It's synth detective, jackass

Когда именно все полетело кувырком и превратилось в блядскую свистопляску? Возможно, когда стелс-бой решил, что с него хватит — всё-таки поделки сумрачного гения (а по факту копирка китайского ноу-хау) и в прежние годы работали, мягко говоря, паршивенько. Возможно, когда Нейт слишком долго ковырялся в самом участке. А вы пробовали в темноте пытаться найти хреновину размером с сигаретную пачку? А может быть еще неделю назад, когда он словил такой смачный кошмар, после которого сон начал казаться концепцией исключительно абстрактной; и Нейт немного, совсем чуть-чуть, но, возможно — только возможно, — подтормаживает. Или просто закон Мерфи разогнался на полную катушку. Нейт, вот честно, без понятия. Но что невидимость слетает слишком рано, когда он только на пути к выходу — это факт. Слетает резко, без предупреждения и объявления войны. Обычно, когда садится заряд, отражающее поле начинает мерцать и идет рябью. А тут «пух» — и сдулось. Нате выкусите, сраные америкосы. И вроде бы не конец света, ведь участок на краю вражеской территории, почти никого нет, а на дворе — середина ночи. Специально время выгадали такое, что до смены патрулей остается еще целый час. Только вот провидению, судьбе, карме — или кто там ещё мог быть замешан — на их продуманные планы насрать. Поэтому один из Стрелков, какой-то пацан, с виду желторотый новобранец, решает спуститься со своего поста сюда, вниз; и сейчас замер на углу рядом с лестницей — пытаясь сообразить, а что это за стремный мужик в темноте к стенке жмется? Бля-я-я-я-я... Н-да, неловко получилось. Нейт давит безудержный гомерический ржач, рвущийся наружу. Рефлексы работают безотказно: пока пацан, которому так не вовремя захотелось отлить (в суточный наряд бы тебя, с-сученыш, вне очереди) прищуривается и тянется за оружием, не вдупляя, что за херь происходит, Нейт одним резким движением подлетает, чтобы сбить с ног и навалиться сверху. После секундной борьбы — знакомит чужой висок с прикладом лазерной винтовки. Но их мышиная возня поднимает лишний шум, и сверху уже топочат по лестнице, недовольно что-то ворча про тупых новичков, а в соседних комнатах начинается сонное шевеление. (пиздец, какой же пиздец) Быстрее, быстрее. Давай, сука, шевели задницей! Стремглав, чуть ли не кубарем — к выходу из участка, на улицу, к домам через дорогу. И почти получается добежать, когда Стрелки высыпают из каждой щели, как потревоженное осиное гнездо; со всех сторон вспыхивают прожекторы, превращая ночь в солнечный полдень. Шансов удрать незамеченным — ноль целых, хуй десятых. Только и успевает, что в последнюю секунду шарахнуться за угол; воздух там, где секунду назад была его тень, решетят свинец и плазменные сгустки. Нейт мечется у стен зайцем, петляет изо всех сил, а Стрелки дышат в затылок, наступая на пятки. Долетает до места рандеву, не останавливаясь, хватает ошалелого Ника за воротник и тянет за собой — времени объяснять нет. Но с соображалкой у того в порядке, да и Псина тоже собачка умная; так что приходит время играть в салки на узких улочках: резко сворачивать, перемахивать через заборы, нырять за обломки зданий и остовы машин. Квинси с виду городок небольшой, но тут есть где повеселиться. Рычит Зверь: он, и убегает? Ха, а кто сказал, что убегать, значит — сдаваться? Мышцы пружинят, грохочут в ушах барабаны. И всего-то — чуть сбивается дыхание и чуть покалывает бок. Нейт на ходу тянется до бокового кармана рюкзака, где лежит пара гранат, и рот сам собой кривится в широком оскале. «Ну что, уроды, поиграем?» Даже с учетом прожекторов, пытаться догнать кого-то ночью — работенка еще та. Есть шанс замочить в потемках своих же. Так что Стрелки додумываются разделиться на группки, чтобы оцепить периметр, взять в клещи и загнать в ловушку. Светят подствольным фонарями и какими-то самодельными лампами. Наверняка думают, что они тут самые умные. Вот только этим стреляют себе же в ногу, потому что пятеро, даже шестеро на троих, включая собаку — такой расклад Нейта более чем устраивает. И вот уже Стрелков можно с лёгкостью щёлкать, как тригонометрические уравнения школьной программы. (да, вот так, ребятки, прямо в пасть чудовищу и его лазерке; запах паленой плоти и озона поутру куда слаще тостов с кофе) Налево, прямо, налево, теперь — направо; они кружатся в проулках, пытаясь разделить преследующих и периодически отстреливаясь. Взрыв на соседней улице; ага, кто-то наткнулся на подарочек. И каждый вздох, каждый суматошный толчок крови по венам, каждый камешек под подошвой — обостряются до невозможности. Впиваются — заточенным до слепящего блеска лезвием. И Нейт, вопреки