***
Когда Ник сдается, когда говорит со смешком: — Ну, можно и попробовать. Один раз живем, а? Нейт не спотыкается на рытвинах асфальта. Не поворачивает голову — так резко, что аж мышцы сводит — и уж точно не начинает светиться от плохо скрываемой радости, как придурок. И не планирует мысленно список необходимых компонентов. Нет. Не-а. Ложь, пиздеж и провокация. Возникает резонный вопрос — алё, мальчик, тебе сколько годиков? В конструктор не наигрался? А он ответит: нет, блядь, не наигрался. И нет, конструктора в детстве в глаза не видел. Не в прибитые к полу деревянные игрушки играл, конечно, но конструктор — это было что-то на богатом. Начинается все скучно до зевоты. Реальность от фильмов, где герои за пару часов из мотка проволоки умудряются состряпать истребитель, далека так же, как Эйнштейн был — от единой теории поля, а Нейт — от своей адекватности. Поэтому требуются несколько заходов и тщательная подготовка. В первую очередь надо внимательно изучить, что, как и куда раньше подключалось: коннекторы, клеммы, обрывки проводов. Проверить, насколько окислились контакты, всё тщательно вычистить и весь этот джаз. Жизнь потрепала Ника неслабо — зрелище не для слабонервных беременных детей. Все попытки выведать, как он дошел до жизни такой, заканчиваются одинаково: полупиздежными полушутками навроде тех, что он скормил Джо Савольди в Банкер-Хилле. Ладно уж, Таинственная Госпожа, храните свои секреты. Про когтя смерти может и не совсем пиздеж — легко представить, как Ник без тени страха прёт на адскую тварь, чтобы кого-нибудь защитить. Только она им подавится, потому что железный каркас у синтов это вам не шутки: сделан какого-то интересного сплава, нержавеющего и достаточно прочного. Всем этим непотребством занимаются в халупе, гордым обладателем которой Нейт стал в прошлом месяце. Ник всё ржет, называет её «холостяцкой берлогой». Да уж какая берлога — так, конура. Комфорт Нейта ебет настолько же, насколько рейдеров могут волновать экологические проблемы постъядерного мира. И кто бы говорил — у самого-то Элли в агентстве хлопочет, а то была бы дыра дырой, хуже этой. Он квартиру-то купил только за одним: задолбало возиться с пушками и препарировать синтов на коленке. До кучи инструмента с запчастями накопилось столько, что срочно требовалось место для свалки промышленных отходов в миниатюре. Но оно только с виду так выглядит, сам-то Нейт знает, где что лежит. В полупустом помещении ничего особо не меняет, по большей части выкидывает сгнившую мебель. На выходе получается… типичный такой гараж. Только без машины, но с кучей хлама, коробок с оружием и патронами, заготовками для брони и несколькими станками, парочка которых осталась от прошлого владельца. Из интерьера в «жилой» части — всего один стол (и тот уже завален всяким дерьмом), одинокий стул и диван. Вот диванчик — приличный такой, с живой ещё красной обивкой — Нейт выцыганил у Марны из сентиментальности. Уж больно похож на тот, что стоит в Сэнкчуари. И дрыхнуть на нём почему-то поприятнее, чем на кровати на втором этаже. Вот такая она, его новая хата: пропахшая оружейным порохом, флюсом и сырными макарохами «Бламко». Да и плевать. Крыша над головой есть? Не протекает? Заебись, для местных это уже премиум-люкс. А с выходом на крышу — вообще пентхаус. Он так-то тут делом занимается, а не званые вечера устраивает. Оружие и броня — как для себя, так и на продажу. Техника — больше для души, чтобы не спятить с концами, ну и руку набить. Для этого в дальнем углу возвышается монструозный верстак для роботов, собранный под руководством Ады. А рядышком лежат, стоят и тухнут полуразобранные протектроны, «Мистеры Помощники» и даже верхняя половина штурмотрона. Впридачу ещё куча рук-ног, грудаков, бошек, насосов и сердечников синтов-манекенов вперемешку с более мелкими деталями. С синтами вышло неловко: при первой и последней попытке протащить под мышкой упокоенного болванчика целиком Нейт где-то на полпути оказывается окружен охранниками. Затупил, спору нет — надо было включить мозги и подумать, как на синта, даже дохлого, отреагируют в Даймонд-сити. Законный трофей изъяли, его самого чуть не засадили на пару суток — подумать о поведении, — но от полицейского беспредела спасает вовремя подоспевший Ник; а охранников от синяков и пары сломанных ребер спасает то, что Нейт заебся бы потом слушать отповеди. Решено было устроить рабочее место за одним из верстаков, который по сути — стол с подвижной лампой на струбцине, за которым Нейт обычно занимается пайкой и возится с электроникой. А еще он сообщает Нику радостную весть: что второго стула у него нет, поэтому, будь добр, тащи свой из агентства. Валентайн закатывает глаза; бормочет что-то про «да ты издеваешься» и про «так и быть, от одного стула не обеднеет». После первичного осмотра и проверки Нейт очень осторожно роется и в левой руке — с великодушного разрешения владельца, конечно. Нужно получше разобраться, как оно вообще должно работать и что где находится. Потому что у остальной синтовской братии все гораздо проще и прозаичней по начинке, даже если куда новее. Тут же не сказать, что прям нахуевертили, но заморочились знатно. Чем дальше в лес… А каркас-то у правой руки — поврежден. Если сравнивать, то уже и слепому будет заметно. Кажись, коготь смерти и впрямь его жевал: нечто умудрилось лихо погнуть предплечье, особенно стержни, которые управляли пальцами; а кто-то — постарался исправить. Ну, четверочку за старание поставить можно. Ник немного кочевряжится, но все же признается: да, было когда-то дело, латал его давний знакомый, техник с прямыми руками и неплохим чутьем. Нет, в живых его уже нет, но благодаря ему он все еще не превратился в кучку ржавого металлолома и имеет приличный вид. Относительно приличный, но в нашем мире всё, блядь, относительно. Говорит Валентайн о старом друге с грустной теплотой — скольких он успел пережить, скольких успел забыть? И ехидно подмечает: — Тот, как ты тогда выразился, «обрыган» — его старший сын, который унаследовал мастерскую. Нейт отвлекается от изучения расстановки транзисторов на плате. Долго разглядывает Ника, пытаясь понять — стебутся над ним или нет. ...