Проклятие "Спаси-Себя-Сам". Часть 2

Цинцю должен был заподозрить неладное еще в тот момент, когда Лю Минъянь вдруг появилась на его пике одна. Должен был. Но утро выдалось спокойным, и настроение у него было тоже на удивление хорошее. Впрочем, в последнее время он вообще не жаловался на настроение. Он ходил по пику распустив хвост, любуясь самим собой и пряча усмешку самодовольства за веером. Даже кошмары снились ему не так часто. Да и с чужими регулярными визитами он уже смирился. Привык, что к нему захаживали то Юэ с очередным заданием, то Цинци с новой сплетней, то Цинхуа с бесконечными списками, а то и Цингэ – безо всякого видимого повода. Чужие ученики тоже частенько появлялись на Цинцзине с разного рода поручениями и посланиями, которые нельзя было доверить журавликам. Цинцю, разумеется, не забывал ворчать и возмущаться, но при этом никого не гнал и не вымораживал ледяным молчанием, как прежде. То есть, по его собственным меркам, проявлял удивительное радушие к незваным гостям. Главная ученица Сяньшу тоже уже появлялась у него на пике, и не раз, и оттого Цинцю не слишком удивился, увидев ее. Он как раз возвращался с прогулки, лениво размышляя о том, не послать ли кого-то из учеников снова за сладостями. Однако ход его мыслей прервался, стоило ему выйти к хижине и увидеть там Лю Минъянь. Лицо ее было, как обычно, скрыто вуалью, руки сжаты. Нужно было бы сразу догадаться, что что-то здесь не так. Но Цинцю не догадался. Цинцю только по-кошачьи лениво прищурился, прикидывая, зачем он мог понадобиться этому журавленку. Паранойя его молчала. Интуиция – тоже. – Этот учитель приветствует деву Лю, – обратился он к девушке. – Полагаю, она искала именно этого Шэня? Минъянь поклонилась. – Эта недостойная надеется, что у шибо найдется немного времени… – Этот Шэнь всегда найдет время для почтеннейшей девы Лю, – чуть шутливо заверил ее Цинцю, не скрыв улыбки. – Что за дело привело её на пик Цинцзин? Минъянь еле заметно склонила голову в ответ. Помедлив, она сказала: – Нельзя ли пройти в хижину? Боюсь, просьба этой ничтожной… деликатна. Цинцю понятливо кивнул: скорее всего, дело касалось Ша Хуалин. Он впустил девушку внутрь и зажег печати, чтобы никто не смог случайно их подслушать. Жестом пригласив ее сесть, он сам сел напротив и даже отложил веер, всем своим видом демонстрируя внимание. – Насколько я понимаю, Лин-эр прислала новое письмо? Минъянь замерла, будто закаменев. Помедлив несколько мгновений, она чуть отвернула лицо. – Нет… напротив, эта недостойная хотела бы, чтобы шибо прочел ее собственное письмо, предназначенное для Ша Хуалин. Цинцю приподнял бровь. – Насколько я помню, раньше Мин-эр никогда не писала первой? Девушка ничего не ответила. Она только достала из рукава аккуратно свернутый лист бумаги и молча передала его Цинцю. В душе Цинцю наконец-то, пусть и с запозданием, заворочалось смутное подозрение. На миг он даже спросил себя, не пытаются ли его подставить, столкнув с девушкой наедине… но тут же отогнал от себя эту мысль: Лю Минъянь на такое бы не пошла, если не из порядочности, то хотя бы из благоразумия. Цинцю знал о ее переписке с демоном, и, хоть он и любил женщин в принципе, при необходимости он не преминул бы предать этот факт огласке. Он вздохнул, осторожно взял письмо, развернул, пробежался по строчкам глазами. Остановился. Вскинул взгляд на Минъянь поверх письма. Девушка сидела молча, не шевелясь, почти не дыша. Ее руки были сложены на коленях, голова чуть наклонена вперед. Вуаль скрывала ее взгляд, но Цинцю почти что был уверен, что смотрит она не на него. Он вернулся к письму, вчитываясь уже внимательнее. Письмо, принесенное Минъянь, отличалось от всей переписки, которую Цинцю проверял до этого. Предыдущие ее письма были вежливо-холодны и дипломатичны, как ничего не значащий разговор о погоде. Это же… Обращение, как к старой знакомой – или же больше, чем просто знакомой. Неловкие фразы, так не похожие на заученные официальные клише. Искреннее