It's synth detective, jackass

Светящееся море и кросс по нему кажутся сном, затянутым и бредовым — такие обычно ловишь, валяясь с температурой под сорок. Носить силовуху Нейт скорее... терпел по долгу службы. Эйфории и ощущения «ебать, я машина судного дня» не получал, хоть убейте. Скорее уж «так вот ты какой — цинковый гроб». Да, пули отлетают, миниган таскаешь как котенка, и даже взрыв гранаты может показаться чихом. Многим это в голову отдавало. Но и сам ты — ходячая мишень для калибра побольше. И комми, поначалу отложившие кирпичей, тему прочухали быстро. Плотный навес из гаубиц ошметки броньки с «героями» раскидывал только так. А года через два еще и гаусски поперли, кайфу-то было. Или китайская народная забава — скидывать с бомбардировщиков дронов-пауков. Десяток таких штуковин быстренько облепит силовуху, дружно сдетонирует… хоронить будет уже нечего. Лучше рассчитывать только на собственные силы, и как-то стремновато ходить в консервной банке, когда прекрасно знаешь каждую ее уязвимость. Да, большинство проблем решались в броньках поновее, но сейчас у Нейта — только старенький T-45, первенец Вест-Тека. Но уж чего-чего, а сидеть в T-45 хуеву тучу дней, практически не вылезая — таким извращением заниматься ещё не приходилось. Нет, он бы вывез бродить по пробной версии преисподней и в одиночку (тут уж хочешь не хочешь, а надо), но тогда бы с кукухой можно было прощаться окончательно. В компании Ника как-то полегче. О чем ему, конечно же, знать не обязательно — а то еще чего лишнего подумает. Дело обстояло так: злой как черт, страдающий в душной, насквозь провонявшей силовой броне Нейт потихоньку звереет, дуреет и сучится; Ник, сволочь, вроде бы искренне жалеет, но случая подколоть не упустит — «а тебе идёт быть роботом», «не жмет, не натирает?», «как слышно в танке, прием?». Чем неплохо отвлекает от бренности бытия, если честно. С горем пополам они добредают сквозь местный зоопарк, изрядно поплутав по зеленой мгле и заглядывая в каждую дыру, до санатория детей Атома, а потом — и до схрона зеленого (вот уж совпадение) Верджила. Неимоверное облегчение — так себя, наверно, чувствовал Колумб, когда наконец-то высадился на берег Нового Света. И как же Нейт его, блядь, понимает. А им сюда возвращаться. Ну заебись. Да, это будет уже не «пойди туда, не знаю куда», но даже так хочется сделать себе харакири и не мучаться. — Я могу вернуться и один, — пожимает плечами Ник. — Мне быстрее и проще. И только тогда Нейт наконец-то приходит в себя: захлопывает пасть и перестает вонять по поводу и без. Не настолько он ферзь охуевший, чтобы пользоваться чужой добротой и отпускать Ника сюда одного. Зато теперь можно всем хвастаться, что они побывали в самом настоящем анусе Сатаны. Аж целых два раза. И Нейту никак не дает покоя насущный вопрос: Светящееся море — какой это круг Ада? Тут же целое комбо, три по цене одного, выгодная сделка — прочувствуйте всю прелесть вечных мук в кипящем котле масла, пока в вас тычут вилами черти, а сверху льется кислота. Возможно, это новый, отдельный круг, куда попадают грешники, не сумевшие защитить своих близких. Отыскать Подземку оказывается... на удивление просто. Чтобы знать про Путь Свободы, достаточно просто быть американцем — в те времена, когда Штаты еще существовали на карте, а карты имели какой-то смысл. Да, Путь — не Национальная аллея и не мемориал Линкольну, не самая распиаренная туристическая замануха, но многие так теорему Пифагора не знали, как гордились сброшенным ярмом колониального прошлого. Дело осложнялось всякой сранью на дорогах, но ты не имеешь права считать себя коренным бостонцем, если не можешь пройти Путь Свободы с завязанными глазами… Окей, вообще-то рулит поисками Ник — потому что коп-Валентайн, будучи не местным, в редкие выходные культурно обогащался вместе с невестой, пока Нейт (если сверяться с календариком) готовился стать отцом и свыкался с жизнью на гражданке. Расшифровка чипа это хорошо, но ведь есть кое-что получше — почему бы не заручиться поддержкой крутых перцев, у которых хватает наглости и яиц брать на понт Институт? Звучит заманчиво, не правда ли? Но найти их — о, это ещё цветочки. Самым сложным было не заорать в голосину; сначала — от ебучего сканворда, судоку, что родил сумрачный гений… он надеется, что Дьякона, потому что это какой-то прикол, а по приколам у них именно Дьякон. А затем и от того, что они, собственно, нашли. Нейт ожидает чего угодно. Чего угодно — кроме кучки фриков, ныкающихся в древней крипте и которых можно пересчитать по пальцам. «А разговоров-то было». Да, Подземка сейчас не в форме, их едва не пустили на фарш. Да, видели они времена и получше. Да, у них куча спящих агентов и «туристов» по всему Содружеству… Но как же — насрать. Его это не колышет. Колышет лишь то, что мистическая и неуловимая Подземка, несмотря на все лозунги и заявления, сама очкует Институт до усёру. И все их борцунство — это уровень тявканья моськи на ногу слона. Ну ты как маленький, ещё скажи, что в Санту веришь, пора уже понять и принять, что самому все надо делать, ручками, и манна небесная на голову не свалится… Но на безрыбье и раком встанешь — все равно Том работает на них. И вот уж у кого точно бачок потек. Но! Этот шизоид разбирается с чипом охотника за то время, пока Нейт разве что успевает прикинуть, с какой стороны к этому вообще можно подступиться. Тут без вариантов, чувак шарит. Да и эти десять негритят все равно знают Институт лучше, чем кто-либо в Содружестве. Не то чтобы у него есть выбор. Есть ещё, конечно, ОПГ «Братство Стали». У которых и ресурсов побольше, и телепорт соберут пошустрее. Да только за этим сыром придется с разбегу прыгнуть в мышеловку. Помогать они будут не за красивые глаза — залезут без смазки по самые гланды, заставляя выполнять приказы, которые, как известно, не обсуждаются. Ведь правда у них — самая правдивая, а кто против — тот дурак, ничего не понимает и вообще дышит неправильно. Не то чтобы злоключения и ущемления бедных синтов (ну, кроме одного конкретного) его как-то сильно ебут, но Нейт в свое время уже достаточно нахлебался национализма, расизма и прочих -измов, чтобы не разглядеть у Братства накачку самой, мать ее, очевидной пропагандой. И чтобы спокойно смотреть на то, как те бьют себя пяткой в грудь, причиняя добро, но не особо считаясь с мнением… причиняемых. Воевать за свою страну Нейт ещё находил мотивацию (первые месяца три). За клоунов в силовухе с повадками радикалов — спасибо, не голодный. Это в Подземке он помесь фрилансера на полставки и волонтера, у них тут вообще детский сад: тайники, кодовые слова и кодовые имена, схроны, явки и пароли. В Подземке тоже идейные, да, но в другую сторону: как эдакие оголтелые защитники животных