Нет, не стебутся. — Извиняться не буду, — бурчит наконец. — Я все по делу сказал. Дальше, по-хорошему, следует набросать черновую схему, и тут наступает его звездный час. Открывается и второе, и третье дыхание одновременно; Нейт высирает одну гениальную идею за другой, бешено черкая огрызком карандаша по грубой коричневатой бумаге: приделать в ладонь выдвижное лезвие или засунуть внутрь стелс-бой, чтобы тот подзаряжался от основной ядерной батареи. А ещё можно пойти дальше руки и оформить… да то же ночное видение, которое в Институте не прикрутили сразу, о чем они, дебилы, вообще думали? А как же зашибенно и опасно будет выглядеть Ник с кучей шипов, парой огнеметов и черепом когтя смерти на башке, как у ебучего Ахаба. Аж слюнки текут. Это же взрыв мозга, причем у врагов — буквальный. Описанная в красках картинка Ника не вдохновляет; с похвальным спокойствием и вежливостью он отклоняет все предложения, но в итоге не выдерживает, ядовито интересуется, кто Нейта покусал — Ржавые Дьяволы или сам Механист? А потом они до хрипоты спорят над одной из цепей, потому Валентайну, видите ли, один катод кажется «подозрительным». Нейт орет матом в ответ и хуярит по столу откопанным на помойке, наполовину истлевшим пособием по электронике. У кого из нас, спрашивается, корочка в загашнике? Если кажется — креститься надо. Где-то на третьем часу гавканья доходит, что нужно сделать (и что, по-хорошему, надо было сделать сразу и не выебываться): Нейт тащит Ника к Изабель. Потому что им нужно мнение со стороны и свежий взгляд. Да, есть ещё Вольфганг, но за свое экспертное мнение этот сучий потрох запросит столько, что придется продать квартиру с агентством и почку впридачу. Так что — в пизду его. Круз немного наивная и немного дурочка. А ещё совсем чуть-чуть — с ебанцой. Но чего у нее не отнять, так это технарского таланта. Кто бы говорил про поехавших — сам-то заваливаешься к Механисту с парочкой взломанных по дороге роботов, так ещё и в костюме Серебряного Плаща (вышло случайно) и зачем-то принимаешься отыгрывать роль (за что почти не стыдно). Ник стоит с каменной рожей, честно пытаясь не заугорать, а Ада тактично происходящее игнорит. Изабель сидит в бывшем логове тише воды, ниже травы и не отсвечивает, как было уговорено. Сторожит завод, с которым, вот честно, хрен знает, что делать; кроме как «пусть больше не штампует эти убожества». Но одно Нейт знает точно: после каждой новой стычки с беглыми роботами желание придушить засранку становится все сильнее. Вкатывается экс-Механист в процесс быстро — насколько может, учитывая отдаленное знакомство с технологиями Института. С нездоровым энтузиазмом щупает Ника, дает пару советов, вносит несколько дельных исправлений в чертежи и схему. На любезное предложение провести операцию здесь — завод как никак, оборудование — Нейт отмахивается. Во-первых, так не интересно. Он не ищет легких путей, а дома и стены помогают; даже если дом этот — ссаная конура. Во-вторых, от гигантских темных цехов, где гуляет эхо и стоит затхлый воздух, ему не по себе. Как Изабель тут не чокнулась с концами — ещё вопрос. Но запчастей набирает с запасом, робомозгам они все равно уже ни к чему. И сейчас бы дать по тормозам. Спросить себя — ты что, ебантяй, творишь? С дуба рухнул всякой хуетой заниматься, пока ты все еще не… Пока он все еще не. И не надо отговариваться, что прёт тебя, что хочешь сделать — доброе дело. Не-не, все, что это есть, все, чем это является лишь наглым, эгоистичным желанием хоть капельку почувствовать себя человеком. (потому что рядом с Ником чувствуешь себя подобием человека, вот и присосался, как пиявка, еще и как-то привязать к себе пытаешься дешевыми выкрутасами, лицемера кусок) «Завались». Ну что, снова здравствуй, Даймонд-сити. Здравствуй, загаженная хламом, но своя собственная квартирка-мастерская; где после длительного аперитива можно наконец-то перейти к основному блюду. Утром следующего дня основному блюду в лице Ника Нейт командует взять руки в ноги и доделать все неотложные дела. У Элли — просит разрешения спиздить начальника на неопределенное время. Она провожает их на пороге агентства, желает удачи, но как-то нерешительно, словно где-то начало скрестись смутное подозрение, что босс с новым напарничком дружно поехали кукухой, а она не уследила, и не заметила, и даже приняла в этом участие. — Что ж, — усмехается Ник, пока они петляют по узким улочкам в сторону площади, — будем надеяться, что я не закончу как бедный Эрл Стерлинг. Нейт перепрыгивает большую лужу; подгнивший деревянный настил под ногами трещит и ходит ходуном, проседая в по-весеннему жирной грязи. Ух, вот будет круто не наткнуться на знакомых Ника и не стоять выслушивать вечное «как-жизнь, семья-в-порядке, заходи-на-огонек»… — Не боись, я не Крокер. Улик оставлять не буду, разберу тебя на винтики и продам по частям мусорщикам. А что останется — прикопаю где-нибудь за городом. — И на этом моменте убийство по неосторожности плавно превращается в убийство с отягчающими… — Нет тела — нет дела, — Нейт назидательно поднимает указательный палец. — Есть, конечно, один вариант: давай руку отсоединим, и пока я буду с ней возиться, спокойно погуляешь, проветришься. Ты ж ведь такой распиздатый, две руки тебе ни к чему, а? Ник смотрит как-то странно — или это свет фонарей, которые в переулках горят постоянно, так отражается в черных зенках? Он лишь говорит: — Дурачина. Ещё и обзывается. И слово-то какое, где только откопал?***