беспокойство, сквозящее в каждой строчке… Цинцю вскинул глаза вновь, всматриваясь в девушку внимательнее. Та сидела все так же неподвижно. – Мин-эр принесла мне интересное произведение, – обронил Цинцю вкрадчиво. – Уверена ли она, что именно это письмо было предназначено для моих глаз? Девушка медленно, тихо кивнула. Потом, будто для верности, прошелестела вслух: – Уверена. Винтики, скрипнув, завертелись. Минъянь не могла не знать, какую реакцию вызовет подобное письмо, и однако же она принесла его на суд Цинцю. Пришла тихо, будто таясь ото всех. И Цинци с ней не было… – Насколько я понимаю, – все так же ласково сказал ей Цинцю, – сестрица Ци не знает об этом письме. Девушка дернулась, как от удара – догадка попала в точку. – И еще, насколько я понимаю, мы с шимэй многого не знаем о Мин-эр… Минъянь молча склонила голову еще ниже. Ее сцепленные руки дрожали от напряжения. Она пришла не за помощью. Она пришла, чтобы ее высекли. Цинцю задумчиво провел пальцем по краю листа. Чувства его были противоречивы. С одной стороны, его паранойя чуть улеглась, стоило его вечным страхам и подозрениям подтвердиться. С другой стороны… обвинять именно Лю Минъянь было как-то гадко. Он скривился. – Я знал, что в Цанцюн есть пособник демонов, но я и подумать не мог, что им окажется дева Лю. От этих слов девушка передернулась, вскинулась и сдернула вуаль… До этого, глядя на Цингэ, Цинцю порой замечал, как тот красотой похож на сестру. Сейчас же он узнал, что и Лю Минъянь способна метать глазами молнии не хуже, чем Бог Войны. Ее потяжелевший взгляд был полон холодной ярости. – Я поступила дурно, я не отрицаю вины. Однако я никогда не помогала демонам! Я скорее согласилась бы на самую страшную смерть, нежели покрыла бы себя подобным позором!.. Цинцю вместо ответа указал глазами на письмо, и девушка, осекшись, вновь погасла. Она упала вновь на стул и бессильно уронила руки. Хмурилась она тоже точь-в-точь как ее брат. – Впрочем, – беспомощно добавила она, – я понимаю сомнения шибо… Нет ничего странного в том, что он не верит словам этой недостойной. Цинцю вздохнул, отложил письмо в сторону. – Думаю, деве Лю нужно рассказать этому учителю все, что она знает… а верить ей или нет, я решу позднее. Минъянь кивнула. Она снова сжала руки на коленях, будто борясь сама с собой, и лицо ее было мрачно. Через какое-то время она начала: – Случилось это вскоре после нападения… кажется, чуть позже, чем пришло первое письмо. Как главная ученица, я часто присутствую на заданиях за пределами Цанцюн – так вышло и в тот раз. Выслеживая в горах исчадие Бездны, я отделилась от остальных, велев им дожидаться меня… Но нашла я вовсе не чудовище. – Ша Хуалин? – подсказал ей Цинцю. Минъянь нахмурилась еще сильнее. Взгляд Цинцю она так и не встретила. – Я была… встревожена, но Ша Хуалин сказала, что не хочет зла ни мне, ни моим подругам. Она попросила только вновь скрестить со мной клинки. Сказала, что не могла забыть нашего боя, что никогда раньше не сталкивалась с подобной соперницей. Я не знала, что и делать… однако тут чудовище объявилось вновь. Пока мы с боевыми сестрами забивали его, она исчезла. Девушка замолкла. Цинцю не перебивал, чувствуя, что она еще не все ему рассказала. – Я долго думала, – тихо сказала Минъянь, подтверждая его догадку. – Я тоже часто вспоминала тот бой на Цюндине. Ша Хуалин была сильной соперницей, и я почла за честь услышать подобную похвалу из ее уст… – Разве раньше дева Лю не слышала лести в свой адрес? Минъянь невесело улыбнулась. – Слышала, шибо… и чаще, чем я хотела бы. На меня начали заглядываться еще до того, как я по-взрослому подобрала волосы. Моей руки просили самые разные люди: и богачи, и знать, и другие заклинатели... Отец посоветовал мне носить вуаль, надеясь, что хоть так я смогу избежать внимания, но мне это не слишком помогло... – Она неловко оправила волосы, будто пытаясь спрятать лицо. – Однако… во мне хвалили не мои умения, а мою красоту. Лицо досталось мне