происходящему пиздецу, чувствует себя — живым. Удивительно живым, настоящим и на своем месте. И никаких ментатов не надо, только старая добрая смертельная опасность. Он почти летит, едва касаясь пятками земли, и как хорошо, что Нику не грозит запыхаться; скорее жалкий человечишка в его лице сдуется первым. Так что можно не сдерживаться — оторваться на полную катушку, не беспокоясь, что кто-то отстанет или не выдержит бешеного темпа. То и дело в суматохе смазанной кляксой мелькает лицо Валентайна, на котором — знакомое отражение ухмылки. Его же, Нейта, ухмылки, не настолько кровожадной и поехавшей, но определенно кайфующей. Но что-то эти гандоны разошлись. Гоняются с такой завидной упорностью, что возникает смутное подозрение: силу рассчитать не удалось и пацан немного кончился. Или увидели, как Нейт драпает очертя голову, и решили, что лазутчика чужого спалили? Чьего только, супермутантов, вымерших минитменов? А может подумали, что он спер что-то или здание минировал? Раз убегает — надо схватить и отмудохать. Дельный подход. И ведь скажи, что просто полез за какой-то тухлой голозаписью — не поверят. С боем и по чужим трупам, но всё же вырываются из окружения; где-то ближе к рассвету, и вроде уже не темно, но и света ещё нихрена. Стрелковский запал иссякает обратно пропорционально количеству сдохших, ведь самых борзых встречает лазер и пара пуль промеж глаз, служат остальным примером. И грешным делом кажется, что всё, пронесло, и они выберутся из этой заварушки, отделавшись лишь легким испугом… Но кто он такой, чтобы, блядь, надеяться. Хренак! — со всей одури прилетает ударом в плечо; Нейту бы отлететь бильярдным шаром прямиком в груду мусора за ближайшим поворотом, но он, спасибо выучке, успевает сгруппироваться. Только ладонями по асфальту проезжается, сдирая кожу. Нет, это не пушечное ядро и даже не реактивный молот. Это Ник — внезапно и без предупреждения подался в бок, оттолкнул в сторону. Что за ху… Сначала Нейт видит. Видит, как лопается ткань тренча на спине, ближе к левому плечу; там, где только что было плечо — его собственное, а может даже затылок. А потом и слышит: расходящийся эхом рокот, который ни с чем не спутать — выстрел трехсот восьмого калибра. И Ник дергается, оступается… Рефлексы все еще на высоте: Нейт, не задумываясь, кидается, чтобы подхватить, оттащить за укрытие падающее тело, пока не прилетел второй выстрел. Только Валентайн терять сознание от боли не планирует (он же, блядь, не человек, а стойкий оловянный солдатик), но покорно позволяет утащить себя за угол, кинуть кулем в ту кучу рухляди, куда только что едва не выбросило Нейта. И только странно морщится на взбешенное: — Совсем ебанулся?! — Лучше я, чем ты, — возражает хрипло, и это все логично и правильно, но Нейта всё равно трясет и колотит, как не трясло и не колотило за последнюю сотню-другую перестрелок. — Ты в порядке? «Я в порядке? Я?!» ах ты грёбаный, безрассудный, не думающий о себе… Вся какофония глохнет, отходит на второй план; только пронзительный писк остается, будто шмальнули прямо над ухом, а не в сотне метров отсюда. И невыносимо хочется — вцепиться в Валентайна и трясти; трясти до тех пор, пока последняя клемма не вылетит. зачем, боже, нахрена ты это сделал, я бы… И осекается, судорожно соображая — а смог бы он? Среагировать, увернуться? …Нет. Максимум — минимизировать ущерб и не отъехать сразу, и то не факт. И от этого почему-то только больше охота крыть Ника хуями; останавливает лишь то, что трехэтажным матом их и так полощут где-то в квартале отсюда, изредка плюясь очередями наудачу. Стрелки, как и их праведный гнев, никуда не делись, и всё ещё надо срочно отсюда валить, но теперь — с особой осторожностью. Стреляли с эстакады, и снайпера (весьма умелого, стоит заметить) нужно держать в уме. И всё-таки говнюки в зеленой броне отстают, постепенно и нехотя. Безопасности ради приходится сделать длинный крюк, обогнув Квинси с восточной стороны, ближе к заливу и громадине Посейдон Энерджи, чтобы сбить возможный хвост и запутать преследователей. Останавливаются в тени развалин офисного здания. Стоят пару минут, пока Нейт переводит дух, согнувшись и упершись ладонями в колени. На деле — пытается успокоить сердце, которое гулко бумкает о ребра и никак не желает утихнуть, хотя запыхиваться уже не от чего. Да что за хрень-то? Как будто первый раз почти сдох. Ноет плечо — ну и силища, да Ник же хребет ему переломить может на раз-два. Почему-то эта мысль пугает и вполовину не так сильно, как завораживает. — Неплохая пробежка выдалась с утра пораньше, — раздается над ухом преувеличенно веселый голос. — Ага. Мы с