Первое, что делает Ник — конкретно так залипает на домашний прикид Нейта: набор из треников, футболки и помеси фуфайки с толстовкой. Рвань несусветная, спасибо хоть, что не совсем на бомжа похож. Зато не жалко угваздать или дырку прожечь. Нейт интерпретирует долгий взгляд по-своему: — Чего? Уж прости, что оскорбляю твое чувство прекрасного, в Фэллонсе ассортимент нынче не ахти. Ты ж не думал, что я буду тут в полном боевом параде скакать? Ник мотает головой: — Нет. Нет, конечно. Мой процессор взял паузу, чтобы по достоинству оценить эти великолепные пузыри на коленях. — А это ты ещё голым меня не видел. Но третьесортным пошлым юморком Валентайна не проймешь — калибр не тот. — Не думаю, что увижу там что-то новое, — тянет он самым снисходительным тоном, который только известен человечеству. Понты требуют реванша, но дело не ждёт, и Нейт уступает раунд. Ничего, отыграется еще. Просто так к основному блюду, увы, не приступишь. Нужна прелюдия, а именно — уделить внимание самой железке, то ли погрызенной, то ли придавленной парой тонн — когда-нибудь он вытянет из Ника правду. Нейт смазывает, меняет детали — пару сервоприводов и подшипников, — подкручивает и подтягивает ослабевшие соединения, доделывая за старым дружбаном Валентайна работу. Дальше задача стоит не из лёгких: много кропотливых и мелких телодвижений. Ведь мало все правильно подключить, надо ещё и соорудить внешний каркас из тонких плоских металлических прутьев, куда изнутри будут крепиться датчики и потом ляжет сверху пластик. Увлекается — пиздец. Всё, абонент не абонент, писем не пишите и голубей не присылайте. Ощущения — один в один с тем, как хуячили в лаборантской до рассвета, хлеща литрами кофе. А как же его перло, когда только-только вышел «Грогнак и рубиновые руины»… Тогда он все выходные задротил так жутко, что отвлекался на еду, только когда живот начинало сводить от голодных спазмов. Вот и сейчас о том, что нужно иногда делать перерывы и кушать, любезно напоминает Валентайн. Иногда даже не сразу умудряясь достучаться. Вообще, поначалу Ник сидит ни жив ни мертв, зажмурившись и почти не шевелясь. И непонятно — то ли нервничает, то ли отвлекать не хочет. И сперва Нейт, находящийся в инженерском угаре, едва замечает. Потом, когда Ник так и не раздупливается, это уже начинает как-то напрягать. С каждой минутой — всё сильнее. Если бы тот сбрасывал кэш или делал отладку, то давно бы уже ожил, там делов-то на минут пятнадать максимум. Опять подвис, что ли?.. Нейт на приколы а-ля «я прототип» насмотреться уже успел, пусть и накрывает Ника флешбэками очень редко. Все эти его запланированные, регулярные диагностики для того и нужны — чтобы не было незапланированных сюрпризов. Спустя час Нейт сидит весь на иголках, чувствуя себя как в засаде на разведке: чуть китайцы притихнут, и ты лежишь мордой в сугроб, не дыша, и мысли мечутся — заметили или нет?.. Каждый скрип стула и мелкий шорох кажутся оглушительными, как гул винтокрыла, отражаются от стен в огромном полупустом помещении — две объединенные вместе халупы, как-никак. Наконец его совсем заколёбывает сидеть рядом с экспонатом из музея восковых фигур, да и от гробовой тишины уже глаз дергается. Наверное, надо его успокоить. Сказать, что тут нет ничего сложного, что он будет осторожен, а сломать то, что и так нихрена не работает — нельзя, хуже никак не сделать. — Эй, ты там переполнение стека не словил? Земля вызывает Валентайна. Еще б он умел разговаривать не по-уебански. Ник приоткрывает один глаз. Нет, все-таки не завис. — И не стрёмно же сидеть, приклеившись жопой к стулу и играя в молчанку, — продолжает с раздражением нести хуйню Нейт. — Мог бы и поговорить со мной… ради разнообразия. — У тебя такое сосредоточенное лицо, что сразу колени слабеют и язык отнимается, — Ник отвечает хрипло, будто его голос действительно мог сесть от долгого молчания, хотя это всего лишь пролаг модулятора. — Ну да, ну да, ври больше. — Если начистоту, — Ник смотрит уже задумчиво, переставая напоминать истукана с острова Пасхи, — то я могу так сидеть, пока не выдохнется хладагент — а такими темпами он выдохнется ещё не скоро… Но ты прав, мне немного скучно. Хотя если ты начнёшь отвлекать меня разговорами, есть вероятность, что я моргну — а у меня вместо руки уже огнемет с циркулярными пилами по бокам. «Ну не съем же я тебя». Вслух Нейт ухмыляется: — Все может быть. Но задумывается. Скребет в затылке, а потом поднимается, рассеянно шерстит ящики, пытаясь вспомнить… где же… куда закинул-то? Не здесь или… Ага. На колени Нику прилетает снятый Пип-бой, который сейчас все равно нафиг не сдался, следом — пакет с голодисками. Архивы из мейнфрейма Бостонской библиотеки. Ну не мог он после зачистки библиотеки от зеленых просто взять — и свалить. Не мог. Ник тоже идею поддержал. Жаль, что голодиски на три-четыре терабайта сейчас уже хуй найдешь; тогда, наверно, можно было бы обойтись и одним. Ник, кажись, сильно обрадовался, но виду не подает; только коротко благодарит и зарывается с носом в пакет, орудуя свободной рукой. С Пип-боем тоже можно одной управиться, если не надевать. Нейт до сих пор благодарен всем богам и святым покровителям, что Пип-бои в местных Убежищах — не та залупа трехтысячной версии, которая, по слухам, впивалась в тебя, как клещ, считывая биологические показатели. И которую содрать без профессиональной Волт-тековской помощи — а хрен там. Но чего-то все равно не хватает, и Нейт до кучи включает радио — оно стоит на ящике с патронами неподалеку. Треплется о последних новостях и сплетнях Трэвис, которого теперь по голосу