и успевают немного вздремнуть наверху, на двухъярусных койках, прямо в перерывах между атаками.       Он узнает, что если на его стук никто не отвечает, то лучше выломать дверь, потому что внутри трупы. И ему повезет, если эти трупы не будут ходить. Он приучается постоянно носить кожаные перчатки, так как гнилые тела легко распадаются под собственным весом. Он также узнает, что нежить ничего не чувствует, даже если это маленькая девочка, сжимающая остатки игрушки в своих скелетных руках — и ему все равно неприятно их убивать.       На днях он в одиночку патрулирует небольшие северные переулки, потому что Джейн что-то подхватила, что может оказаться чумой, но надеется на лихорадку. Позже он будет вспоминать этот день как обычный: постучался в двери и спросил местных жителей, сколько людей внутри и все ли они живы-здоровы, ворвался в другой безжизненный дом и обнаружил двух мертвяков, слоняющихся по кухне, один из которых вел себя враждебно, зато второй был совершенно безучастен — сжег еще два тела в костре. Это также был тот самый день, когда он встретил Героя Невервинтера.       Упомянутый Герой — молодой маг, едва ли на пять лет старше самого Касавира. Он одет в простую коричневую мантию, его волосы настолько светлые и выпачканные сажей, что кажутся седыми, и он устало опирается на длинный изогнутый посох, задавая Касавиру резкие, серьезные вопросы. За спиной мага маячит дородный полуорк, чье лицо выглядит незаинтересованным, но умным и настороженным. Касавир делает все возможное, чтобы дать подробные ответы: сейчас нежити больше, чем было неделю назад, они не особенно сильны и, кажется, гораздо активнее ночью, и нет, паладины в храме не болеют, и он, наверное, единственный паладин в дозоре, и да, как правило, паладины невосприимчивы к магии смерти, и что он действительно рано принес свои клятвы, но сейчас для всех наступило время испытаний, и нет, обычно у него есть напарница, но сегодня она больна, и нет, он не видел никаких животных на улицах на этой неделе и не слышал о животных из Уотердипа, и да, про нападение на Академию он уже в курсе.       Маг смотрит ему в лицо своими самыми нелепыми глазами цвета морской волны и спрашивает, как его зовут. Он настаивает на полном имени, когда Касавир касается священного символа у себя на груди и отвечает, что он Касавир из Тира. Он отказался от своей фамилии в январе — когда дал обеты. Он Касавир, именно так. Касавира из Тира более чем достаточно. Его фамильное имя не заслуживает никакой дани уважения, так как имеет собственный вес и нести его чересчур тяжело. Его бог заслуживает лучшего, чем тщеславие и ритуальная жадность людей, которые цепляются за свои имена, будто те про них что-то объясняют. Непонятно как, но ему удается облечь это словами для молодого проницательного мага, и тот кивает и представляется, прежде чем продолжить свой путь.       Именно так Касавир будет знать, как зовут Героя Невервинтера, когда мага изгонят из города, а его имя затеряется в интригах, публичной лжи и неприятных тайнах. Он услышит это имя еще раз, когда чума закончится, потому что молодой маг с зелеными глазами найдет лекарство и выяснит, что ставшие частью культа хелмиты распространяют через горожан проклятое благословение, а за всей этой эпидемией стоит Лускан. Он еще не раз услышит его имя на войне, которая последует за этим открытием. Когда окружающие Касавира люди станут рассказывать о доблестном герое, циничном предателе или мрачном сумасшедшем, сам Касавир будет думать о сердитом молодом человеке со спокойной решимостью на лице и мало поверит этим рассказам.       В июле нежить затихает, будто летняя жара ей не по душе, и ополчению снова приходится больше заниматься похоронами, нежели сражениями. Когда по улицам несутся глашатаи и объявляют, что долгожданное лекарство получено, Касавир возвращается в свой храм только для того, что застать его в беспорядке. Оказывается, уличные проповедники переплетали свои благословения с проклятьями, и когда их лидер пал, он потащил за собой Фентика Мосса. Теперь добросердечный верховный священник заключен в тюрьме в замке Невер и предстанет перед судом за государственную измену.       Касавир не может поверить, что добрый и самоотверженный полуэльф, который принимал близко к сердцу столько смертей, может находиться в центре заговора, и, разумеется, он поставит судей в известность. Он пытается сплотить остальных, чтобы составить для суда письмо и засвидетельствовать, каким по натуре является Фэнтик Мосс, но, похоже, никто не поддерживает эту идею. Тогда Касавир пишет сам и предлагает всем в храме подписаться, однако делают это только Кэтрин и пара сиделок — и то, похоже, что Кэтрин ставит подпись скорее из жалости, чем по искреннему убеждению. Он пытается подойти к судье Олафу и вызваться выступить на процессе в качестве свидетеля, но судья Олаф долго молчит и неохотно говорит, что на этот раз свидетелей не будет — Фентик Мосс полностью признал себя виновным. Касавир ошеломлен. Всю эту неделю он работает как во сне и наконец приходит к выводу, что Фентик мог чувствовать за собой вину в случившемся, даже если на самом деле был невиновен в глазах богов.       Его просьба об аудиенции с заключенным отклоняется, его попытки разыскать леди Арибет игнорируются. Он шестнадцатилетний мальчишка в разномастных доспехах, и миру плевать на его мнение.       