или экоактивисты, которые устраивают пикеты и голодовки, обливают кого-то краской или приклеивают себя к машинам. Тоже пахнет дуркой, но с ней он готов мириться. И Нейт думает — а почему бы и нет. Почему бы и не поиграться в шпионов, секретного агента из себя не поизображать. Круто же, ну? Да и вопросики будут у Братства по поводу его дружбы с синтом. Что звучит как завязка для пранка года — дослужиться до ранга повыше, а потом притащить Ника на Придвен. Чтобы у всех дружно и разом бомбануло, а вякнуть против никто бы не посмел. Только с Подземкой тоже выходит… казус. Когда Нейта пытают тупыми вопросами — перед тем, как принять в тайный орден Унылых Активистов, — на очередную туфту а-я «а умрешь ли ты за синта ближнего своего» он может только выразительно поднять брови в безмолвном «ну ты даешь, мать». Потому что рядом, как бы, стоит Ник, с которым они сюда приперлись. И которого с человеком даже по пьяни перепутать сложно. Конечно же они прикрывают друг другу задницы. Умирать, правда, пока не планируют. И вот тогда мать Тереза, то есть Дездемона, косится на Ника — и в глазах ее мелькает неуверенность и, барабанная дробь… опаска. (ах вот оно что) «Да вы прикалываетесь, что ли? Он здесь дольше любого из вас, уебки». Интересное, получается, дело. Если мягонькие, то, значит, «свобода, равенство, братство», а чуть провода торчат — так сразу потенциальная Институтская болванка? Ха. Понятно теперь, почему они не попытались завербовать Валентайна через ту же Амари; а ведь у него связей, чуйки и опыта выше крыши, да господи — он бы с огромным удовольствием им помог, его хлебом не корми, дай кому-нибудь помочь. У Нейта чуть шторка прямо там не падает. Он готов им второй, нахуй, Коммутатор устроить или, как минимум, обложить длинным матерным загибом всех Подземских и их родню до седьмого колена. Еле сдерживается, а может быть даже и не сдержался — если б Ник предусмотрительно не тронул за руку чуть выше локтя, не произнес бы одними губами «телепорт». Да. Вдох-выдох. Да, телепорт. Да, ему нужна помощь. Он начинает работать с Подземкой. Но осадочек — как в том анекдоте — остался.

***

Сперва кажется, что день начался неплохо. Но пиздец, как и всегда, подкрадывается незаметно. Подкрадывается — стойкой аммиачной вонью, которую приносит с юга; вонь перебивает и влажную свежесть Атлантики, и запах мокрого песка с тиной. Набережная канала Форт-Поинт, куда их занесла нелегкая, готовится встречать рад-шторм. У Ника печальное и стоическое лицо с нотками растерянности, потому что — вот неожиданность — чуда не случилось. Не упал с неба ответ на вопрос жизни и бытия. Может и упал бы, работай жизнь по какой-нибудь трехактной структуре, сейчас самое время для драматической развязки. Но у этой сучки принцип только один: «Почему? Да потому что пошли вы нахуй, вот почему». Все нужные слова сказаны, неуместные шутки отшучены, и у них… что-то вроде минуты молчания. Экспресс-поминки. Но не по Эдди, этот гандон не заслужил даже наносекунды, а по старине Валентайну и его невесте, которые тащились вслед за Ником сквозь годы и Пустошь. Да, главная новость на повестке дня — Эдди Винтер двинул кони. И земля ему стекловатой. У Нейта чешутся руки прибить этого пидараса, но он галантно уступает — позволяет Нику расчехлить свои десять миллиметров и заняться старым добрым самосудом. Только ни полиции, ни судов давно уже нет, чтобы хоть кто-то мог высказать ноту протеста; и лишь древнее как мир «око за око, зуб за зуб» поет злую песнь, и грохочут барабаны возмездия. Око за око. Жизнь за жизнь. Нику, конечно же, башню не сносит. Но на мгновение серая маска лица искажается в холодном торжестве, желтые диоды сверкают таким знакомым огнём, и Нейт ловит этот миг, жадно впивается взглядом. (неужели можно чувствовать это — и не быть чудовищем?) А может это ты — делаешь его чудовищем? Как пятно мазута на воде, портишь, душишь все, к чему прикасаешься, расползаясь мутной кляксой. Ты ведь мог отговорить его. Убедить мог, что месть — того не стоит. Но ты не стал. Они оставили тело там — валяться в луже темной гулячьей крови. Кое-кому больше не светит вылезти из своего любимого бункера. Самое время обняться и сплясать конгу: Бостон избавлен от очередной угрозы. Зло повержено, справедливость восторжествовала, город может спать спокойно — и так далее голосом радиоведущего из заставки эпизода Серебряного Плаща. Ага, радости полные штаны. Так с хуя ли чешутся кулаки, почему невыносимо хочется — вернуться? Хочется — то ли пройтись битой, превратить труп Винтера в неузнаваемый винегрет из костей и плоти, то ли лимонку ему в задницу засунуть, чтобы вывернуло наизнанку, разбросало кишки по стенам?.. Нейт знает ответ. Слышит его у себя в голове — яростными и дрожащими словами, которые в какой-то момент срываются на хрип, скрипят почти, как гравий под колесами грузовика; потому что модулятор не справляется, не тянет… «что всё это — никогда и не было моим» Не тянет — нечто, ужасно похожее на глухое отчаяние. Тяжелеет воздух, начинает липнуть к коже, как полоски скотча. Над головой истошно орут чайки — чуют приближающийся пиздец. И если раньше ещё можно было подумать с надеждой «вдруг пронесет», то сейчас Нейт уже прошаренный: нет, не пронесет, будет рад-шторм, и будет (судя по вони, от которой охота отпилить нос и завидуешь гулям) — паскудный. Мысли тяжелеют вслед за воздухом. Он думает — когда-то, целую вечность назад, они с Норой прогуливались здесь. И, может, даже заходили в ту самую закусочную, в Винтерскую «Джо Слокам», чтобы заточить кофе с пончиками, потому что была ранняя весна и от ветра болели щеки. Может быть, тогда Дженни еще была жива. Нейт помаленьку цедит вдохи сквозь сжатые зубы. Думает — что вся Дженнифер Лэндс осталась только в следах от пуль на асфальте, что умудрились сохраниться чудесным образом, и в памяти Ника. Как и Нора — осталась лишь холмиком на заднем дворе, голосом на записи и призраком в его собственных воспоминаниях. Их память умрет вместе с ними, и тогда — нет, мир не расколется надвое, не случится второго апокалипсиса. Мир продолжит жить дальше, словно ни Дженни, ни Норы никогда не существовало. Однажды такая же участь ждет и их. — Пошли, — отрывисто бросает Нейт. — Пройдем, сколько сможем, а потом где-нибудь перекантуемся. Оборачивается — и всю меланхолию сдувает в канал вместе с пылью и мусором. «Да блядь». — Ник. Ноль реакции. — Ник, ёб твою мать! — …Ты что-то сказал про свою матушку? — с явной задержкой отзывается тот. — У тебя руки дрожат. Ник разглядывает свои ладони и, не моргнув глазом, пиздит: — Тебе кажется. Может, стоит зрение проверить? Зубоскал хренов. Но в каком-то смысле он прав: мелко подрагивают лишь пальцы, надо знать, куда смотреть; кто-то другой на месте