почти не узнать. А когда затыкается, то начинает играть пиздоблядская «Uranium Fever». Как у них тут уши не завяли одно и тоже слушать, господи. Надо будет пошариться, найти голодиски и с песнями, притащить на станцию, пусть репертуар хоть разнообразит, Элвиса покрутит, что ли… Но становится повеселее, да и до Ника вроде доходит, что никто не собирается его убивать. Ну слава яйцам. Так что работа снова идет как по маслу, и Нейт снова улетает куда-то в астрал. Чуть погодя, успев протыкать все голодиски в кассетный разъем Пип-боя, Ник вздыхает, тяжко и скрипуче, как несмазанные дверные петли. Угрюмо сообщает, что «Большим надеждам» Диккенса место при сканировании книг в терминал теми дохлыми библиофилами нашлось, а вот «Дэвиду Копперфильду», похоже, нет. Или целых экземпляров не нашли, тут уже никак не узнать. От его мрачного тона пробирает смех. — А разве есть какая-то разница?.. — пожимает плечами Нейт, едва пряча усмешку. — Бля, да не смотри на меня так, шучу я! Шучу. — …А вообще зря ты так про «Большие надежды», — он снова поднимает тему во время короткого перекуса, пока дожевывает остатки пайка в виде холодных консервов и хлебцов из кукурузной муки с бритвозлаком. — Да, кое-где затянуто до неприличия — хотя, по сравнению с «Копперфильдом» это как палец с жопой сравнивать… помню ещё нас заставляли писать эссе на всратые темы. Но согласись, что момент истины, когда выясняется, что таинственный благодетель — это беглый каторжник из первой главы — это… в школе, когда в первый раз читал, у меня просто отвал башки случился. — Можешь считать это... вкусовщиной. Возможно, всё дело в главном герое. Ну да. У Пипа была возможность вырваться из глуши и стать кем угодно, с такими-то деньжищами. Возможность, которой сам Ник, запертый с чужой жизнью в голове, по его собственному мнению, был лишен. У него отобрали выбор, саму возможность выбора, саму возможность иметь свои «большие надежды». Он был лишь — тенью копа-Валентайна. А Пип проматывал деньги благодетеля, тратил на всякую хуету и хуету творил. Да и джентльмен, как хотел Мэгвич, из него получился так себе, даже если в конце тот взялся за ум. Размышления, конечно, сильно притянутые за уши, но… Ебануться можно, за окном кончился мир, а они обсуждают старину Диккенса. Высокую, бля, литературу. Что-то в этом есть. Нейт с таким же удовольствием обсудил бы и Грогнака, но Нику, вот уж сюрприз, больше заходили абсолютно лажовые комиксы про Манта-Мэна. Вот так дружишь с людьми, а они… Нейт подпирает кулаком щеку, разглядывает Ника, раздетого по пояс: он сидит на своем личном стуле у рабочего места, правая рука распласталась по столешнице — в полусобранном состоянии, опутана проводами и трубками, словно подключенная к аппарату жизнеобеспечения. — В защиту Пипа могу лишь сказать — если бы в детстве кто-то начал анонимно присылать мне каждый месяц кучу денег, я б тоже наделал такой херни, что мама не горюй, — и зачем-то добавляет: — Мозг у в меня черепушке завелся только годам к шестнадцати. Ник спрашивает с притворной тревогой: — Точно уверен, что именно мозг? Не какая-то живность? — Допиздишься щас — я тебе рот запаяю. Уже глубокой ночью, когда Ник начинает грозиться, что свинтит отсюда прямо так, потащив за собой веник проводов и гроздья датчиков, если кое-кто прям вот сейчас не отправится спать — приходиться все-таки сдаться. Нейт, пошатываясь на онемевших от долгой неподвижности ногах, недовольно ворчит: — В моем же доме мной командует, пиздец. Где такому учат, в полицейской академии?.. — Ну конечно, если не умеешь вымогать и брать взятки, работать копом в Чикаго тебя никто не возьмет. Давай-давай, спокойной ночи, глазки закрывай, я за тобой прослежу. «А вот и не проследишь», — злорадно думает Нейт и от вредности заваливается спать наверху. И он… действительно, блядь, спит. А когда очухивается, словно свалившись на кровать откуда-то с потолка — еле продирает глаза и шлепает вниз по шаткой скрипучей лестнице, почесывая колючую щетину. Ник всё сидит (куда ж он денется), только тренч на голые плечи накинул, тихонько щелкает кнопками Пип-боя. Он продолжает читать — желтые диоды глаз скачут туда-сюда, жадно перескакивая со строчки на строчку. Но отвлекается, только услышав первый скрип ступеньки. Улыбается: — Доброе утро. Ну и горазд же ты валяться. И походу действительно доброе — несмотря на туман в башке, Нейт выспался. В лесу что-то сдохло, не иначе. Он привычно пережидает приступ дикого сюра, который всегда ловит от пожелания и улыбки Ника (каждое, епт, совместное утро); желание широко заулыбаться в ответ тоже пережидает, давит, как мелкого рад-таракана. Не, это точно нейролингвистическое программирование. Или что-то в том же роде, гипноз какой-то. — Дбр, — буркает коротко; прищуривает глаз, потирая второй тыльной стороной ладони, пока приглядывается к часам на дальней стене, которые Мирна всучила в рамках неебически щедрой акции. — Утро, говоришь? Охуеть, спасовала даже армейская привычка. Давненько он так долго не дрых — видимо, весь секрет в том, что надо задолбаться не физически, а интеллектуально. Чтобы кошмары съебывались в ужасе от схем с электрическими цепями в башке. Ник закатывает глаза: — Хорошо, добрые шестнадцать минут первого. Ого, разница всего в минуту. — Так ты ещё и время всегда знаешь? Е-мое, и почему я не додумался использовать тебя в качестве будильника?.. — Может потому что я просто посмотрел время на Пип-бое? А на столе — пара пластиковых контейнеров, которых ночью явно не было. — Элли заходила, — поясняет Ник, проследив за его взглядом. — Ужаснулась, что у тебя здесь хладагента — хоть залейся, а из еды только мышь повесилась. Это заставило меня задуматься… ты, часом, не синт? — Ага, — Нейт не сдерживает широкого, протяжного