от природы, не я его выбирала. Если бы я была скульптором, что сам оттачивает до совершенства нос, выводит брови и губы... тогда, может, я бы им гордилась. Но к чему похваляться тем, что само упало тебе в руки? Куда сильней я горжусь своей каллиграфией, своим мечом... Однако плоды моих усилий так и висят на ветвях незамеченными, пока все нахваливают бесплодные розы в моем саду. Не думайте, шибо, будто я принижаю себя из ложной скромности: я понимаю, что не следует роптать на удачу. И все же… Многие хотели видеть меня своей женой, а я... я тянулась за братом. Я хотела быть, как он – кистью, клинком… – Богиней Войны? – Если удастся забраться на эту вершину, – ответила все той же невеселой улыбкой Минъянь. – Именно поэтому слова Ша Хуалин были мне так приятны: они тешили мою гордость. Цинцю про себя покачал головой, вспомнив, что проклятие пророчило этой девушке именно судьбу украшения гарема. Причем – тоже гарема демонического… – И что же заставило деву Лю думать, что Хуалин не лжет? – Она… хорошо умеет лгать, но ее не учили держать лицо так же строго, как и меня. Иногда, в моменты сильного волнения, по ее лицу можно прочитать все ее мысли и чувства… – Судя по всему, – пропел Цинцю, – прочитанное пришлось Мин-эр по душе. Девушка вздрогнула и нехотя кивнула. – …Встречи эти продолжились, – сказала она со злостью, будто сердясь на саму себя. – Я говорила себе, что попросту иду на уступку, чтобы не злить могущественную воздыхательницу… но я признаюсь, что мне льстило ее внимание, ее похвала моим талантам. Мне хотелось победить ее, доказать на деле, что ее слова правдивы. Мы сталкивались с нею время от времени, когда мне случалось выбраться за пределы Цанцюн… снова и снова сходились в бою. Она ни о чем не спрашивала, не выпытывала секретов… даже не просила открыть лицо. Молчала и я сама. Говорили только наши клинки… Она вздохнула, вскинула глаза на Цинцю. – Прошу, не подумайте, шибо, что я что-либо ей сказала! Даже когда нам случалось обменяться фразами, я следила за своими речами… – Самая безобидная фраза может оказаться смертоносной, если ее истолкует достаточно хитрый соперник, – мягко поправил ее Цинцю. Минъянь вспыхнула, но даже не попыталась возразить. Она сидела, беспомощно терзая ногтями нежную кожу запястий, и снова не решалась поднять взгляда. Правильно делала, что не решалась, и все же… – Однажды я победила, – сказала она вдруг. В ее голосе промелькнула искренняя гордость. – Честно одержала над ней верх. Цинцю приподнял бровь. – Что же, Лю Минъянь можно поздравить: победа над таким противником – большая заслуга. Если только та не поддалась нарочно… впрочем, думаю, ей бы не позволила гордость. Минъянь скромно потупилась, но видно было, что похвала была ей приятна. – После этого Ша Хуалин сказала… сказала мне, что почтет за честь стоять рядом с подобной львицей. – Здесь она была права… И все же я удивлен, что подобная лесть смогла затмить глаза девы Лю. Почему она никому не рассказала об этих встречах? – Я… не хотела думать, будто от них будет какой-то вред, – призналась девушка. Ее искренность была какой-то злой, будто она нарочно старалась сделать себе как можно больнее, выворачивая сердце наизнанку. – Я знала, что, стоит мне рассказать, как меня больше не выпустят с пика. Осознавая опасность, я все же… все же искала боя. На Сяньшу у меня никогда не было таких соперников… и за его пределами – тоже. Я не так слепа, чтобы думать, будто мне нет равных, шибо: я знаю, что мои навыки недостаточны и несовершенны. Однако… – Однако? Минъянь качнула головой. – Гордость гнала меня в бой снова и снова. Я хотела победить ее, доказать, что ей не запугать меня…Я никогда не думала, что эти встречи поведут за собой столько смертей на Собрании. Своей жизнью я была готова рискнуть – своей, но не чужими. Мое себялюбие, моя недальновидность стоили так дорого… Может, если бы я не поощряла ее, если бы я не искала новых встреч… – Но Мин-эр нравилась похвала? – перебил ее Цинцю, играя