тобой, походу, адреналиновые наркоманы, — выдыхает Нейт, косясь на Ника, который тоже дышит тяжело — радиаторы работают на полную катушку; н-да, пора хладагент менять. Даже Псина и тот улегся на асфальт, вывалив язык. — Ты — не спорю, — Валентайн хмыкает. — Но гормоны на платах не вырабатываются. — Да у тебя просто палка в жопе, которая не даёт спокойно сидеть на месте. Ну или отвертка в техническом отверстии, тут выбирай сам. Что ты несёшь, мудила несчастный? Он тебе жизнь спас, пулю за тебя словил. И виноват в этом — ты. — Предпочту палку — ее можно вытащить и засунуть в задницу уже тебе. Или просто отлупить, на худой конец. Господи, да он почти мурлычет. Валентайна, такого же двинутого любителя опасности, почти превращенного в дуршлаг, несмотря ни на что — ведёт. И Нейт бы почку продал, чтобы посмотреть на вывод командной строки: на то, как личностная матрица корежит сейчас стройные алгоритмы. А ещё Ник все оборачивается, высматривая — нет ли погони. Не, уже далеко ушли, Стрелки тоже не совсем дебилы, чтобы через половину Содружества гнаться черт знает за кем. Взгляд цепляется за дырку на чужом плече, и с пробивающим на хиханьки ужасом доходит. Не за себя ведь боится. Ему просто все еще до чёртиков страшно за Ника. Страшно настолько, что приходится с силой взять себя в руки и собраться с мыслями. (попал, ну ты и попал) Ведь сделай хуйло, что сидело на эстакаде с ночным видением или тепловизором, выцеливая до последней секунды, чуть большую поправку на ветер и расстояние — и пуля бы прилетела прямехонько в затылок. И тут уже совершенно без разницы, кто словил бы подарочек. Надо же. Всё же умудрился привязаться. Паршиво. Ответь себе, Нейтан, ты дурак? Любишь на те же грабли наступать, не мазохист, случаем? Мало было того, как тебя в Сэнкчуари скрючило — как тебя уже корежить потихоньку начинает, повторения банкета хочешь? А, идиота кусок? Хотя нет, привязываются обычно к собачкам и кошечкам, а в их тандеме питомцем все чаще ощущает себя Нейт. Здоровым таким пёселем, которого Валентайн дергает за поводок периодически, осаживая, и команды отдает: «фу», «нельзя», «сидеть», «к ноге». И самая жесть в том, что это почти не раздражает. Потому что а кому не понравится услышать, переводя дух после очередной перестрелки, ласковое: «Ты молодчина»? Сопровождаемое не менее ласковым взглядом? Устоишь разве перед таким? Вот и Нейт не может. И потому успешно поддается дрессировке методом пряника, условный рефлекс закрепляет. Отдышавшись, он принимает попытку отстоять личные границы: — Ник. — М-м-м? — Больше так не делай, мать твою. Мне твоя жертвенность нахер не всралась. — Ничего не могу обещать, — совершенно невозмутимо отвечает Валентайн. И только морщится периодически. Ну конечно. И какая всё-таки банальность. Как по нотам, будто они — в какой-то сопливой клишированной истории, в бульварном романчике. В следующий раз Нейта точно чем-нибудь пизданет, и Ник будет пострадавшего напарника выхаживать, кормить с ложечки, и пострадавший проникнется, как уважающая себя дама в беде… Какой же бред. Тебе нужно выспаться. План был — обогнуть Квинси с севера и вернуться той же дорогой в Дорчестер. Ник отмахивается; Ник говорит, что всё пучком; Ник криво улыбается и ворчит, что, вот незадача, еще одну заплатку придется ставить. А потом у Ника странно дергается левая рука, как от короткого замыкания, и повисает безвольной плетью. Приехали. Попытки прикинуться шлангом Нейт тормозит: — Не-не-не, даже не пытайся. Из Атлантического океана радостно выкатывается солнце, хреначит по сетчатке бликами от далеких волн; сияет ореолом вокруг Ника, и Нейт щурится как дебил, глядя на этого великомученика с нимбом из света над шляпой. А денёк, как назло, будет теплым и солнечным. — Ерунда, доберемся до Даймонд-сити… Нервы звонко лопаются: — Так, оставить хуйню! От рявка Валентайн аж вздрагивает. Ну а хуле свою шарманку опять завел? Нейт сейчас самую малость на пределе, чтобы цацкаться. Удушающая благодарность на пару со страхом за чужую жизнь обвились колючей проволокой и делу не помогают. Потому что он, идиот, только сейчас замечает главное — пуля-то не прошла навылет. Пуля сидит у Ника в плече, наверняка развернулась в процессе, хрен знает что успев раскурочить. Так что Валентайна — в охапку, и силком тащить на заброшенный склад на северной окраине Квинси, попавшийся под руку первым. Игнорируя любые возражения и попытки сопротивляться, ибо нехуй. Место не ахти какое, но тут хотя бы пусто: никто не норовит вылезти из-под полы и накинуться с утробным воем. Псина бы сразу такое учуял. Протискиваются в каморку, явно успевшую в свое время сменить амплуа подсобки, склада