зевка, чуть челюсть не себе выворачивает. — Я как-то раз отошел отлить подальше, и, пока ты не видел, меня подменили. На передовую модель. Вот есть охотники, а я… долбоебник. Убиваю испанским стыдом от тупых шуточек. А еду жру чисто для прикрытия. Ника перекашивает в том самом испанском стыде. Сложная гримаса на его ебальнике как бы безмолвно сообщает: ну и хуйню же ты спизданул, дружище. Да, спизданул, ни о чем не жалею. — Ты давай, это… поешь. И так уже все остыло. У контейнеров под крышкой — дивный запах, какой бывает только у домашней жрачки. Что тут у нас?.. Жареная тошка, какая-то ботва и… стейк? Это что, браминье мясо? Ебушки-воробушки. — Ну, знаете ли, к такому можно и привыкнуть… — Не волнуйся, — тут же отзывается Ник. — Я всё вычту из твоей следующей получки. — Да ебаный в рот, вот обязательно тебе кайф обламывать, да? В таком темпе проходит два? Три?.. Кажется, все-таки три дня. А может и больше, все как в тумане. Получилось бы быстрее, но Нейт пару раз косячит, поэтому приходится начинать почти с самого начала. И время будто замирает; не имеет больше ни значения, ни власти. Мир, вся Пустошь и Содружество, все говно вместе с ними за пределами криво сложенной лачуги — перестает существовать; их маленький мирок с тупыми шутками и уютным, пусть и не сразу, молчанием. Одно «но» — от гуляющих по кругу песен на радио блевать тянет. Только иногда из космической пустоты за дверью приплывает Элли, и от неё пахнет улицей, и лапшой, и дымом, напоминая — нет, всё то говно снаружи реально. От него никуда не сбежишь. Но как же ему не хватало. Чего-то… такого. Чего-то, чтобы отвлечься. И Нейт словно неожиданно выводит формулу; доказательство теоремы, о существовании которой даже не подозревал. Порой он срывается на совсем уж несвязное бормотание, азартно строчит поверх схемы пометки, и у Ника — который в самые ответственные моменты становится неожиданно покладистым и тихим — в глазах молчаливый вопрос: «ты там как, в адеквате»? О да, более чем. Блядь, да ему заебись! Притупилось ощущение, как что-то злющее и бешеное, аки сотня чертей, обгладывает изнутри кости — чего ещё можно желать? И хорошо, что не придется лезть в софт, ведь после первых тестовых подключений Ник с удивлением замечает, что система распознает даже новое железо и он сможет откалибровать всё сам. И слава богу, Нейт не настолько в себе уверен. «Вот ведь суки». Это только означает, что архитектура фундаментально не менялась, раз поддерживается обратная совместимость. Означает, что наработки Институт не швырнул на помойку, в отличие от Ника. Спустя небольшую вечность Нейт наконец-то разгибается. Суставы протестующе скрипят, руки ноют, а жопа затекла. Он потягивается, смачно похрустывая позвонками — длительное сидение в позе «зю» берет свое, не мальчик уже; скоро песок начнет сыпаться. — Ну вот и все, шеф, принимай работу. Ух, ну красавец теперь, все девки твои. — Что значит «теперь»? — с деланным возмущением уточняет Ник. Взгляда от новенькой руки, впрочем, не отрывает. Сжимает и разжимает пальцы, медленно, по очереди — делает финальную калибровку. Да, кое-где остались шовчики после пайки пластика, но их можно затереть, пройдясь пару раз наждаком. Единственный минус — на фоне остального покрытия, посеревшего и даже пожелтевшего за годы, новенькая рука аж блестит и немного портит эстетику «старого бота». Да и черт с ним, он же все равно постоянно в тренче шатается. Нейт тоже взгляда оторвать не может. — Э-хе-хе, оно живо-о-е-е! — все-таки вырывается ликующее гыгыканье. Откуда-то изнутри распирает самодовольство; хочется радостно потереть руки и злодейски захохотать в лучших традициях доктора Мозгопромыва. Он вообще сейчас готов — облизать Ника с головы до ног, заменить каждый ржавый винтик, смазать каждое негнущееся сочленение, залатать все прорехи и дырки в скине, заменить насосы и прохудившиеся трубки… лезть в аппаратную часть или к процессору, понятное дело, не будет, но сделать так, чтобы Ник почувствовал себя не древней развалиной, а боевым человекоподобным роботом — вполне. Да только кто ж ему даст. Валентайн птица гордая — после месяца совместного приседания на уши кое-как, через «не хочу» на руку-то согласился, и то уже праздник. Ник хмыкает — с небольшой задержкой, потому что сейчас занят настройкой: — Вот с монстром Франкенштейна меня, пожалуй, еще не сравнивали. — Да ты и сознаниями раньше ни с кем не объединялся, как со мной в «Доме воспоминаний». Давай по чесноку, Ник, я у тебя много где перв- И тут подлагивает — уже Нейт. Потому что пока он порет свою излюбленную ахинею, Ник с какого-то перепуга внезапно тянется вперед, внезапно протягивает правую руку, которую только что вроде как настраивал... И внезапно гладит его по щеке. …чо? Прикосновение — непривычное, прохладное, жесткое. Такое же, когда Ник наглаживал его по голове, как маленького, той ночью в Сэнкчуари. (ну пиздец) И Нейт точно так же охуевает — и не выхуевывает обратно; подвисший мозг ищет потерянные по пути сетевые пакеты, пинг пробивает крышу, а в голову приходит заторможенное и отстраненное — здесь, в этом мире, его ведь никто и не трогал, если не считать каких-то совсем случайных прикосновений и пиздюлей во время драк. …И только Ник не скупится: то и дело ободряюще сжимает плечо, хлопает между лопаток, пытается раздавать профилактические подзатыльники, когда Нейт совсем берега теряет; один раз даже фофан прописал после идиотского проигранного спора, больно было — и то ведь сдерживался, говнюк… Нейт прерывает тупые мысли и не менее тупое, возмутительное нарушение личных границ, с силой отбрасывая чужую граблю. Оглушительно гаркает: — Совсем охуел?! Пальцы нормальные появились — так всё лапать можно?! Ник озадаченно моргает; разглядывает