веером. Девушка опустила глаза. – Я слышала достаточно похвалы от брата и наставницы – большего мне не нужно. Однако я не могу не признать, что ее слова тешили мою задетую гордость. Я хотела отточить навыки, хотела победить соперницу, что одержала надо мной верх… соперницу, что видела во мне лишь ценную награду, которую можно отвоевать у школы. Я хотела показать ей, что я стою дороже, чем она может себе позволить… Цинцю прищурился, тщетно пытаясь поймать ее взгляд. Все это время Минъянь смотрела куда угодно, но не ему в глаза. И голос ее, обычно полный уверенности, звучал надколотым колокольчиком. – У семьи Лю, – сказал Цинцю негромко, – помимо многочисленных достоинств, есть и один недостаток: они почти не способны на правдоподобную ложь. Ответа не было. Девушка замерла статуей. – Возможно, дева Лю хочет рассказать мне еще что-нибудь? Поскольку я, право, не хочу думать, будто ее разум был настолько ослеплен гордыней… Разве этого можно было бы ожидать от первой ученицы шимэй Ци и любимой сестры Лю-шиди? Минъянь не шевельнулась – даже не дышала. – …Лю Минъянь? Минъянь наконец вскинула на него глаза, и Цинцю обмер: на ее ресницах дрожали слезы. – Все остальное, – сказала она только чуть дрогнувшим голосом, – не имеет никакого значения. Эта недостойная, хоть и совершила много ошибок, умеет держать себя в руках. Я чувствую, что шибо уже догадался, но… умоляю, если не из сострадания к этой ничтожной, то хотя бы из сожаления к ее брату и бедным покойным родителям – позвольте ей сохранить лицо. Если брат узнает, что пусть даже только в мыслях… он не вынесет этого позора. Себя мне не жаль, но вот он… Цинцю помедлил, подбирая слова. Честно говоря, он совершенно не ожидал ни такой реакции, ни такого полупризнания. Однако это действительно все объясняло… – То есть… дева Лю думает, что ее ошибки лучше будет объяснить глупостью, тщеславием и гордыней, нежели желанием увидеться с возлюбленной? К его искреннему ужасу и замешательству, Минъянь вдруг задохнулась в вырвавшемся рыдании. Глаза ее расширились, будто Цинцю впервые облек в слова то, что до сих пор хранилось в тайне в ее душе, и, не в силах больше терпеть, она прижала рукав к лицу. Несколько мгновений она сидела так, окаменев, с прямой спиной, только чуть подрагивая плечами от чудовищного напряжения. Затем, совладав с собой, она медленно отняла руку, усилием расслабила пальцы и сложила руки на коленях. Глаза ее чуть покраснели, но в остальном не было ни единого следа того, что она только что сдерживала слезы. – Мои чувства, каковы бы они ни были, – проговорила она нарочито ровно, – принесли уже достаточно бед. Я хочу только, чтобы они не вылились в новое горе. Наивность, гордость, горячность… эти недостатки брат мне простит. Но не… не это. Что угодно, но не такое предательство. – Однако дева Лю утверждает, что она никого не предавала? – Я… – Минъянь чуть прикусила губу. – Наши родители погибли от рук демонов совсем недавно, оставив меня на попечение брату… Да и смерть его наставницы наступила, хоть и косвенно, из-за демона. Думаю, он не увидит в моей слабости ничего, кроме постыдного, непростительного малодушия. Пусть лучше он думает, что я пала жертвой гордыни – в конце концов, этот недостаток присущ всем потомкам семейства Лю. Цинцю медленно кивнул, признавая ее правоту: уж Цингэ-то точно не мог упрекнуть кого-то в излишней заносчивости, не покривив при этом душой. – Одного я не понимаю, – сказал он задумчиво, поигрывая веером. – Отчего дева Лю вообще решила признаться в своей… слабости? Почему именно сейчас, и именно мне? В конце концов, я – не ее наставник… Минъянь чуть приподняла уголки губ. – Шибо сказал, что не понимает всего одной вещи, а между тем задал мне сразу три вопроса… Однако эта недостойная постарается ответить на все из них. Я давно терзалась виной, видя, как из-за меня страдают другие… и, хоть меня и уверяли в моей невиновности, я не могла не считать себя хотя бы отчасти причастной к этому