и курилки. Грязь здесь липнет к подошвам, лежит толстым слоем на стенах и каждой горизонтальной поверхности. Будь Валентайн человеком, и антисанитария прикончила бы его быстрее любой неисправности. Но это, хвала небесам, не их случай, поэтому Нейт шустро распаковывает свой набор юного техника, кривясь от лезущей в нос пыли. Пока Ник... мнется? Топчется? Ебучку ещё состроил такую, что Нейту аж самому казаться начинает, что в планах у него лишить Валентайна девственности или чего похуже. Холодеет — неужто все-таки переборщил и Ник его стремается? И дикая мысль вдогонку: а вдруг он не стремается, а банально стесняется? — Слушай, если ты мне не доверяешь… Ник вскидывается моментально, возмущенный предположением: — Конечно доверяю. — Ну а чего тогда? Молчит, партизан железный. Что, уже не так весело? «Черт, а ведь у него после чьей-то “помощи” аж целый месяц памяти форматнулся. Я бы после такого тоже постремался случайному умельцу доверять». Он-то, конечно, не совсем случайный. Но не до конца проверенный, если смотреть со стороны Ника — это да. Нейт, с трудом вспоминая курсы первой психологической помощи, за которую драли в учебке наравне с первой помощью обычной, зачем-то медленно вытягивает перед собой руки. Ладонями наружу и пальцами вниз, в жесте «я безоружный и с мирными намерениями». Зачем-то говорит как можно спокойнее и мягче: — Я не собираюсь к тебе подключаться через Пип-бой и копаться в софте. Тут всего-то и нужно, что вытащить пулю и посмотреть, насколько все плохо. Провода могло задеть или в сервопривод попало. Плевое дело, ну. Как комарик укусит. Смех, да и только. Говорит, а у самого мандраж и живот крутит. От сжимающего горла ужаса и странной злости; от отголосков куража после их эскапады и жгучего понимания, что Ник так-то бросился прикрывать его вообще без малейших колебаний; от неуместного волнения — вот оно, сейчас получится хорошенько Ника рассмотреть, и потряхивает всего, не напортачить бы… Ядреный такой коктейль из эмоций, не хуже «Смерти в полдень», полирнутой сверху глюконавтом. А ещё он сейчас один в один сейчас скопировал интонации самого Валентайна. Ник тоже замечает: дергает уголком рта в намеке на слабую улыбку, немного расслабляясь. Но росток облегчения, шевельнувшийся было внутри, стремительно вянет, потому что следом Ник делает очень человеческую вещь — такой протяжный, с задержкой, вдох. Так обычно люди делают перед тем, как спиздануть нечто, что собеседнику не понравится, и поэтому собираются с силами. Или с мыслями. Валентайну нужды таким заниматься нет, но привычка — вторая натура. Нет никакого стеснения. Тут другое. Походу просто не знает, как сказать повежливей, что Нейт — тот ещё самоуверенный говноед и заваривший кашу кретиноид. Так-то он уже готов к полному разносу, что хуев панамку напихают и профилактических пиздюлей выпишут, по морде или куда не жалко. Потому что заслужил. За базар действительно надо отвечать. Но Ник вдруг широко распахивает глаза; сбивается и запинается, стремительно меняясь в лице. — Нейт, твои руки. Нейт с удивлением пялится на содранные ладони, про которые успел напрочь забыть. Из-за бьющего через край адреналина боль притупилась, да и было бы чему болеть — даже не до мяса, только кожу задело. — А. Херня. Действительно херня, а Ник над его царапинами вздыхает, хотя сам — без одной руки синтовская версия Венеры Милосской. Нейту хватает минуты полторы: щедро залить антисептиком, покрыть заживляющей мазью, спизженной с очередного военного склада, и споро замотать прокипяченными тряпками, которые он держит именно для таких случаев. — Вот, как новенький. Ник щурится с сомнением и придирчивостью, чуть наклоняется — проверять качество бинтовки собрался, что ли? — Разве тебе не будет больно держать инструмент? С коротким «п-ф-фт» Нейт закатывает глаза: — Да вообще нет. Вот, помню, в тридцатиградусный мороз как-то пришлось двигатель БТРа чинить и один тумблер заклинило, не хотел поддеваться толстенными перчатками, пришлось их стаскивать, тогда да, я думал пальцы нахер отвалятся… так, стоп, ты меня заговорить пытаешься? — Ни в коем случае. — Ну что тогда, приступаем? А вот хуй там. Ведь Бостонский Холмс хмурится, опять врубает свой «вызвать_когнитивный_диссонанс.exe» и несет какую-то дичь с враз погрустневшей моськой: — Ты ведь полез туда из-за меня. Пулю чуть не получил тоже из-за меня. И сейчас тратить время и силы, чинить ранеными руками кого будешь? Правильно — меня. Это… неправильно. Нейту не нравится — ни то, что Ник говорит, ни то, как он это говорит. «Ты издеваешься? Ты, сука, издеваешься?». Ситуация ахуй — у этого рука, значит, отнялась, дыркой