свою ладонь, словно та зажила своей жизнью. — Прости. Программа диагностики запросила для отладки датчиков поверхность, отличную по жесткости… чтобы сравнить, насколько корректно идет обратная связь… — он отводит взгляд, говорит сухо и быстро, как будто пытается оправдаться. «И из всей кучи вещей вокруг ты, еб твою налево, решил потрогать меня?!» — …Видимо, из-за большого потока данных сбился приоритет вызова функций. Процессор немного криво запрос интерпретировал, так бывает… Ну да, бывает. Подумаешь, баганулся малехо на радостях. Спасибо, что не ушатал. И тут это роботическое ископаемое, мельком глянув на него, спотыкается на своей оправдательной тираде. Ник взирается — уже изумленно, будто говорящего когтя смерти увидел; удивление сменяет прищур. И он склоняет голову набок, с непонятным выражением усмехается: — Ты покраснел. Блядь, он что… флиртует?! — Нихуя подобного, — бормочет Нейт. И глаза уже отводит он, перекладывая инструменты туда-сюда в бессмысленной имитации деятельности. — Просто кровь к голове прилила, я тут вообще-то все извилины напрягал, чтобы ты, скотина неблагодарная, доволен остался. «Ещё б не краснеть, когда тебя лапают всякие полуголые ведра с болтами». И ведь не пиздит — щеки и лоб предательски горят. Сука. Сука-сука-сука. И ведь это он планировал его смутить своей недосказанной подъебкой, а не наоборот, ну какого черта… (ну-ка руки в ноги и перестал — над тобой стебутся, а ты и рад поддаваться, лох) А Ник все ещё лыбится (слыш, ебло стянул!), когда продолжает как ни в чем не бывало: — Ты не поверишь, но я настолько привык, что и не замечал даже, сколько эта рука жрет ресурсов, чтобы ей двигать и никого не прибить в процессе, — он ведет пальцами по столешнице и вдруг делает ими быстрое, почти неуловимое движение. Нейт аж присвистывает. Это из-за более современных деталей или спада лишней нагрузки? — Алгоритмы, которые работают с информацией от сенсоров и корректируют по ним движения, могут работать в фоне, позволяя переключиться в автоматический режим, и… меня немного уносит, да? — Все нормально, стариканам свойственно сбиваться на бессвязное бормотание. «Ты продолжай, мне очень льстит твой искренний восторг». — Посмотрим, кто будет смеяться лет эдак через двадцать. Черт, и ощущения… конечно, не сравнить с ощущениями из человеческих воспоминаний, и надо будет провести ещё несколько тестов, пару раз пройтись отладкой, но мне этого… не хватало. Чтоб меня, спасибо, Нейт, это… Ну, доброе слово и собаке приятно, чего уж там. — «Новичкам везёт»? — уточняет Нейт, пока раскладывает по коробкам и ящиком все барахло. Дистанцию старается держать. Во избежание. — Ладно уж, присваиваю тебе ранг «любителя», можешь взять с полки пирожок, — Ник весело парирует подколку, а у Нейта внезапно подгорает пердак: — Блядь, да кто-нибудь может мне объяснить, что такое эти ваши «пирожки»?! Валентайн в недоумении приподнимает линии на пластике, которые заменяют ему брови. — Обычно Вадим так говорит, когда хочет повежливей послать. Особенно если кто-то заявляет, что бывал в барах и получше. А пирожки — так в Советском Союзе называли булочки с начинкой. Рецепт в семье Вадима передавался из поколение в поколение, он сам хвастался как-то раз. Нейт пытается припомнить, а говорил ли что-то подобное Яшка — русский парень-иммигрант из их роты. Но тот по большей части травил анекдоты. …погодите-ка, «вежливо послать»? Ах ты ж старый лис. Возмущенный взгляд Ник игнорирует — с абсолютно невозмутимой рожей. И торжественно произносит: — Даже не знаю, как тебя отблагодарить. Такая работа обычно оценивается не просто в крышках, а в мешках с крышками. — Ну, давай пораскинем мозгами, — Нейт начинает загибать пальцы. — Ты всего-то должен мне: три ящика Ядер-колы, живого пони — не какого-то там робопони Лютика, не-не-не, — и массаж, потому что у меня теперь дико ломит плечи и спину. И вообще я в рот ебал еще раз таким заниматься в ближайшем будущем. Жалуется, а сам думает — да ты ж, блядь, кайфанул. Ещё б неделю просидел, как миленький, ковыряясь в платах и слушая росказни Ника о намотанных супермутантами на перила кишках, сбежавших женах, променявших мужей на обаятельных гулей, и дамочке, которая потеряла ручного кротокрыса. В ответ на его заяву прилетает закономерный вопрос, произнесенный невинным тоном: — Если я тобой же сделанную руку засуну тебе в задницу, это будет считаться за массаж? «Ха-ха, с шутками про жопу так и недолго до моего уровня опуститься». — О времена, о нравы! — издает патетичный возглас Нейт, прикладывая ко лбу тыльную сторону ладони, будто сейчас бухнется в обморок. Хохочет Ник неожиданно громко и заразно — а ведь обычно сдерживаться старается, он же человек серьезный, деловой, не то что некоторые, да? С минуту они оба просто — тупо ржут как кони, не в силах остановиться. Наконец получается перевести дух, и Нейт тяжело дышит, вытирает выступившие слезы. — А вообще, — замечает он, когда в легких снова появляется воздух, — я бы на твоем месте был повежливей с тем, кто тебя чинит. — Это угроза? — деловито осведомляется Ник, словно занося всё сказанное в протокол. — А то что, офицер, сдадите меня охранникам? — Хуже, нажалуюсь Элли. Приходится признать поражение и вскинуть ладони: — Ладно-ладно, извиняй, зря быканул. Ты, короче, не парься, это ведь по большей части моя придурь была. Можешь считать гонораром за помощь в поисках Шона, прошедшую и будущую. Потому что чует жопа, если Валентайн действительно захочет остаться до самого конца — пережить всякого пиздеца им предстоит ещё вагон и маленькую тележку. Сложив всё по местам и убрав рабочее место, Нейт делает небольшую разминку. Мышцы все еще ломит, но хотя бы ноги уже не ходят ходуном и не верещат о пощаде. И тут он