горю. Пусть мой клинок и чист от крови моих товарищей – кто знает, пролилась бы она вообще, если бы я точно следовала чужим советам? Я не могла больше вынести стыда и решила отдать себя на суд Цанцюн, чтобы не принести школе еще больше бед. – Почему сейчас? Возможно, дева Лю знает что-то, о чем не знаем мы? – Нет, шибо. Пусть наставник не беспокоится: мне больше нечего скрывать. Ша Хуалин не подала ни звука с самого Собрания… я не знаю, жива ли она и пытается ли все еще заполучить добычу, из-за которой так сильно пострадала. Однако, когда я поняла, что… что я волнуюсь за нее почти так же, как волновалась за своих братьев и сестер… – Довольно. Этот учитель вовсе не требует, чтобы эта Лю Минъянь раскрывала ему все секреты своего сердца. Девушка еле слышно вздохнула, и брови ее вновь упрямо сошлись к переносице. – Эта ничтожная потеряла право на секреты тогда, когда решила сохранить свое прегрешение в тайне. Однако я понимаю, что Вам, шибо, должно быть, неприятно слышать о таком… таком… позоре. Цинцю только головой покачал. Знала бы ты, девочка, какие зверята топтали все это время пик Цинцзин с его негласного попущения… Однако из этого казуса мог выйти толк. Он приложил сложенный веер к щеке, подумал. Стратегия понемногу начала выстраиваться в его мыслях сама собой. Однако здесь следовало быть осторожным. – Дело вовсе не в этом. В конце концов, если Лин-эр и вправду такова, какой она показалась Лю Минъянь… что же, думаю, что в ней и в самом деле должна быть хоть одна хорошая черта. Минъянь вздрогнула и воззрилась на него так, будто ему вздумалось вдруг постоять на голове. – Что?.. Но… она же… я же… – Я уже понял, что думает по этому поводу дева Лю. Пусть она теперь послушает этого старика: ни смертные, ни бессмертные не могут устоять перед велением сердца. Мин-эр молода, неопытна, не успела еще охладеть и очерстветь… Нет ничего странного в том, что она пала жертвой чувства, что может завладеть даже самой неприступной крепостью. Сам он так не считал – цитата была взята им из какого-то пестрого сборника дурных рассказов. Однако на Минъянь его слова подействовали необычайно. Девушка сгорбила плечи, сжала губы. – Уж не думает ли шибо… что я поступила правильно? В голосе ее промелькнул упрек, как будто это она отчитывала Цинцю за связь с демонами. Цинцю только и мог, что покачать головой. – Вовсе нет. Дева Лю поступила дурно, держа все в тайне. Однако ее чувство само по себе простительно – в особенности потому, что она сумела удержать его в узде. – Но – к демону?.. – Пусть так. В конце концов, встречаются же на свете полукровки… – Полукровки? – Дети, рожденные от смешанных связей. Многие из них узнают о своем наследии только случайно; мне думается, что на самом деле подобных полукровок куда больше, чем принято считать. И меж тем они приносят людям не больше вреда, чем простые смертные, не обремененные чужой кровью. Если потомки демонов могут жить среди людей спокойно и мирно, отчего же не признать, что и сами демоны, пусть и в редких случаях, способны не на один только вред? К тому же дева Лю и в самом деле старалась, чтобы эти встречи не нанесли ущерба школе… – Цинцю чуть запнулся. – Этот учитель надеется, что Лю Минъянь не рассказала о них никому за пределами Цанцюн? – Никогда. Шибо – первый, кто слышит об этом. Я понимаю, что, если кто-то решит, будто я питаю теплые чувства к демонам, поскольку меня так научили в Цанцюн… – Именно поэтому, – перебил ее Цинцю, – об этих встречах не должен узнать никто, кроме самых доверенных лиц. Надеюсь, дева Лю понимает это? – Да, конечно. Возможно, я не умею лгать, но утаивать у меня получается. – Лю Минъянь уверена в этом? – Полностью. Мои сестры не умеют хранить подобные секреты, кто-нибудь уже бы проговорился. И потом, если бы демоны знали о наших встречах, меня убили бы там же. Отцу Ша Хуалин не пришлось бы искать меня на Собрании. Цинцю вздохнул. – Ах, если бы подобная рассудительность была присуща деве Лю всегда, а не только