В день вынесения приговора Касавир выходит на площадь суда — процесс публичный, поэтому перед замком воздвигают трибуну, а вокруг нее — разъяренное, ревущее море выживших после чумы. Толпа душит его, и он с ужасом осознает, что все кругом жаждут крови. Они ненавидят бедного священника на трибуне, проклинают его имя и выкрикивают непристойные ругательства в адрес дрожащей фигуры, стоящей на коленях перед судьями. Касавир не слышит ни слова из того, что говорят. Он пытается протолкнуться ближе и не может. Он видит, как судья Олаф встает, поднимает руки и спрашивает толпу — это должно быть последний вопрос, и Касавир надрывает горло, крича «Невиновен!» во всю мощь своих легких.       Его голос тонет в буре гнева вокруг него, и несколько добропорядочных граждан поворачиваются и решают спустить на него часть своего разочарования, то есть заткнуть старым и очень приятным способом — несколькими тяжелыми ударами в челюсть нарушителя спокойствия.       С впечатляющим синяком на лице Касавир возвращается в храм и, не сказав ни слова, поднимается в спальню. Он не идет на казнь, он сгорает от мрачного гнева, будто это какой-то жар. Невиновный человек был повешен — слуга правосудия не нашел справедливости к тому, кто стольким пожертвовал ради города, к нему не проявили милосердия, и сам город жаждал его смерти.       Касавир справляется с этой несправедливостью так же, как и со всем остальным: он закапывает ее глубже в себя и с головой погружается в работу и тренировки, чтобы занять каждое мгновение своего бодрствования. Он говорит себе, что эта казнь — не сам Невервинтер, а его порча чумой, что неприкрытая ненависть, которую он видел, была подобна ярости раненого животного, которое брыкает и кусается, потому что ему больно, и даже если эти люди совершили ужасную ошибку, они по-прежнему заслуживают защиты и справедливости. Что кто бы ни наслал эту чуму — именно он виноват в смерти Фентика Мосса.       Кэтрин назначает ему пятьдесят страниц ежедневного чтения в качестве дополнительной работы. Эти книги, к которым у него прежде не было доступа — толстые тома о монстрах и зверях, орках и троллях, нежити и феях, дьяволах и демонах: их анатомия, их преимущество в бою, их слабости, привычки и культура. Все в этих книгах эльфийского происхождения посвящено тому, как убивать с максимально возможной эффективностью, и Касавир не может не задаться вопросом, существовали ли раньше подобные книги о людях и дворфах. Он старательно заучивает наизусть целые страницы и раз в неделю за ужином докладывает Кэтрин о своих успехах. Она кивает и вываливает на него свежую порцию отдаленно относящихся к делу историй, чтобы его образование приобретало хоть какую-то видимость пользы.       В октябре Лускан вторгается в Порт-Лласт, и по пятам за чумой следует кровавая война. Касавир ухаживает за ранеными, доставленными в храм, и тренируется до тех пор, пока едва не может стоять. Войска маршируют на север, и вместо них город наводняют беженцы. Каждый может почувствовать приближение черной тени, когда новости передают поражение за поражением. Сейчас в храме военный госпиталь, и сюда перевезли сотню раненых с передовой. Есть солдаты, потерявшие конечность, есть те, кто поймал стрелу, и таких было легче везти весь день, чем убить, вытаскивая наконечник с древком на месте. Есть солдаты с ранениями, ожогами и переломами. Большинство из этих травм можно было бы вылечить, имея под рукой целителя, но жрецов исчисляют десятками, а солдат — тысячами, поэтому священники на местах должны расставлять приоритеты: сначала те, кому необходимо немного магии, чтобы остаться в живых, затем те, кому магия нужна, чтобы продолжить сражаться. Все, кто не входит в эти две категории, должны умереть или быть перенаправленными в город.       Вскоре и в городе тоже будут расставлены приоритеты: все, кто умеет лечить естественным путем — должны лечить естественным путем: шрамы, боль и все такое, а священники попробуют помочь как можно большему числу других, насколько смогут.       В день своих именин Касавир работает до глубокой ночи. От голода у него кружится голова. Он на ногах со вчерашнего вечера, и как-то так получается, что еда никогда не попадает в список его ближайших приоритетов. Всякий раз, когда он останавливается, чтобы подумать об этом, перед ним оказывается очередной солдат, чьи раны нуждаются в промывке или перевязке. Покидать госпиталь ради чего-то обыденного, вроде еды, кажется эгоистичным.       Он ложится на свою узкую койку в спальне и глядит в потолок. Он чувствует, как его судьба стягивается узлом, и опять наступает момент звенящей ясности: оставаться в безопасности городских стен будет равнозначно потери самого себя. Там умирают люди, и он не сможет смотреться в зеркало и уважать себя, если станет держаться подальше от того худшего, что сейчас происходит.       Ему исполнилось семнадцать, и это минимальный установленный возраст для призывников, поэтому утром он сообщает Кэтрин, что больше не может оставаться и идет в пункт сбора. Пожилой лейтенант хлопает его по плечу, записывает имя, интересуется, не хочет ли он, чтобы стоимость доспехов была вычтена из его довольствия, сует ему в руки военный мешок и отправляет Касавира в санитарную палатку для самого краткого медицинского осмотра, который он когда-либо видел.       Холодным ноябрьским утром следующего дня их рота уходит через северные ворота.