понимает, что проголодался. Нет, не так — дико, безумно хочет жрать, брамина целого проглотит и не подавится. С прошлой передачки Элли кое-что осталось, поэтому он плюхается на диван и начинает планомерно уничтожать лапшу Такахаси. Ник по-шустрому успевает одеться — Хоффман бы оценил, — навести свой детективно-нуарно марафет, будто пару минут назад не светил тут внутренностями всем на обозрение; подходит — на расстояние вытянутой руки от дивана и стола. И стоит. И молчит. И пялится. «Вообще-то невежливо». Нейт ждет, пока наматывает лапшу на вилку — не будет он её палочками хавать, делать что ли нечего. Ждет, пока жадно запихивает в себя еду, подъедая все остатки консервов, потому что раскидываться жрачкой — непозволительная роскошь. Ник молчит, и его молчание — неожиданно неловкое и напряженное, как на поминках криминального авторитета, хотя до этого молчать им было очень даже уютно. Молчание, как тишина — очень капризные сучки. А Нейт всё ждет. Но лишь когда он не просто доедает лапшу, а уже шумно выхлебывает бульон из чашки, прямо вот после самого последнего «с-с-сюрп» — Ник произносит, как кирпич на ногу роняет: — Нам надо поговорить. Ну хоть пожрать дал, и на том спасибо. (господи, а лицо-то какое серьезное, сделай попроще, что ли) И Нейт не может сдержаться. Позволяет себе небольшую месть, мелкую и противную: закидывает ногу на ногу, вальяжно разваливаясь на диване, и швыряет прямо в серьезный еблет ленивое: — Ну и долго же ты тянул, чтобы признаться мне в любви. Ник давится воздухом, коротко и очень натурально; прищуривается, смотрит с раздражением, и Нейт вызывающе скалится в ответ. Ну что, клюнешь? Клюет. Как миленький клюет, быстрее рыбины, увидевшей блесну. Иногда кажется, что если Валентайн хотя бы раз не спизданет что-то в ответ, то его пластиковый язык, который и так чисто для виду, тут же отсохнет. Ну или голосовой модуль отрубится. — Действительно, — тянет Ник бархатным голосом, становясь удивительно похожим на кота — лысого, облезлого и металлического, но кота. — Я уже давненько веду расследование — в поисках того, кто похитил мое сердце. И улики наконец-то привели к преступнику. — Нихуя себе, и кто же это? — максимально наигранно удивляется Нейт. — Мы должны срочно его отпиздить, отобрать украденное и вернуть владельцу. — К сожалению, — эффектная пауза, — им оказался самодовольный ублюдок с самым отвратительным чувством юмора в Содружестве. — Погоди, то есть... ты вышел на самого себя? Ник кашляет в кулак в неудачной попытке замаскировать смешок. Но следом трясет головой, словно отмахиваясь от чего-то, и чеканит твердым, не терпящим возражений тоном: — Значит так: завтра мы собираемся и идём за силовой броней в Сэнкчуари, а оттуда — в Светящееся Море. Понял? Он говорит это, будто раскапывает полусгнивший труп, и Нейту хочется ответить: что же ты, урод, делаешь. Фу, перестань, сейчас же вонять начнет. Я же так хорошо притворяюсь. (действительно, обламывать кайф ты тот ещё мастак) …иногда Нейт, веселясь, представляет их разговоры — их перепалки — как танец. Да-да, то самое аргентинское танго. Резкие выпады и повороты, много импровизации и наглости, каждый пытается вести и оставить за собой последнее слово. Ник правила игры принимал, и они тыкали друг в дружку остротами, проверяя на прочность оборону. Если б они танцевали прямо сейчас, то Ник бы нарочно отдавил ему ногу, а музыка бы прервалась, жалобно брякнув под конец. Всё, танцульки закончились, приколы в сторону, разговаривают взрослые и серьезные дяди. — Схуяли? — удивление в этот раз звучит ещё фальшивей, Нейт даже впечатленную рожу изобразить не может, только морщится, как от горсти кислющей смоляники. — А как же Эдди? Уёбок Винтер? Главный мафиози? Ничё не напоминает, не? Да тут не надо быть кандидатом нобелевской, чтобы догадаться: рано или поздно, но что-то в таком духе Ник точно бы да отмочил. Долго ещё с силами собирался, на самом деле. Какой уж тут секрет, когда синтовская физиономия становится все виноватей и виноватей с каждой голозаписью, с каждым неожиданным делом и новой задержкой. Словно Ник каждую ночь телепортируется в Институт и лично проводит над Шоном бесчеловечные эксперименты. И синтовской физиономии абсолютно начхать, что Нейт сам предложил сначала разобраться с Винтером. (помяни мое слово, Ник, когда-нибудь совесть и чувство справедливости сведут тебя в могилу) Башка варит — откровенно туго. Мозг помахал ручкой и упаковал чемоданы, потому что несколько дней его не переставая насиловали во все дыры, из говна и палок пытаясь повторить Институтскую технологию. Булькающая внутри лапша тоже не способствует желанию заниматься полемикой. Пожалейте, пожалуйста, товарищ железный голем, со своими серьезными разговорами. Но нет, Нику надо здесь и сейчас, и все сразу. Еще и стоять продолжает — ну вот и херли ты статую Свободы изображаешь, а? Над головой качается тусклая лампочка, периодически мигая; перебои с электричеством здесь почти каждый день, но никто не возникает. У Нейта в черепушке тоже — периодически перебои. Ник качает головой. Смотрит так, что сразу понятно становится — ну всё, опять удила закусил. Нашла коса на камень, Манзиллоид и Рободзилла сцепились по пьяни, смотрите во всех кинотеатрах. (а надо было не жмотиться и просто нанять Маккриди, чтобы тот ходил хвостом и молчал в тряпочку) — У меня есть код. Десять цифр на панели — все, что отделяет меня от этой сволочи, я могу в любой момент пойти вышибить ему мозги и закончить эту чертовски длинную зиму. Дай посмаковать ощущение. И — так у меня будет больше причин вернуться из Моря живым, ты ведь этого хочешь? Не нравится тебе, когда я «изображаю из себя суицидника», а? Ник нехорошо ухмыляется, и складки у его рта становятся жестче — о них