Нейта не просек бы — решил, что Ник крепко призадумался и поэтому такой рассеянный. А задуматься-то есть над чем. Но Нейта не проведешь, у него глаз наметанный — жестяной тихушник любит уверять, что все зашибись, а потом деталька на ходу отваливается, ага. Кое-чьими стараниями такие конфузы случаются реже, но после эпопеи с рукой Нейт все равно старается… поглядывать. Гарантийный срок за свою работу не даст, как-то не приходилось раньше восстанавливать конечности синтам. Слова Эдди, непростая ситуевина, все это — Ника задело. Ведь он (ха-ха) не железный. Всколыхнулось стоячее болото дерьма, которое у каждого свое, но которое каждый одинаково старается — не ворошить, потому что разбуженное лихо даст просраться. И которое не успокоишь напускной уверенностью, и не надейся, Никки. И это… хреново. Уровня «кончились-стимы-а-у-меня-пуля-в-жопе» хреново. Помните, Ник говорил, что ему от разговоров с Нейтом… вроде как легче? Сюрприз-сюрприз — он пиздел. Из всего, что Нейт успел узнать, можно сделать следующий вывод: жизнь старины Валентайна тот более-менее помнит и уже смирился, но процессор — не мозг, чтобы раскладывать всё по полочкам, вовремя удалять ненужные подробности и приглушать эмоции. Но иногда скан мозга взбрыкивал, и Нику прилетали страйки: отдельные воспоминания, такие же яркие, будто происходили прямо здесь и прямо сейчас. Ник называет их «вспышками». Нейт шутит про халявные сеансы в «Доме Воспоминаний», шутит про то, что, ух, знала бы Ирма, то сожрала бы от зависти свой меховой воротник... Но ему совершенно не смешно. Его-то память хотя бы милосердна — как может быть милосердна гильотина по сравнению с виселицей. Нейт, скорее всего, даже до Даймонд-сити не дополз бы, вспоминайся ему во всех красках день свадьбы или первое свидание с Норой. Застрелился бы раньше. Ник говорит, что научился справляться. Верится в это слабо. Потому что в жизни кроме приятных моментов есть и те, которые коп-Валентайн предпочел бы забыть навсегда. Не от хорошей жизни капитан пнул его в ТИС за «программой лечения травм». И когда такая ебанина случается впервые, Нейт пересирается не на шутку. Элли на закономерный вопрос «а какого хрена» поясняет со странной смесью озабоченности и беспечности: — А, у него бывает. Когда он что-то вспоминает из… старой жизни. Скажу по секрету, сейчас ещё более-менее. Когда Ник меня только нанял, ох, я такого страху натерпелась, он то резко подвисал и не реагировал вообще, то начинал что-то бессвязное бормотать, будто не мог понять, где находится. Седых волос мне прибавило уж точно. Обычно он приходит в себя сам, но если что — стукните его. — Серьезно, бля? Стукнуть? — Ага, хорошенько так. Ему-то ничего не будет, с него всё как с гуся вода, а метод — рабочий. Нейт пытается представить, каково это. Чувствовать, как в первый раз, снова и снова — чужую боль и бессилие, не имея возможности убежать или забыться… Пытается, и не может; его тупой мозг буксует, не в состоянии представить такую жесть. А ведь Ник лишен даже банальной возможности набухаться. Остается только дымить как паровоз ради капельки липового спокойствия. Форматнуть часть воспоминаний? Ну такое, еще полетит к ебени матери вся матрица. И он может до посинения делать вид, что все в порядке, может пытаться шухериться, но безобразие-то — происходит. И Нейт это безобразие — замечает. Что ему остается? Только беспомощно смотреть и пытаться хоть как-то Ника растормошить. До живительных лещей дело пока еще не доходило; Нейт, конечно, тонкий ценитель мордобоя, но напарника за просто так дубасить что-то не тянет. Поэтому сейчас кровь из носу нужно найти безопасное место и вплотную заняться тем, что похоже на тщательно подавляемую перегрузку и возможное зависалово. Нет, может быть, Ник чуть погодя и сам разберется: раскидает задачи по ядрам, козырнет многопоточностью… но лучше перебдеть, чем недобдеть. Тем более — в спину ворчит рад-шторм. И вот вообще не в кайф ловить ртом хлопья ядерного пепла или облучаться больше положенного. Да и Ника мочить лишний раз не стоит, как бы тот не хорохорился, что весь такой нержавеющий, и вообще тренч-то из непромокаемого габардина, а с дождевиком сверху — ого-го. Древнему габардину Нейт не доверяет, а что там внутри он видел — и после Светящегося моря и тамошней погоды понятно стало, что по Нику плачет хорошая упаковка герметика. — Пойдем-ка. И они отчаливают в сторону Фенса, в Даймонд-сити, потому что давно пора. В Южном Бостоне дело сделано, а от Подземки и Тома из новостей пока — только дырка от бублика. Очень хочется взять Ника за воротник и потащить за собой на буксире, но за такое можно и огрести. Поэтому Нейт только периодически проверяет: идет ли, не подвис, не ушел на ребут? По сторонам тоже — оглядывается. Надо быть настороже, держать ушки на макушке, иначе чуть зазеваешься, и все — крышка, и не от Ядер-колы, а от гроба. Как хорошо, что так и не успел отвыкнуть от этого на гражданке, хотя очень старался, а? Но Бостон молчит; рад-штормы не любит никто, и даже мутированное зверьё старается забиться в дыру поглубже. Нет. Не Бостон. Это уже не город — лишь остов огромной, давно сдохшей твари, у которой торчат вместо ребер ржавые небоскребы. В моменты затишья осознание бьёт до рези в глазах: от этого нелепого чудища, когда-то суетливого и шумного — Нейт помнит его именно таким, — осталась лишь сброшенная змеиная шкура. Они меряют шагами ссохшийся труп, и Нейт порой чувствует себя, и никак не может от этого чувства избавиться — одним из тех, кто когда-то выкапывал могилы, чтобы сбагрить за бабки тела. Осквернителем. Налетает, тявкая, стая шавок — тощих и лысых, но злющих, как целый яо-гай. На них даже патроны тратить жалко; Нейт коротко дергает головой, чтобы Ник не доставал пушку — за совместно прожитые стычки у них успел появиться, прости господи, свой язык жестов, — и поудобней ухватывается за рукоятку биты. Угрожающе скалится Псина, припадая к земле. Самый борзый, походу, вожак, отлетает первым; оставшиеся твари решают, что добыча того не стоит, и дают деру. Приключения на этом заканчиваются — пока Псина не начинает принюхиваться и беспокойно поскуливать. Ну все, тик-так, время вышло; клубок туч ползет обманчиво медленно, но не пройдет и часа, как тут начнется свистопляска, уже видно зеленые вспышки и отсветы. Не, спасибо, на такую вписку нам не надо. Ник кивает на угловое здание, с виду подходящее. Нейт осматривается, оценивая обстановку: если прикинуть по мысленной карте, да свериться с Пип-боем, то они должны быть… И осекается. И обмирает, будто наступив на крышко-мину. «Не может, блядь, быть». Сраный город-призрак вызывает дежавю на постоянке; и Нейт так свыкся с болезненным чувством узнавания, так привык его игнорировать, что сейчас