в плече светит, а они стоят в засраной коробке пять на пять и ведут задушевные беседы. Псина ещё под ногами мешается, скулит недоуменно, все в порядке, дружок, просто мы с Ником немножечко дали ебу. От нереальности происходящего ощущение, что они тут сценку разыгрывают. И с жанром определились: фарс, дрянная комедия положений из заблеванного подвала в Театральном районе. Сейчас аплодисменты из зала полетят и занавес опустится — всем спасибо, всем до свидания, приходите за буффонадой на следующей неделе, господамы. Как же хочется заорать. И Нейт почти срывается, почти психует — едва успевает закусить губу и приказать себе успокоиться, сделать глубокий вдох. Тут ещё вопрос, кому именно нужна помощь. Им бы по-хорошему лечь куда-нибудь в стационар. Или в санаторий, нервишки подлечить, чистым воздухом подышать, трехразовое питание для Нейта и хладагент каждый день — для господина синта… Мечты, мечты. — Ник, — хотелось бы верить, что голос звучит твердо и убедительно, но на деле — хрипит, как у умирающего, будто уже успел где-то его сорвать. — Ты. мне. жизнь. спас. Точка. Никаких «но» и никаких «из-за меня». Какая уже, нахуй, разница. Я сам туда полез, ты бы меня никак не заставил. И спалился, подняв шухер, так-то тоже я. Так что давай тут без вот этого вот, тебя спасать надо. Побудь послушным синтом и дай мне исправить свой проеб. А внутри утробно воет Зверь, грызет прутья невидимой клетки. Охо, приятель, хрипло шепчет на ухо ненастоящий Келлог, обдавая ненастоящим дымом, мы еще вернемся туда, и они у нас попляшут. Только стрелять по ходячим мишеням будет уже он. И он — не промахнется. Потому что Нейт — сволочь мстительная и злопамятная. Именно поэтому Институту тоже пизда, даже если Шона отдадут добровольно. А Ник все пытается возражать, упрямо головой качает. Считая, что делает лучше. Судя по всему, в его представлении Нейт — неблагодарная скотина, которая выдохнет с облегчением, если сказать, что она ничего не должна. Даже, знаете, как-то обидно. Так. Так. Ладно. Давайте по-другому. Тоже по-ебнутому. Баш на баш, клин клином и все такое. — То есть ты сейчас пытаешься сказать, что слови пулю я, то тебе не стоило бы оказывать мне первую помощь? Потому что я просто делаю то же самое, что сделал бы ты, окажись на моем месте. Вот и всё. И сполна огребает раздражения, ага, чужой бред уже не так приятно выслушивать, как самому всякое гонево нести? — Не передергивай. Это другое, — произносит Ник сухо. — Да схуяль другое-то?! Ты прикалываешься?! Если да, то поздравляю, ты обошел меня в категории «самое паршивое чувство юмора», я тебе медальку из витой пары могу сделать. И на этом моменте происходит какая-то загадочная срань, которую никто не ожидает от слова «совсем». Случается — Псина, который вдруг вклинивается между ними, прерывая милую беседу на повышенных тонах. С поднятым загривком, оскалом и предупреждающим рычанием… в сторону Нейта. То есть — защищая Ника. Заслоняя его. Ах ты предатель блохастый. Тоже, значит, участвуешь в абсурдистской постановке. — Воу-воу, полегче, здоровяк, — Нейт отшатывается, чувствуя себя уже каким-то блядским абьюзером. — Ник, признавайся, ты ему какой-то сигнал подал? Я понимаю, что вы с ним знакомы гораздо дольше, но так подло использовать бедное животное… В ответ Ник прожигает яростным взглядом дырку — да-да, не смешно, знает он, — и опускается на корточки, чтобы погладить хвостатого перебежчика между прижатых к голове ушей. — Не слушай этого придурка, всё в порядке, мальчик, — ну да, ну да, всё просто заебись. Наконец поднимается, делает два нервных шага влево, затем вправо, туда и обратно, еще раз и еще. И рука так смешно болтается, хотя он пытается её придерживать. Нейт с прищуром следит за этими телодвижениями, хотя у самого по телу ходят ходуном волны мелких уколов от постепенно закипающего котелка. Но места, чтобы расхаживать двоим, выбрасывая пар, как беспокойные волки в вольере, тут нет. Хрестоматийный пример поговорки «раздуть из мухи слона». Только у них не слон, а целая Тринити-Тауэр получается. Долбоебы. С запозданием Нейт вспоминает, для чего всё это, собственно, затевалось. — Пока не забыл, — вытягивает из кармана квадрат голозаписи, чтоб Винтеру в своем бункере икалось, сука. — На, держи. Послушаешь на досуге. Валентайн несколько секунд непонимающе гипнотизирует голозапись абсолютно стеклянными зенками, прежде чем отмереть и спрятать её во внутреннем кармане тренча. — Спасибо. И я понимаю, что ты пытаешься сказать, — не, не понимаешь. — Но не всё так плохо, как кажется с виду, я ведь не чувствую боли как таковой, — это должно успокоить или что? — Да, неприятно, предупреждения