почти можно порезаться. Каламбурит ещё, ну надо же. А Нейт думает — да кого ты наебать пытаешься. Как будто я поверю, что ты действительно по-настоящему можешь радоваться подобному. Не отвечает. Только глядит исподлобья, мочаля зубами нижнюю губу, а Ник упорно загоняет гвозди в крышку гроба: — Мы тратим время. Много времени, гораздо больше, чем моя совесть может позволить. Месть Винтеру уже кажется мелочной, не стоящей выеденного яйца — по сравнению с твоим сыном. Шон где-то там, Нейт, такое нельзя откладывать. Ты ведь знаешь об этом. Да, ты боишься, но… Нейт взвивается на ноги. Тормоза слетают, и он щерится, скалится тысячей ножей и игл, как потревоженный куст чертополоха; готовый к драке, к бою, готовый убивать и рвать на части. — Я боюсь?! — одним пружинистым движением перетекает, чуть не сбивает Ника с ног; рычит в лицо хриплым, звенящим от ярости голосом, тыкая в жесткую грудь указательным пальцем: — Я — боюсь? Ты, блядь, за базаром-то следи, жестянка. Меня ни радиацией, ни когтями смерти с радскорпионами не запугать. — Ты не Светящегося моря боишься. Ник не пошатывается, не дергается, не моргает — только отталкивает в сторону подрагивающую руку, как Нейт недавно отмахнулся — от его. Ник говорит так тихо, что Нейт едва слышит его сквозь стук крови в ушах. Он прав. Тысячу раз — прав. Всей своей чертовой проницательностью, дедукцией, индукцией, чем там ещё пользуются доморощенные Холмсы? И Нейт отступает. Опасно балансируя, оседает, как куль с говном, обратно на диван. Жмурится. И как же хочется притвориться, что кроме темноты под веками ничего нет, и он — не он, и все это только сон случайной плешивой собаки. (…заигрался ты, мудень. Если тебе такое уже высказывает кто-то посторонний — это финиш) Да, увлекся. Захотелось увлечься, отвлечься немного. Да, глупо, да, эгоистично, но он вообще не отличается ни умом, ни сообразительностью. О том, что произойдет, когда они отыщут способ попасть Институт — у Нейта ни хорошего предчувствия, ни ожиданий. Только липкий студень в кишках, по которому можно предсказывать будущее. И предсказание говорит: тут стакан не полон наполовину и не наполовину пуст, нет. Стакана вообще нет — его спизидили, и вода растеклась дрожащим пятном по столу, вылилась на пол и давно высохла. Передышка, выдуманная под предлогом помощи Нику — но необходимая больше ему самому, — их комедийный роад-муви с налетом чернухи дошел до финала; поползли убористые титры и в кинозале включился свет. И пришло время вылезти из ящика, поставленного господином Шредингером, покинуть свою суперпозицию и встретиться с тем, что уготовила сука-судьба. Не хочется строить иллюзий, да их вроде как и нет, но едва запахнет жареным, только пойдет дерьмо по трубам — и придавит обломками так, что все внутренности через рот вылезут. Нейт знает. Он уже был там — в том месте, за секунду «до», когда каждый бравирует, поигрывает автоматом: да я, да их, да мы, да одной левой. И «после» — черные мешки, черные ленты, черные вскопанные комья промерзшей земли. …потому что на этот раз не сдохнуть боится, уже давно свое отбоялся. И, действительно, не этого сраного Светящегося моря. Боится — того, что будет после. Того, что может случиться. И как потом, если что-то случится — или не случится — жить. Прости, Нора, твой муж — идиот. Я не трус, но я боюсь — так он говорил матери, будучи пиздюком, когда надо было топать к зубному. Потому что, честно говоря, он запамятовал, что такое «жить». Не жить вопреки, не жить ради кого-то, а просто, ну… жить. Как нормальный человек. Вроде начало потихоньку наклевываться, когда родился Шон, но — только начало. (а ты когда-то был нормальным?) Но все, что сейчас Нейту хочется, до дрожи, до спазма в животе — ответить, выплюнуть, прошипеть: ты ведь тоже, Никки, боишься. Того же самого боишься, до усрачки. Поэтому мы тут и играем в нелепые поддавки. Боишься — что все, к чему ты стремился, чего желал всем сердцем и въебывал в предвкушении, в надежде… не принесет облегчения. Не закончится так, как хотел. Что не станет тебе легче, и не сбежишь от призрака копа-Валентайна на своих платах, а останешься заперт с ним на веки вечные, сколько отмерил тебе компьютерный Бог и Институтский создатель. Уже без надежды, что получится сходу всё прояснить, разобраться в себе и поставить точку. Кто-то мелочный и злой внутри, возможно, Келлог или Зверь, или их амальгамация, уродливая, безобразная, хочет втереть этот факт Нику в больное место, швырнуть в лицо, как камень. Но Нейт цедит сквозь зубы: — Ладно. И протягивает вперед кулак — сжатый, повернутый вертикально. Ник осматривает кулак очень внимательно, будто ждет, что сейчас будут показывать фокус: спрятали в ладони монетку и вот-вот должны вытащить из жопы. Нейт молчит, и молчание затягивается. — Ну, давай, — он нетерпеливо встряхивает кулаком. — Давать — что? Нейт закатывает глаза. Вот вроде бы синт, а иногда доходит, как до жирафа. — Если мы с тобой такие долбоёбы, что не можем решиться и готовы друг другу уступать, то давай решим все по-мужски. — «Камень, ножницы, бумага»? — у Ника смешно вытягивается лицо. Ну наконец-то, аллилуйя. — Ты сейчас серьезно? — Хуезно. До трех побед. Выиграешь ты — пойдем купаться в радиации. Выиграю я — пойдем давать пизды Эдди. Но Ник продолжает медлить: — Ты точно уверен?.. Нейт только раздраженно дергает плечом. Что непонятного-то? Как сильно обосрался, понимает только когда ему улыбаются в ответ — откровенно издевательски. И протягивают вперед кулак. Правой руки. Новенькой, только что починенной и идеально откалиброванной правой руки. Переигран и уничтожен. И ведь заднюю давать уже как-то… не комильфо. Засмеёт потом, чертила пластмассовый. Конечно же, они попиздовали в Светящееся море. А куда ж ещё.