ловит ахуй, равный заряду картечи в плечо. А стоило всего лишь случайно зацепить взглядом полусгнившую вывеску; а та всего лишь вдруг оказывается — вывеской забегаловки мистера Кинкейда, которая всегда упорно косила под итальянский ресторан. (да это ты сейчас «fatal error» словишь, а не Ник) …не глюк. О нет, не глюк и не шиза. Он действительно видит — то, что видит. И после небольшого помутнения, провала длиной в маленькую вечность Нейт понимает, что уже вертит башкой с жадной торопливостью, чтобы под обломками, руинами, завалами — и снаружи, и внутри — воссоздать замыленную картинку… Ленокс-стрит. Ленокс, мать вашу, стрит. Они в северной части Роксбери. Или в том, что от него осталось. Хочется расхохотаться, запрокинув голову, но Нейт только присвистывает. Что это — ретроградный Меркурий шалит? Марс во Льве, Уран в Тельце, Водолей в жопе?.. Судьба, предназначение и прочая метафизическая чушь — это залупа полная. Нейт знает, откуда все лезет: когда ты одной ногой в могиле, то готов уверовать хоть в Ктулху, хоть в сансару, хоть в расклады таро. Да, это просто совпадение. Но до чего же… стремное. Он ведь когда впервые увидел тот кратер — да-да, тот самый, на юге Бэк-Бэя, — то как-то подуспокоился и подзабил; от его родного района остались рожки да ножки, и было в этом нечто сродни вселенской справедливости. Было время (примерно в мезозое), когда он знал эти края как свои пять пальцев. Но теперь здесь разруха и свалка: обрушенные здания и штабеля машин, и рейдеры, твари, баррикад своих натыкали, и ещё бог весть знает что. И Нейт идет, не разбирая дороги; но ему дорога не нужна, его тащит вперед, как на буксировочном тросе — болезненное любопытство, о котором он обязательно еще пожалеет. Он идет, пока вместе с улицей почти не упирается в тупик. Вот ряд домов: притиснутые друг к дружке, они делят стены с соседями. Двух-трехэтажные таунхаусы — почти неотличимые, типичная плотная застройка; клаустрофобные донельзя, не видящие солнечного света из-за небоскребов, но гордые пиздец — не аренда же, свое, отдельное. Яркие вспышки под веками, запах и звук, словно в перемотке — Ник, дружище, как ты с этим живешь? — и почти не слышно взволнованный окрик. Нейту сейчас не до него. …Дом все еще стоит. А вот другим, на противоположной стороне, повезло меньше — да и деревянные они были, в отличие от сплошного кирпичного блока. Нет никакой вселенской справедливости. Только ирония, злая и скотская. Потому что существуй хоть какой-то высший замысел, и этот дом первым бы сложился картонной коробкой, когда прогремели взрывы. От кривой ухмылки губы болят, как сведенные судорогой. Ну, укрытие они нашли. Чем, на самом деле, не место? Не хуже и не лучше других. (да кого ты обманываешь, предпочел бы мокнуть под дождем, лишнюю дозу радиации хватануть, да хоть в мусорном контейнере пересидеть) Но раз сегодня такой дебильный день — день покрытых плесенью воспоминаний и приветов из прошлого — то почему бы, блядь, и нет? — А, так ты подыскивал самые респектабельные апартаменты? Мило. Это его догнал Ник; и теперь хмурится и щурится, не зная — то ли дом проверять, то ли за напарником приглядывать, потому что с ним ещё больше что-то не так. «Знал бы ты, Ник. Знал бы ты». И получается забавное зеркало: Нейт отмахивается, мол, всё в порядке, и уже сам говорит Нику, чтобы постоял пока в сторонке — на что получает пасом такое же «всё в порядке». И вдогонку ворчливым тоном что-то про «куриц-наседок». Вот и поговорили. Кто кому гол забил, не очень понятно, но красную карточку на всякий случай выдали всем. А Псина, в отличие от тупых двуногих, времени не теряет: на его рык из разбитого подвального окна раздается ответный, не очень приветливый — рычат дикие гули. Нейт закидывает внутрь сигнальную ракету и снимает лазерку с предохранителя. Вам, ребята, давненько пора на тот свет. В остальном чисто. Внутри — пыльно и грязно, и сухие корни выгибают дощатый пол; посередине бывшей гостиной небрежно свалена груда рухляди. Ни наркоманского притона, ни гнезда дутней, ни даже завалящего болотника. Ни одной причины развернуться и сказать «не, не покатит». Какая жалость. На входе Нейт ставит растяжку-сигналку из лески и пары жестяных банок. И еще раз проходится, подсвечивая углы и шугая крыс: запоминает возможные пути отхода, если вдруг придется в спешке сваливать. Все это — рутина, она правильная и приводит в порядок мысли, которые сейчас хуже стайки клопов. …Чего ожидает увидеть на втором этаже, Нейт и сам, честно говоря, не знает. Перед глазами стоит прошлое, почти осязаемое, умудрившееся просочиться сквозь все цепи и амбарные замки. Но никаких ужасов здесь нет, только заколоченные провалы окон. Вместо стен, не считая несущих — кривые и дырявые авангардистские арт-объекты с бахромой гнилых обоев. Ну хоть крыша целая. Немного обрушилась у дальней стены в самом углу, открывая панорамный вид на улицу и немного — на внутренности соседнего дома. Но дыра заботливо прикрыта брезентом; интересно, где такой большой кусок раздобыли? Нейт поводит носом. О-о, да тут когда-то успел хорошенько промариноваться труп: гнилью слабо тянет даже сквозь вонь рад-шторма, к которой он успел уже принюхаться. В остальном же — отвратительно чисто по Пустошным понятиям. И пусто, только стоит одинокая металлическая цистерна, где раньше разводили огонь. Здесь точно кто-то жил, но пару месяцев назад или больше, если судить по запыленным следам. Случайные мусорщики? Оставшиеся без крова поселенцы? Да хрен знает. Получается, что Эверест из хлама внизу — это сгнившая мебель, которую стащили отсюда, когда расчищали место. Спуститься, что ли, попытаться найти что-нибудь из своего? Нет. Даже если мародеры умудрились проморгать что-то ценное, то все равно ничего его тут не может быть в принципе. По определению. …После этого с отцом он разговаривает всего один раз. Во время отпуска — длинной увольнительной, когда им, уже два года как «героям войны», дали целых три недели, чтобы поучаствовать в каких-то показушных парадах и официозной чуши; так он и добирается до Массачусетса. Успевает повидаться с матерью и Джоэлом, Норой и парой университетских знакомых, кто не откис на фронте или отмазался, оказавшись поумнее. Тогда-то мать и рассказывает — она еще держала связь с папашиной родней, из тех, кто помог им в свое время. Выглядит отец, когда-то большой и страшный, хреново — желтушный, весь отекший, но при этом тощий как скелет. Будто тонет в больничном матрасе, тонет в белизне больничных стен и запахе лекарств. Смеётся сквозь хрипы и кашель; сипит, что, мол, всё-таки ты, Нейтан — и всегда зовет его только так, полным именем, как же он, блядь, это ненавидит — вырос не совсем уж пропащим бездельником. Нейт стоит над койкой, весь расфуфыренный — в новенькой военной форме, с солдатской выправкой, въевшейся в кости. Бритый и увешанный медалями, как дерево яблоками. Мрачно глядит на мразь, которую ненавидел все детство. Которую в какой-то момент на полном серьезе готов был угандошить. Какой же он был тогда тупой — ублюдок не стоит ни статьи, ни срока, ни затраченных усилий. — Не твоими стараниями. Едва сдерживается, чтобы не сплюнуть на пол. Чтобы не добавить «так тебе, сука, и надо». Разворачивается и уходит. Его ждет фронт, чтобы потихоньку умирать там изо дня в день. А через месяц умирает отец — сразу и полностью. В этом Нейт может ему лишь позавидовать. Скрип ступенек приводит в чувство, как сунутый под нос нашатырь, и Нейт сбрасывает оцепенение. Точняк. Нет времени предаваться пустым воспоминаниям. Он шустро расстилает спальник у стены; яйца морозить не хочется, а ещё есть слабенькая надежда, что до сюда дождь не достанет. Следом Нейт избавляется от остального скарба: роняет рюкзак, отстегивает патронташ и поясные сумки, чтоб не мешались, складывает оружие. Снаружи вовсю — фанфары и литавры, гулкое ворчание грома. В Бостон приезжает развеселый анал-карнавал, скоро будет премьера шоу. Но это так, лирика. У него сейчас на попечении — лагающий бот, который озирает сей бомжатник и то ли упорно отрицает очевидное, то ли сам не замечает, как процессор отрабатывает вхолостую каждый третий-четвертый цикл. — Я требую администратора и книгу жалоб, — с наигранным возмущением морщится Ник. — В описании номера ничего не было указано про запах. Он пытается закурить, но пачка «Серой черепахи» подскакивает в непослушных пальцах — большая часть сигарет летит на пол. «Что ж с тобой делать-то, а, электровеник?..» И (эврика, хвала и аллилуйя) нужная мысль созревает. Она скреблась на изнанке черепа всю дорогу и не спешила вылупляться, потому что — абсолютно гениальна в своей тупизне. Нейт снова решает — а почему бы, блядь, и нет? Такой хуйней он, конечно, еще не занимался; действовать нужно резко и стремительно, как понос, пока Ника не накрыло, а здравый смысл еще не успел прийти в себя. Поэтому Нейт без прелюдий хватает его за плечо и приземляется на спальник, силком утягивая за собой. И — берет его руки в свои Ник затыкается на раздраженном полуслове, словно проглотив папку с любимыми досье. Это нарушение личных границ, дикое и хамское; да он за такое в тот раз на Ника взбеленился. Но сейчас-то все — по делу, а не по приколу. По очень важному делу. Или это он себя так убедить пытается? Да, дрожат. И теплые. Они, епт, уже теплые. И это не значит, что Ник превращается в настоящего мальчика, просто сервоприводы из-за слишком частых движений не успевают достаточно охладиться. Вся соль в том, что за каскадом ошибок в центральном процессоре — неудивительно, на себя все оттянула матрица или вычислительный блок, что за нее отвечает — такие функции, как контроль пальцев, просто не получают отклик за отведенное время; вот и делают единственное, что могут — циклятся, от этого и вся «дрожь». — …Я в порядке, — Ник пытается отбрехаться, но уж больно неуверенно, потому что пялится на их сцепленные руки в попытке понять, что это вообще такое. — Не разводи панику. Он выглядит раздосадованным; ну да, ну да, лучше бы накрыло ночью, пока доебчивый напарничек дрыхнет, да? Чтобы можно было потихоньку прийти в себя самостоятельно? Черт, а если такое реально случалось? А если случалось — уже не раз?.. — Да ты чё? Тогда я могу не реветь на твоих похоронах, если что-то перегорит нахер? Потому что после такого только гроб-гроб-кладбище — ни оборудования, ни подходящей квалификации у Нейта нет, чтобы реанимировать сгоревшие платы. В теории он может что-то перепаять, однако шансы… Но Ник упорствует: — А сам-то… какая муха тебя укусила? Призрака увидел? — Тему не переводи, — шипит Нейт. — И это не твое дело. Ник хмурится, уже готовый огрызнуться… но тут по его лицу проходит судорога. Точнее, Нейт мысленно окрещивает это «судорогой», но на деле — зрелище сомнительное. Бедная Элли. Это он, возясь с болванками, всякого навидался уже, а каково было ей? А каково — самому Нику, когда он терпит такое в одиночку и молча? А он бы и продолжил превозмогать, вообще не вопрос: шел бы, немой как рыба и слишком гордый, чтобы о чем-то сказать или тем более попросить. Похоже, Валентайн-человек был из той породы людей, которые держат морду кирпичом, въебывают в поте лица и все им вроде бы нипочем, а потом внезапно умирают от инфаркта жопы в сорок лет. И его Ник с готовностью перенял эту эстафету. Стоп, «его»? «Неважно». — Я… это не… — хрипит Ник, наконец выходя из прострации. — Всё, цыц. Нейт крепче сжимает бело-серые кисти. И — начинает их массировать. …Он же говорил, что мысль была пиздец тупая, да? На попытки вырваться только цедит, строя свирепую рожу №2 из своего арсенала: — Куда? Сидеть! Закрой глаза. Сосредоточься. Кажется, дошло — Ник слушается. И плевать сейчас, как нелепо, неловко или странно это может выглядеть со стороны. Они тут сидят напротив друг друга, как тибетские монахи в своем Шаолине, и практикуют очень странные методы медитации. Всего-то. Сначала — размять ладони, каждую по-очереди; затем — пальцы. Нейт проходится по точкам сенсоров, прекрасно зная, где расположен каждый. То проводит, то чуть царапает ногтями, то надавливает. Неспешные и размеренные движения, следом — быстрые, отрывистые. Он проминает одну за другой металлически костяшки под твердым, но податливым под нажатием пластиком, который используется для гнущихся частей синтов — до тех пор, пока не упирается в железный каркас и датчик. Цель простая: надо перебросить большую часть оперативки с нестабильных сейчас систем, что эмулировали работу сознания и эмоции, на более простые — обработку ответа от датчиков и анализа ощущений. Проще говоря, Нейт забивает очередь белым шумом, который система щелкает как орешки, но случайность нажатий вместе с непоследовательностью не позволяют убрать эти процессы в фон. И им будет отдаваться приоритет при распределении, если Ник постарается на них сосредоточиться. Четыре руки. Две синтовские — серая, вся в потертостях, и почти белая. Ещё две человечьи — самая обычная и покрытая рубцами шрамов. Тепло сбоку — это заскучавший Псина плюхнулся рядом, привалился всем своим немаленьким весом. — Э, не, дружище, погоди, — Нейт аккуратно отодвигает коленом шерстистую тушку. — Мы тут немного заняты. Нику плохо. Разочарованный скулеж; Псина ложится чуть поодаль, пряча морду в лапах — оскорбленная невинность, вы только поглядите. Ну хоть не рычит, а то вдруг еще взбредет в собачью голову, что Нейт опять с его драгоценным приятелем-детективом делает что-то нехорошее. Нейт слышит тихий хмык — оказывается, кое-кто подглядывает одним глазом — и