лезут и ошибки забивают лог, но я действительно в порядке. В агонии не корчусь и не планирую отключаться. А доставлять лишних проблем сверх того, что мы сегодня попали в передрягу из-за желания отомстить, которое даже не совсем моё — не хочу. От такой ментальной гимнастики у Нейта чуть глаза не лоб не лезут. Маразм крепчал, деревья гнулись. Да что ж ты какой упорный-то? Упорно-упоротый, не переубедишь эту железку, только посмотрите на неё. А на периферии уже маячит желание просто махнуть рукой, сказать отчасти искренне «ну и пошел в жопу, не очень-то и хотелось» и отстать от Валентайна, который его помощь в гробу видел. «Ну чего, жалко, что ли, если в тебе немножечко поковыряются? Ради твоей же пользы, заметь». Но Нейт в очередной раз откуда-то вытаскивает, наскребает по сусекам и покрытым пылью углам разумные доводы: — Во-первых — в «передрягу» мы попали из-за меня, я тут главный уебан, я. Как до твоей лагающей операционки всё не доходит-то? — но голос предупреждающе, отвратительно звенит, и Нейт чует под самой высокой нотой подступающее из глубины глотки рычание не хуже, чем у Псины — предвестник срыва с цепи. Это я проебался. Крупно, непростительно проебался, а пострадал из-за этого ты, и ты должен сейчас материть меня последними словами и исходить на говно. (как же он ненавидит проебываться) — И тут вообще не важно, зачем я туда полез, главное, что взял на себя ответственность и благополучно обосрался. И во-вторых — ты посложнее кофеварки, и все должно вовремя и равномерно охлаждаться, и если потек хладагент… — То я бы это уже ощутил, поверь, — Ник уже звучит почти зло, да, блядь, а ты думал один такой рогом упереться можешь, что ли? — А вот ты — другое дело. Ты мог уйти оттуда серьезно раненным или вообще в ящик сыграть. Я не настолько самовлюбленная задница, чтобы не понимать: ты со мной таскаешься, потому что это удобно, а все это… Пардоньте? Чего, блядь? — Да прекрати уже! Заебал! Заткнись, заткнись заткнись. Заткнись — и дай мне сделать в своей жизни хоть что-то правильное. Заткнись — и дай мне сдержать себя в руках и не взорваться, потому что мне пиздец как этого не хочется. Заткнись — и дай мне наконец-то тебя хорошенько рассмотреть. Кажется, он всё-таки орет. Но на очередном вдохе в рот залетает клуб пыли, и Нейт заходится в кашле, давится и захлёбывается матерной тирадой на пару со злобой, шипящей и брызжущей, как раскаленное масло. Которая была, на самом-то деле — на самого себя. Да, бесит его и злит неимоверно именно то, что — не плевать. Какого хрена ему не все равно, не побоку, не насрать? С какой стати его вообще все это, в первую очередь, ебёт? (но разве это плохо? разве это не значит, что ты еще человек, не пустая оболочка, не Келлог?) Легкие просятся наружу, Нейт их послушно выкашливает. А сам думает грустно: « Да что ж такое-то, ну Ник, ну ё-моё, ты ж как-то целую тираду выдал, что я не мразь и вообще ровный чел». Так почему сейчас думаешь, что по отношению к тебе я должен вести себя как урод моральный? Нет, Валентайн как напарник действительно удобный со всех сторон, тут не подкопаешься, но… получается, Нейт настолько отвратительно себя ведёт, что дает повод вот так думать? Или что это, психотравма непроработанная? Раз Институт выкинул, то если вдруг сломается — будет ни на что не годен? Если станет менее эффективен и полезен, то снова выбросят, избавятся? Поэтому и жопу рвет, грудью на амбразуру кидается, а о себе подумать — ни-ни? Какие-то они оба… неисправные. Как полетевшие детальки, которые даже чинить жалко, сразу на выброс. Сучья пыль наконец-то выходит из глотки, да только запал весь уже куда-то делся; Нейт вообще как-то разом сдувается и ощущает лишь бесконечную тяжесть, словно вместо выкашлянного воздуха его накачали ссаным радоном, который ещё и радиоактивный до пизды. Словно откат за лихорадочную чехарду в Квинси с задержкой настиг, накрыл девятибалльной волной. Надо будет найти снотворное, двухсотлетнего нитразепамчика пожрать, ну или хотя бы пробовать. Чтобы потом с чистой совестью Нику сказать — я пробовал, нихуя не работает, но я, честно-честно, пытался. Пропитанная потом куртка все еще противно липнет к спине, и Нейту тоже — противно и липко. Он приваливается плечом к косяку (да плевать на грязь, всё равно уже такой же всратый, не отмоется) и произносит с глухой усталостью: — Алло, мы друзья, помнишь? «Для того и нужны друзья», не? Я полез туда не потому что так хочу этого Винтера-Хуинтера прищучить, справедливость восстановить или ещё чё-то, а потому что это так важно для тебя. Последнее вырывается как-то само, соскальзывает с языка против воли. Если честно, он просто