когда она пытается скрыть свидания с демоницей… Минъянь только и могла, что виновато сморщиться. Помедлив, она снова принялась терзать ногтями свои ладони. Вот уж действительно скорбная фигура. Столь искреннее сожаление и стыд не могли не пронять даже самое черствое сердце, а уж сердце Цинцю, и без того таявшее в присутствии женщины, они и вовсе пробили насквозь. Он кашлянул, внезапно почувствовав себя виноватым. – Одного я не могу понять, – сказал он как бы сам себе, – как так получилось, что Лю Минъянь увлеклась подобной хищницей? Не может ли быть так, что ее заставили, одурманили? – Нет, шибо, не думаю. – И что же, дева Лю была очарована простой лестью? Девушка чуть улыбнулась. В ее глазах мелькнуло уже знакомое Цинцю мечтательное выражение: с таким же лицом Цингэ рассуждал о златорогих пантерах. – Не совсем… То была не простая лесть. Мы с братом схожи в нашем горе. Он красив, но ценят в нем только силу... я сильна, но видят во мне только красоту. Пусть я не так талантлива, как брат, пусть мне недостает его мощи... пусть мне не стать его тенью... разве нельзя журавлю стремиться в небеса, пусть даже там уже парят драконы? Я хотела только, чтобы меня... увидели. – Дева Лю и вправду сильна: ей не стоило в этом сомневаться и искать доказательств за пределами школы. – Дело не в сомнении, шибо… Знает ли он, почему я ношу вуаль? Цинцю заинтересованно подался вперед, показывая, что готов слушать. Судя по интонации девушки, дело было не только в желании скрыть лицо. – Я надела вуаль еще в восемь лет, когда к родителям впервые пришли сваты просить моей руки, – задумчиво сказала Минъянь. – Тогда же я дала два обета. Первый – что я обнажу лицо только перед теми, кого посчитаю достойным. Второй – что я стану женой только того, кто превзойдет меня в поединке… Если точнее, того, кого я сама признаю победителем. Возможно, уже тогда во мне говорила гордость: я была уверена, что нанести мне поражение будет не так-то просто, и такой человек будет достоин моей руки. – И Ша Хуалин действительно победила. – Да, но… В своей жизни меня не единожды сражали в поединке другие ученики, но никто из них не тронул моей души. С ней же… моя победа, думаю, явилась куда более ясным зеркалом чужого характера, нежели мое поражение. Я хорошо поняла ее, поняла ее разум, сердце… и могу сказать, что Ша Хуалин гораздо лучше, чем многие из известных мне людей. И потом, стиль ее боя был так красив, так непохож на тот, которому учат на Сяньшу. В бою она движется совсем как кобра, кидающаяся на врага и тут же сворачивающая кольца… Кончики ее ушей чуть порозовели, и она нежно вздохнула. Цинцю приподнял бровь. Облик холодной, безупречной девы Лю Минъянь рушился с каждой секундой, и сейчас она напоминала ему не журавля, а, скорее, птицу-секретаря. Птица все еще гордая и красивая, но при этом способная хладнокровно забить насмерть любую ядовитую змею, не растеряв изящества… Возможно, в семействе Лю кровожадность передавалась по наследству. – Кажется, я начинаю понимать, почему сердце Лю Минъянь было захвачено, – сказал он вслух. – Она впервые встретила действительно достойного соперника… То-то вы с ней так слаженно сражались в ущелье: у вас было достаточно времени, чтобы изучить стили боя друг друга. – Это так, – призналась Минъянь. Призрак мечтательной улыбки так и остался на ее губах. – Быть ее союзницей было так же познавательно, как и соперницей… Она остановилась, помолчала. Глаза ее чуть смягчились, словно на фонарь накинули покров. Улыбка не пропала совсем, но тоже померкла. – Впрочем, я понимаю, что это был первый и единственный мой шанс биться с ней заодно, – добавила она тише. – Думаю, однажды нам придется встретиться уже по разные стороны… Пусть шибо не беспокоится: если нужно будет, я без колебаний подниму на нее меч. Моя верность осталась с Цанцюн. Цинцю смотрел на нее долго и внимательно. – Однажды Лю Минъянь станет достойной преемницей Ци Цинци, – сказал он как будто сам себе. Минъянь