предупреждающе стискивает чужую ладонь. — Весело тебе? — Какой ты серьезный, — Ник начинает посмеиваться уже в открытую. — Ещё и броня эта… Такой опасный, похож на отпетого головореза. А мы здесь сидим и… а чем, собственно, мы занимаемся? «Дурачка-то из себя не строй». Нейт, который с броней уже давно сроднился и дискомфорта не чувствовал, только зыркает исподлобья. Ну да, харя бандитская, такой уж уродился, а шрамы мужчин, как известно, украшают. Что ещё сказать — Симпатяга. — Да вот что-то на хиромантию потянуло, решил линию ума у тебя поискать… Але гараж, я стабилизирую работу твоих систем! — сердито рявкает Нейт, резко перескакивая с ехидства. — Внеплановый пит-стоп. И только попробуй вякнуть снова, что все в порядке, я тебя тогда пиздану, чтоб уж точно было «не в порядке». — О боже, как угрожающе. Со стороны выглядит так, будто ты держишь меня в заложниках. — А может и держу. Моя хватка — это хватка самой Смерти, и я не дарую ее сладкое милосердие, пока ты не сознаешься во всех своих злодеяниях, отброс! Чем чаще он изображает Серебряного Плаща, тем лучше выходят пафосно-кринжовые фразочки и тем больше с них уссывается Ник. Вот и сейчас — тот снова закрывает глаза, все еще ухмыляясь, а Нейт возвращается к прерванной реализации плана «скажем “нет” зависаниям». Снаружи поднимается жуткий ветрюга; прибитый гвоздями брезент неистово хлопает, будто пытаясь вырваться на свободу и съебаться в теплые страны. Постепенно дрожь в сервоприводах утихает; Ник чуть обмякает — запустил быструю диагностику. Правильно, так и надо. Фух, кажется, пронесло. Идея сработала, хоть и менее тупорылой от этого не стала. Надо будет взять на заметку, ещё б Ник в следующий раз дал свои конечности мацать — это сейчас помог элемент неожиданности, а потом такой фокус не пройдет. — Вот так, — довольно бормочет Нейт. — Хороший мальчик. И аж всхрюкивает от смеха, когда Ник моментально отзывается, не открывая глаз: — «Хороший мальчик» всё слышит. Ну точно в себя пришел, диагностика свое дело делает. Даже жаль, что людям так нельзя, но у людей и проблемы — другие и поменьше. Это у Ника все сикось-накось, спасибо господам Институтским блядям за их гениальные идеи скан мозга в личностную матрицу запихнуть. — Ну как, попустило немного? — Да… спасибо, — Ник слабо улыбается, будто враз обессилев. — И ты не мог бы?.. Он ненавязчиво пытается высвободить правую кисть, и до Нейта доходит, что до сих пор ее держит. Вцепился обеими руками, как в мыльной опере. Остается только страстно прижать к груди — Хуанита, моё сердце принадлежит только вам… И почему-то сейчас это до одури неловко — Нейт отдергивает пальцы, возможно чуть быстрее и поспешнее, чем нужно. Подскакивает в попытке стряхнуть странное не-смущение, делает пару нервных кругов. Прочищает горло и командует: — Так, давай ложись. — Что, перейдем к другим частям тела? — уточняет Ник с хитрым прищуром. — Обойдешься, — сухо обрубает Нейт. — Тебе надо прийти в себя. В горизонтальном положении это делается проще всего. «Если ты после такого будешь ещё стоять стоймя, как на карауле, то у меня самого нервный тик начнется». Да, физически он не устает. Но из-за человеческих воспоминаний матрица должна воспринимать положение «лежа» как отдых. — Да мне-то зачем… — Ложись, кому сказал. Ник смотрит так, что скепсис можно черпать ложкой. Но устраивается — и со вкусом, при этом вид делает такой, будто делает огромное одолжение. Вместо подушки он скатывает валиком снятый тренч; ложится, согнув в колене левую ногу, эффектно укладывает на колено ботинок правой и сцепляет под затылком пальцы. Еще и шляпу спускает на глаза. Ебать, картина маслом — уставший ковбой на привале. Только соломинки во рту не хватает. Вот кому Оскар надо, а не Киту Маккинли. Нейт закусывает нижнюю губу, чтобы не заржать: — Ого, да в тебе актер умер, ты знал об этом? — Я как-то пытался прибиться к труппе бродячих артистов, но мне сказали, что я двигаюсь слишком «механически», — меланхолично отзывается Ник откуда-то из-под полей шляпы. — Ну и чего тебе не нравится? Я покорно выполнил твои хотелки, как джинн из лампы. Может, ещё и инструкции дашь, как мне правильно лежать? «А гонору-то». Как же непривычно — видеть его лежащим. Он же, типа, не спит. И не отдыхает. Сидит максимум. — Ладно уж, лежи, артист. Нейт бухается на свободный край спальника, в ногах, стараясь ничего Нику не отдавить. Облокачивается на стену и с удовольствием вытягивает свои лапти на пыльном полу; с раннего утра бегали, высунув язык, не удивительно заебаться. Они зачистили станцию Эндрю — всю, сверху донизу, — чтобы добраться до Винтера. Рейдеров туда набилось как кусков тунца в консервную банку, и гостям, которые пришли им глаз на жопу натягивать, они не очень обрадовались. Расслабляется… хероватенько, если честно. Вот она, обратная сторона постоянной бдительности — постоянный нервяк. Ещё и дом этот, ну вот какой черт дернул?.. Ну хотя бы рядом с Ником паранойя не воет корабельной сиреной. Подаёт признаки жизни счетчик Гейгера — начинает потрескивать с неравными интервалами, как неисправный будильник. Нейт выключает звуковой индикатор. Да, да, ахтунг, радиация, знаем. Он запивает из фляги три пилюли рад-икса, положенные случаю; подумав, достает из холщового мешка в боковом кармане несколько полосок вяленого мяса. Все, на что рассчитывает Нейт, покупая вяленое мясо — что оно будет хотя бы не кротокрысье. Даже собачатину и ту поприятней жрать (уж извиняй, Псина), хотя она жесть какая жилистая и в зубах застревает. Но обычно это блядская рулетка. Нейт сочетает приятное с не очень полезным и уж точно не приятным: грызет мясо и разглядывает обшарпанные останки былой жизни. Нахуя? Он бы и сам хотел себя спросить. Любимым отцовским занятием было развалиться на диване внизу и залипать в телек; если постараться, то можно было успеть незаметно прошмыгнуть наверх, в свою комнату. Иногда тот был настолько не в духе, или пьян, или просто вожжа под хвост кусала — что все равно заваливался к Нейту, чтобы хлопнуть дверью посильнее и доебаться. До чего угодно: до оценок, до внешнего вида, до того, что слишком поздно приходит. До того, что слишком рано приходит — «У тебя что, совсем друзей нет? А вот я в твои-то годы, тьфу…» Правильных ответов в этой викторине, как правило, не было; а призовой фонд был скудный — его пиздили. И разница в выигрыше заключалась только в том, куда и сколько. Нейт жует, с силой отрывая зубами сухие жилы, будто бедное мясо неизвестной собаки виновато в том, что какого-то пацана двести лет назад хуярил его собственный батя. Не без усилий он перещелкивает в голове на другой канал — на что-то полезнее, надо отвлечься от ненужных и вредных воспоминаний, своих собственных «вспышек». О насущном думать