хочет сказать хоть что-нибудь, чтобы Валентайна заткнуть, а тему эту — закрыть; запереть на семь замков, зарыть и присыпать сверху пеплом. И не то чтобы он намеревался говорить именно так. Но из Нейта тут профессионально вьют веревки, даже особо не стараясь. Вот этот товарищ напротив — умудряется наружу все жилы вытянуть, заставить выставить нутро напоказ, уязвимым пузом и чувствами кверху, будто так и надо. Колдун ебучий. Но затыкает замечательно: Ник замирает как вкопанный. Хлопает глазами — у него что, диоды мигать начали? — словно видит впервые. Нет-нет, Никки, единорог — это у нас тут ты. А Нейт так, аллигатор-вегетарианец. Жрать никого не жрет толком, только зубами клацать и умеет. И тут Нейт понимает. Озарение снисходит, третий глаз открывается. Каким-то шестым чувством догадывается, и жахает как разрядом от дуги Теслы: неужели его в подобных обстоятельствах — уже кидали? Неужели когда-то оставляли после передряги, раненого и поврежденного, бросали, как вышедший из строя мусор? Неужели это тоже был — напарник? И в каких, блядь, обстоятельствах он всрал свою правую руку?.. А следом приходит резкая и неожиданная, наполняющая рот горечью мысль: ему что, за все эти годы… никто и ни разу такого не говорил? Что готов жизнью и жопой рискнуть — не ради дела или выгоды, а только — ради него самого?.. Люди, что с вами не так? И под этим взглядом, сканирующим, почти требовательным, будто у него на ебальнике карта до Института нарисована, Нейт выдавливает, пытаясь хоть как-то сохранить лицо: — И латать я тебя буду, потому мне важно, чтобы ты был в порядке, мало ли какая дрисня ещё случится по пути, мне напарник нужен целым и всеоружии. А не потому что я какой-то там альтруист дохуя, это по твоей части. Усек? (поздно рыпаться, спалился уже) По сценарию — должна быть беззлобная, но колкая подъебка в духе «как мило, сейчас расплачусь». Но Ник решает захлопнуть варежку и досрочно уйти на антракт — от вида перекошенной рожи Нейта, не иначе, — и делает то, что должен был сделать без лишнего пиздежа ещё минут десять назад: послушно стягивает тренч, развязывает галстук и неловко принимается металлическими пальцами за пуговицы на рубашке. С излюбленной педантичностью смахивает пыль с полки металлического стеллажа рядом, куда аккуратно складывает одежду, и послушно усаживается на колченогий табурет, господь знает как тут сохранившийся. И выжидательно пялится, мол, чего стоим, кого ждём? «Хуйнуть бы тебя разводным ключом по процессору», — почти ласково думает Нейт. Фух. Наконец-то можно достать паяльник и любимый мультитул. Мешок с синтовскими частями — тоже сюда. Он усаживается перед Валентайном на косом кузене табурета с отломанной спинкой. Перво-наперво снимает плечевую пластину и осматривает место попадания: ага, раскурочена только задняя часть. То есть силы выстрела хватило пробить пластик на спине, а вот спереди — уже нет. Любовь Ника щеголять с голой жопой, то есть в одном тренче, была достаточно обоснованной, так как он на самом деле тот еще крепкий сукин сын. Потому что про себя Нейт сколько угодно может называть синтовское покрытие «пластиком», но что это на самом деле — а хрен знает. На первый взгляд институтский апогей мысли имел характеристики какого-нибудь конструкционного, а потому очень прочного термопласта. Без шуток, на «жизненно важных» частях болванок, где толщина подложки наибольшая, он дает синтам навскидку второй или даже третий класс защиты, как средненький кевларовый бронежилет. Из обычной десятимиллиметровки стрелять манекенам в грудак уже метров с пятидесяти затея пустая — на тебя только посмотрят как на чмо, вынуждая подходить ближе, выцеливать уязвимые места или просто взять калибр побольше. А ведь эти говнюки ещё и умудряются дрыгаться даже после пары всаженных обойм, лишившись ноги и половины тела, и с тем же упрямством пытаются тебя угандошить. Будь у них нормальные пушки, а не слабенькие лазерные пукали или электропалки — тут начался бы форменный ад. Похоже, что так просто за пулей подлезть не получится. Попутно оценивая фронт работ, Нейт снимает часть соседней, грудной пластины и… Пропадает. Улетает за горизонт событий. Мгновенно забывая и про их семейную ссору, и про все на свете, и даже — своё имя. Ник был прекрасным. Идеальным. Охуительным. Каждый проводок и сенсор, каждый сервопривод и чертова трубка, каждое сочленение металлического каркаса, что цепко держало комплектующие — были и-де-аль-ны. Были на своем месте. Так, как ни Хаус со своим РобКо, ни Дженерал Атомикс и во влажных фантазиях представить не смели. И вот это — вот это институтские прошмандовки выкинули на помойку, променяли на