вспыхнула. Веера у нее не было, и поэтому она поспешно скрылась за рукавом. – Ах, шибо, я пришла за наказанием, а не похвалой… – И что же? Думаю, эта ученица, хоть и оступилась, все же сделала все, чтобы не увлечь за собой других. Да и я не вижу смысла в том, чтобы наказывать чужих учеников: что бы я ни сказал, мои слова не попадут в цель так же точно, как попали бы слова наставницы Мин-эр. – Верно, но… – Ах, я же хотел спросить: почему эта ученица пришла именно ко мне? Минъянь замялась. – Шибо… хочет услышать правду? – Разумеется. Если этот учитель захочет добиться от Лю Минъянь лжи, он обязательно ей об этом скажет. – Дело в том, что… Да, я верю шибо, я ему доверяю. Я знаю, что учитель Шэнь – человек достойный… но в то же время его разочарование мне было бы снести куда проще, чем ненависть брата или наставницы. – Минъянь виновато улыбнулась. – Ах, и вновь я смалодушничала, решив признаться шибо Шэню раньше, чем кому-либо еще… Цинцю вздохнул. – Эту ученицу совершенно невозможно наказывать: она сама себя обвиняет, сама предстает перед своим же судом и сама же себя казнит куда суровее, чем кто-либо еще. Девушка вскинула на него ресницы, помолчала. – Почему… почему шибо так ко мне мягок? Я знаю, что он всегда был добр ко мне, но такое снисхождение с его стороны я, пожалуй, не заслужила. Цинцю почувствовал, как ступает на тонкий, скользкий лед. Следующий шаг он сделал только после долгого раздумья. – Дело в том, что деве Лю известно далеко не все, о чем знает этот учитель… Слышала ли она о поражении Тяньлан-цзюня? Минъянь тут же вытянулась и сложила руки, как примерная ученица, отвечающая урок. – Он был священным демоном, угрожавшим землям людей. Тяньлан-цзюнь вынашивал планы о захвате империи, об уничтожении заклинателей… Об этом стало известно. Поколение Гуан и первый ученик Юэ Цинъюань объединились с дворцом Хуанхуа и нанесли демону поражение после долгой схватки. – Хорошо, – не удержался Цинцю от похвалы. – Дева Лю, разумеется, не застала этих событий. – Нет, шибо: мне только шестнадцать. Мы с братом очень далеки друг от друга по возрасту. – Рассказывал ли ей брат о событиях тех дней? Девушка качнула головой. Глаза ее посерьезнели. – Нет, шибо. Вернее, очень мало. – И правильно: он сам был еще желторотым птенцом, – привычно проворчал Цинцю. – Однако даже нам есть, о чем рассказать. То противостояние было тяжким даже для Цанцюн – что уж говорить о простых смертных! Говорят, кровь убитых превратило поле сражения в болото на долгие годы. Сам Император – отец нынешнего Императора – ползал перед заклинателями на коленях, умоляя их устранить угрозу… Он взял паузу и кинул осторожный взгляд на девушку. Ту, кажется, проняло: она слушала, не дыша. – Думаю, – продолжил Цинцю вкрадчиво, – что Лю Минъянь и сама понимает: подобных столкновений следует избегать всеми силами. Она была на Собрании и видела, на что способны как демоны, так и заклинатели. Разве не будет лучше для всех, если возможный конфликт завершится, не начавшись? Минъянь вновь посмотрела на него хмуро и осторожно. – Не предлагает ли мне шибо… замять эту историю? – Нет, нет. Всего лишь не рассказывать о ней пока никому, кроме главы и шимэй Ци. Этот вопрос весьма деликатен, и лучше будет, если владыки Цанцюн займутся им лично… и, боюсь, дело здесь не только в репутации школы. Он помолчал, скорбно поджал губы и склонил голову в жесте светлой печали. Краем глаза он высмотрел свое отражение в медном подносе за спиной Минъянь. Да, хорошо: он казался нефритовой статуэткой, изображающей не то горюющего отца, не то покинутого любовника. – Я не хочу повторения тех печальных времен, – сообщил он девушке как бы через силу и глубоко вздохнул. – Стоит признаться, что больше всего этот учитель хочет установления мира, пусть и шаткого… Если же наши соперники узнают, что ученица Цанцюн свела такое близкое знакомство с демоницей, промелькнувшей на Собрании – начнутся взаимные подозрения, недоверие, гнев… Ах, не повлечет ли это за