не так тоскливо: надолго ли хватит пайка, сколько патронов осталось, что там по аптечке… Городские развалины — штука коварная, из точки А в точку Б хер дойдешь по прямой и не вляпавшись по дороге в неприятности. Ник, кстати, тоже порой сует в рюкзак свой пластиковый нос; Нейт поначалу жутко бесился от этих ревизий, а потом как-то дошло — не из вредности ж лезет, а беспокоится. За него, идиота, беспокоится. Бесить не перестало, но уже как-то… приятно бесит, что ли. Как же он размяк, боже — как рулон толчевки, случайно упавшей в унитаз. Стремительно темнеет, хотя на часах всего три; приходится включить подсветку на Пип-бое, но не ту вырвиглазно-зеленую — первым делом, когда Нейт начал разбираться, то настроил ее на адекватный желтоватый цвет, от которого не хочется сблевануть. А Псина все-таки злопамятный. Потому что подлезает под бок уже к Нику, который с готовностью зарывается пальцами в темную песью шерсть. Нейт разглядывает эту пастораль — и очередной кусок мяса встает поперек горла. От ощущения, которое стреляет хуже защемленной поясницы. От откровения, простого и естественного, но до чего же неуместного — а он ведь бы мог так даже и… жить. А?.. Вот прям так: шароебиться туда-сюда и людям помогать бонусом. Поселенца из него не выйдет, терпения не хватит орудовать тяпкой, даже механиком не то, засвербит рано или поздно в жопе. А наемником становится чревато — можно и берега потерять. Шароебиться — на пару с тем, кто видел его всяким: и припизднутым, и юмористом хреновым, и язвительным ублюдком. Ник тоже далеко не нежная фиалка, и Нейт регулярно получает по шее за перегибы. Да и ругается тот, ядом брызжет — дай боже, особенно если из себя вывести. Да и из них вроде получилась неплохая команда… (губу-то закатай, ты на такие мысли права не имеешь — никакого) Нейт зло бьёт себя по груди, откашливаясь. Господи, ну и бредятина. Ага, щаз-з, заживут дружной семейкой. Тут бы Институт пережить, Шона найти, коньки не отбросить и выбраться, а ты уже наполеоновские планы строишь. Ну не дебил ли? Ливень бахает — резко и со всей дури. Дом судорожно вздрагивает под весом воды; не удивительно, по крыше будто начинают шмалять из минигана. «Только не развались, уебище, хотя бы не сейчас». И несмотря на буйство ебнувшейся природы, несмотря на то, что немного протекает крыша, а из щелей между досок на окнах летят-таки холодные капли, становится как-то… спокойней, что ли. Потому что сразу вспоминается, что это — мелочи жизни по сравнению с вояжем в Светящееся море, достойном сюжета книги Жюля Верна. «Путешествие в центр адской дыры», «20 000 рад под ядерным пеплом». А ещё старожилы говорят, что раньше рад-штормы были кислотные. И так-то все зашибись: Винтер навернул говна, Нику закрыли гештальт — ну хоть у одного из них можно вычеркнуть дело, от которого скрипят зубы и сразу какая-то агрессия. А вот у Нейта… уже не так радужно. Потому что Чокнутый Том потихоньку клепает неебическую вундервафлю в новеньком схроне — станция Мерсер, или как там её обозвала ПЭМ, — и ему нужно время. Много времени и ресурсов. И если поначалу они вместе расшифровывали каракули Верджила, ломая голову, то в какой-то момент Нейт, который вроде бы не дурак, вынужден был признать — нет, всё-таки дурак, и на этом его полномочия всё. Лучше пальцы веером не гнуть, а просто таскать все необходимое. — Знаешь, а ты был прав. До Нейта даже не сразу доходит, что это Ник решил подать голос. — Я-то? Это когда? — Ты говорил — еще зимой. Помнишь? Ну и… вроде бы и Винтер мертв, и воспоминания старого Ника уже не так давят, и можно отбросить всё это… «прошлое». Но мне — не лучше, — невеселый смешок. — На что я вообще надеялся?.. А никто не вернёт им, двум лохам, которые гоняются за прошлым, как собака за хвостом — то, что у них отобрали. От мести выхлоп небольшой, единственная добыча — мрачное удовлетворение, которое испаряется быстрее, чем приход от винта. Нейт озадаченно чешет в затылке. Как назло, ничего утешительного в голову не идёт, львиную долю красноречия он потратил еще на набережной. — Ну… добро пожаловать в клуб, что ли. (лучше б ничего не говорил, придурок, за умного бы сошел) Ник снова замолкает, и в этот раз — надолго. Поэтому Нейт начинает тыкаться в Пип-бое. Они не в допросной, чтобы пытаться вытянуть чистосердечное, если Ник захочет — ещё заговорит. А ему надо дописать ту программку для взлома терминалов. Брутфорс это, конечно, замечательно, но при любой, даже самой завалящей хэш-функции толку от него не будет. Нейт бодается с одной из функций, переписывая вложенный цикл раз десятый, когда слышит шуршание, нервную возню и тихое: — Неужели это всё, что они видят? «Штуку»? «Машину»? «Железку»?.. Слова теряются в реве шторма, словно смытые тяжелыми струями в водосточную трубу. Будто Ник спрашивает сам себя, будто не хочет, чтобы его услышали. И такая лютая тоска в голосе — шире Гранд-Каньона. «Да ты ведь даже не живой», — издевательски скалит щербатые зубы Винтер. Ну почему, почему ты не мог сдохнуть молча? Почему тебя нельзя убить еще раз, конченый ты выблядок? Экзистенциальный кризис — он, падла, такой. Нейт может сделать вид, что глуховат и туповат. Так будет проще. Но ему достаточно вспомнить Сэнкучари. Достаточно вспомнить, что тогда тоже темно было, но из-за глубокой ночи; сейчас не ночь, а все равно — хоть глаз выколи из-за мразотного рад-шторма. Роли маленько поменялись, но есть загвоздка: психолог и чирлидер из Нейта не ахти, он скорее мастер сыпать соль на раны. Нику бы сюда кого-нибудь… ну, хотя бы такого же, как он сам. Того, кто умеет слушать и разговаривать словами через рот, а не через задницу. И желательно, чтоб эмпатии было чуть побольше, чем у карандашного огрызка. Да, он может забить. Но кем тогда будет?.. Ведь получается, что Ник ему доверяет. Не поймите неправильно, Нейт прекрасно осознает, что они на удивление быстро притерлись друг к дружке (и это несмотря на всю его говнистость), но степени доверия бывают разные. Например, Ник сейчас позволил провести все эти... манипуляции. Именно «позволил» — будь Нейт десять раз спецназовцем, Валентайн все равно остается роботом. Роботом, которому он лично всё подкручивал и менял детальки, который без проблем может переломать ему пальцы. То есть если бы Ник не хотел помощи — то не дался бы, и его не заставишь. А вот эта шняга, судя по всему, его уже давненько парит. И делиться таким… Нейт чувствует себя отвратительно — не похуй. Отвратительно — обязанным. Как же всё это отвратительно. До чего он докатился. — Без обид, Ник, но ты и есть — железка. — О, спасибо, ты всегда знаешь, как утеш- — Но ты — охуенная железка, — Нейт с нажимом прерывает Ников сарказм, достойный олимпийской медали. — И не забывай, у тебя половина Даймонд-сити