третье поколение? Сколько проходит за работой — десять минут, полчаса, час? — прежде чем сквозь вату в ушах доносится обеспокоенное: — Нейт? Кто? Что? — Ты меня пугаешь. Знаю, детали у меня уже поизносились, не вчера с конвейера вышел, но... — Нет, — сипло шепчет Нейт. И понимает, что водит ладонью по новенькому шву спайки на сероватом плече. Отдергивает руку, заталкивая поглубже иррациональное желание лизнуть испачканные в машинном масле пальцы. Переводит на Ника взгляд, блестящий и лихорадочный. И неожиданно, в первую очередь для самого себя, выдыхает: — Я хочу восстановить твою руку. Правую. Полностью. Блядь, когда во рту успело стать суше, чем в чёртовом Техасе? Ник таращится на него, как на супермутанта в балетной пачке. Не отвечает; лишь на пробу шевелит пальцами, крутит локтем, принимая работу — все работает, слава господи, все в порядке. Наклоняется за одеждой и только после этого роняет отрывистое: — Спасибо. Но — не стоит. Я привык. Возмущенный возглас застревает в глотке. Как это — не стоит? (мне-то не пизди) Думаешь, я не вижу, как ты порой крошишь в труху сигареты, не рассчитав силу, как задеваешь иногда косяки, как нарочно поворачиваешься, чтобы воспользоваться именно левой рукой? Железка с сервоприводами, вот что это. Он ведь даже не чувствует её — не то в человеческом понимании, а в, блядский хуй, машинном. Контроллер отдает команды редукторам и энкодеру: переместить в координату икс, поднять на высоту игрек и повернуть на угол зед. Исправно вызывает функции из библиотеки моторики. Но обратной связи не получает — никакой. Да ковшом экскаватора управлять удобнее. Нейт видел, как двигаются старые болванки первого поколения — те самые, как раз почти «голые», без лишней шелухи; они встречаются так редко, что нельзя не заметить, какие они неуклюжие, как могут на полном серьёзе залипнуть в стенку или же не вписаться в крутой поворот. Пусть Нику это не грозит, прошивка у него явно поновее и покруче… но без датчиков или сенсоров команды отлетают в ебучую пустоту. И стоит Валентайну надолго закрыть глаза или словить загрузку оперативки выше обычного, отбери у него возможность делать калибровку «на глаз» — и вся иллюзия сыпется, как теория спонтанного зарождения жизни. Но вместо запутанно-смазанных объяснений, вместо неудобных вопросов и упреков Нейт резким движением дергает рукав куртки, чтобы подскочить и ткнуть Нику под нос уже своё правое предплечье. Выше забинтованной кисти всё — в неровной мозаике бледно-розовых шрамов, уродливо бугрящихся почти до самого плеча. Говорит с неожиданной горячностью, захлебывается словами: — Я знаю, каково это Ник. Я знаю. Мне руку собирали по кусочкам. Думал тогда — пизда котенку, отчекрыжат ошметки и всё, стану бандитом одноруким, останется только прикрутить крюк и йо-хо-хо и бутылка, блядь, рома. А когда собрали — недели ушли, чтобы научиться держать ложку и доносить ее до рта, Нора тогда от смеха чуть со стула не падала, глядя на мои потуги, когда приходила навещать в медцентр. Вываливает спутанную тираду, потому что не умеет нормально, по-человечески выражать благодарность. Потому что хочет сделать для Ника хоть что-то хорошее. Нику, который, не моргнув глазом, спас его шкуру; который терпит его сволочной характер и дежурит каждую. долбаную. ночь; который держит на привязи его шуршащую шифером крышу, что так и норовит уехать под шумок. Которому рядом с ним светит только перспектива быть сожранным неведомой тварью в Светящемся море. Валентайн от такого напора явно подвисает. Как еще объяснить, что отшатывается, застывает, вылупившись на Нейтову культяпку? Что неуверенно тянется, будто хочет дотронуться и провести по рубцам, но тут же прячет руку за спиной? И взгляд отводит — что, не нравится любоваться на такую «красоту», а? — Посмотрим, — ворчит наконец. — Только из штанов не выпрыгивай, тоже мне проктор Братства Стали нашелся. И вообще — новичкам везет. Нейт честно пытается не лыбиться совсем уж по-идиотски. Если Ник огрызается, значит — всё в порядке. Значит, он согласен. Не сразу и не сейчас, но — согласен. — Везет, да? А ты почаще под пули попадайся, вот и проверим. У тебя это заебато получается, сам под прицел лезешь. — Как я говорил ранее и все еще без ложной скромности могу утверждать, — завязывающий галстук Ник делает очень важную физиономию, как на приеме у королевы Англии, — что буду куда крепче вас, кожаных мешков. — Ах вот как мы заговорили? Ну значит, бессмертная ты наша консервная баночка, словить еще пару пиздюлей для тебя — задачка посильная. А жалкий кожаный мешок будет в тебе ковыряться. И ржет, уворачиваясь от подзатыльника. Впереди еще много работы.