в должниках ходит. Чтоб ты понимал: когда я припёрся в город, ни одна, слышишь, ни одна, блядь, собака — включая Пайпер, вместе с которой я пришел в Убежище — не посчитала нужным сообщить, что ты синт. Опустили это, как ненужную деталь, сечешь? Для них самое главное, что ты — тот, кто помогает попавшим в беду. Ник только пренебрежительно фыркает: — Я тебя умоляю. Я регулярно выслушиваю оскорбления даже в Даймонд-сити. Гули в свой адрес столько дерьма не выслушивают, сколько мне порой достается. Нейт вспоминает, как шарахнулась и послала в пешее эротическая какая-то тетка, которой Ник пытался — не впервые, видимо — предложить свою помощь. И смотрела на него как коммунисты на демократию: со страхом и отвращением. И такое — сплошь и рядом. Да, знакомые Ника или просто благодарные встречались тоже, но ведь всякое дерьмо запоминается почему-то лучше, уж такова идиотская человеческая натура. …И чем дальше они забредают от Даймонд-Сити, тем разнообразнее становится реакция местной человеческой фауны. Кое-где про мистера Механического Детектива из Самоцвета Содружества даже не слышали. Кто-то реагирует спокойно или с адекватным удивлением, но таких меньшинство. Кто-то поначалу разговаривает нормально, не особо вглядываясь, а потом резко отшатывается, орет «какого хуя», «что это за херня», «да это ж синт, ебаныйврот». За пушки тоже хватаются, приходится вмешиваться. Кто поумнее — достаточно быстро смекают, что Институту нет никакого смысла наряжать манекенов, если у них есть идеальные шпионы из плоти и крови. Кто потупее… а что с тупых взять? Особо одаренные, показательно игнорируя Ника, доебываются до Нейта — «слыш, это твой робот, что ли?», «нахрена ты это вырядил так?», «оно агрессивное?». Приходится каждый раз объяснять — доходит чуть ли до пизделовки — сраная ж ты деревенщина, не «это» и не «оно», реднек ты ебучий; «оно» вам пришло помочь, но может передумать и в любой момент уйти. Ник — способный сам за себя постоять и выдать перлы такие, что хочется завести отдельный блокнотик — только хмыкает, наблюдая за исходящим на говно Нейтом: — Знаешь, всё-таки с тобой они реагируют как-то спокойней. Когда я один, без напарника, могут сходу и камнями начать кидаться, и стрелять без предупреждения. Говорит это буднично и даже с иронией — так, что становится в тыщу раз поганей; и Нейт ещё сильнее вызверивается на очередных утырков. Потому что с каким-то нехорошим, сосущим под ложечкой ощущением вдруг догадывается, откуда у Ника на лбу может быть застарелая крестообразная отметина, откуда может быть шрам на губе — а у него шрамы не могут зажить, не могут рассосаться, и никак их толком не спрячешь. Отметина — от острого камня, брошенного слишком меткой рукой. За Нейтом тоже есть грешок — первым, что он ляпнул, увидев Ника, было «Ебать, ты кто?». Пайпер, засранка, могла бы хоть намекнуть, что мсье детектив окажется немного не человеком. Когда Ник раздраженно пояснил, что он — это все-таки он, Нейт кивнул и принял это как данность. Ему было абсолютно фиолетово, кто поможет найти Шона — окажись мистер Валентайн говорящим когтем смерти, он бы и глазом не повел. — Ник, люди — хуи на блюде. Собаки лают, караван идет. Какая разница, что там тявкают умственно отсталые или фрики вроде Мирны? К кому они приползают, кому в ноги кидаются, когда дело пахнет керосином? Правильно, к «железке». Твоя репутация идет впереди тебя. Только вот Нику — разница есть. Ему не плевать. Несмотря на умение сбить спесь с любого органического придурка, вякнувшего в его сторону, несмотря весь на позитивный настрой, в глубине души ему далеко не похуй. Сделанный из твердого пластика и металла, он на самом деле — мягкий. Ник приподнимается на локтях, шляпа сползает на грудь, и в глазах у него — молнии похлеще тех, что сверкают сейчас снаружи. — Я заработал эту репутацию. Вырвал уважение, год за годом, дюйм за дюймом, — с каким-то незнакомым, но очень честным ожесточением произносит он. — Я буквально горбатился на них, как послушная и безотказная машина, как мистер Помощник, мальчик на побегушках у всего города. Думаешь, они ставили меня во что-то? Ха, да если бы!.. Если бы. Без приказа Робертса меня бы вышвырнули из города или разобрали на запчасти в первый же день. Меня гоняли, шпыняли, приказывали, как рабу, а я все терпел, и даже не огрызался поначалу, потому что прекрасно понимал всё. И был благодарен за то, что мне дали хотя бы возможность жить по-человечески. Ага, очень по-человечески. Ник выплевывает предложение за предложением, и по насмешливой иронии, по тому, как тот едва сдерживается — Нейту почему-то кажется, что он говорит об этом впервые. Впервые за… а за сколько, блядь, лет? Или нет, десятилетий? Иисусе. «А у меня бы уже руки затекли в такой позе», — почему-то тупо думает Нейт. — …Но теперь-то да — я чего-то стою. И я дико рад помогать, делать то, что получается у меня хорошо. А потом очередной умник плюет прямо в лицо, и я, бывает, думаю — а какого, собственно, лешего? Для чего я стараюсь? Где, черт возьми, карма и почему она не работает? Зачем я пыжусь, ведь я никогда не буду таким — как они, я ведь даже не живой, ведь я — это даже не я, а дешевая копия мертвого человека, которая пытается из себя что-то строить… Он замолкает — резко, будто в несуществующих легких кончился воздух. «Ух, вот это бомбануло», — мысленно констатирует нечто ехидное и паскудное внутри, и хочется самому себе хорошенько переебать. Ник падает обратно на спальник и… то ли делает фейспалм, то ли прячет за ладонью лицо. И Нейт скорее слышит, чем видит его кривую усмешку: — Столько лет плевать было, и вот пожалуйста… Ты только посмотри на меня — жалуюсь на жизнь, как выгоревший клерк на приеме у психолога. Гружу тебя, хотя ты и так рисковал жизнью ради моих личных проблем. «Как будто ты не рисковал жизнью ради моих личных проблем». Да е-мое, что с ним не так? Каким неведомым вывертом сознания он не видит это — как нечто равноценное? Ну да, подумаешь, ведет себя как (всего-то) самый самоотверженный сукин сын, которого Нейт в жизни видел. Таких земля вообще — не носит, их мир пережевывает и проглатывает, ну так что с него взять, с этой железяки, все равно от неё другой пользы нет… — Злиться на долбоебов — это нормально, — удивительно ровно отвечает Нейт. — Девяносто пять процентов населения — идиоты, думаешь, конец света как-то поменял это соотношение? А счет я тебе вышлю попозже, мои услуги недешевы. Удивительно — потому что у самого жопа горит так, что на ее тяге можно спокойно долететь до стратосферы. Потому что его распирает от целого скопища слов; которые вдруг нашлись, и повылезали откуда-то, и душат, грозясь вылиться словесным поносом. Не смей. Не смей принижать себя, ты, чертовски великолепный ублюдок.