собой новое кровопролитие? Нет, такого я допустить не могу. Минъянь тихо кивнула. Складка между ее бровей расслабилась, и глаза снова засияли спокойствием. – Эта недостойная понимает… Опасения шибо ясны, и я сделаю так, как он хочет. Я не хочу никому навредить ни нарочно, ни по незнанию. Оттого я рада, что поделилась с шибо: он сумел уберечь меня от безрассудства. Цинцю чуть не дрогнул под этим взглядом снова, но все-таки сумел устоять и доиграть свою партию до конца. Улыбнувшись краешками губ, он ответил шутливо, будто стремясь замять излишнюю откровенность: – По крайней мере, как владыка Цинцзина я стремлюсь обеспечить себе спокойную жизнь – все же заниматься искусствами куда приятнее, чем брать в руки меч. Знаю, что брат Лю Минъянь со мной не согласится, но… Он осекся: Минъянь вдруг метнула в него странный взгляд из-под ресниц. Цинцю не успел разгадать его значения до того, как она отвела глаза. – Брат занимается искусствами так же, как и любой другой владыка, – сказала она так спокойно, будто сообщала нечто само собой разумеющееся. Цинцю изрядно опешил. – Что?.. – Отчего шибо это так удивляет? Мой брат хорошо образован, и учили его отлично. Все-таки он стал владыкой одного из пиков Цанцюн… – Разумеется, я не ставлю под сомнение его подготовку, – быстро ответил Цинцю, выправляясь. Нет, разговоры с Лю Минъянь были определенно похожи на шаткую прогулку по заледеневшему берегу горного ручья. – Однако за все эти годы я ни разу не видел, как он уделяет время четырем искусствам. Минъянь медленно подняла на него взгляд, помолчала несколько секунд и сказала мягко, как бы стараясь ослабить удар: – Возможно, он попросту не решился показать шибо результаты своих усилий? Ранить его сердце проще, чем его тело… И сделала многозначительную паузу, будто намекая, что ее собеседник как раз на подобное и способен. Цинцю никогда особенно не стремился сблизиться с варваром, и все равно слова Минъянь показались ему страшным укором. Он чуть поморщился и скрылся за веером. Нет, он не поддастся какой-то малышке, которая вздумала подружить насильно двух стариков! – Возможно. Однако вряд ли мы узнаем точно, не спросив Лю-шиди. Девушка чуть улыбнулась. – Верно… – И добавила чуть невпопад: – Брат пишет замечательные стихи. – Вот как? – Я читала их… они чудесны, шибо. – Вот как… Цинцю невероятным усилием воли проигнорировал желание уточнить, что же это были за стихи, что проняли главную ученицу изящного Сяньшу. Однако было поздно: любопытство уже грызло его изнутри. Лю Цингэ, варвар, дуболом – и вдруг стихи? Что дальше, он еще и цинь в руки возьмет? Займется декларированием? Нет, он не поддастся, он не поддастся… Он выстоит перед искушением немедленно заявиться на Байчжань и вытрясти из Цингэ его стихотворения… – Шибо Шэнь, – вдруг позвала его девушка, – прошу, прислушайтесь к этой недостойной. – Разумеется, – спохватился Цинцю, возвращаясь мыслями обратно на Цинцзин. – Этот учитель всегда готов выслушать деву Лю. Девушка чуть кивнула, вскинула на него ресницы – и вновь улыбнулась спокойно и серьезно. Буря улеглась, являя взору лишь безмятежную гладь ледяной, прозрачной воды; небо разгладилось, вернув себе синеву – вот о чем подумал Цинцю, глядя ей в глаза. Он уже уяснил, почему Минъянь полюбила Ша Хуалин – а сейчас, тая под этой улыбкой, он усмехнулся про себя: понять, почему Хуалин влюбилась в Лю Минъянь, было куда проще. – Эта ничтожная благодарна шибо за все, что он сделал для нее, – сказала ему тем временем Лю Минъянь. Она встала, низко ему поклонилась. – Он смог утешить ее сердце и успокоить ее разум… Учитель Шэнь мудр. – Помедлив, она добавила как-то особенно мягко: – Думаю, что он многое знает о любви. Цинцю не стал ее разубеждать, но про себя улыбнулся. Много знает, как же… Он многое знал о любви, что творится на шелковых простынях и заканчивается с первым лучом зари. Он знал любовь горькую и глубокую, лишенную плотских стремлений – любовь к Юэ. А такая любовь, жаркая и по-юношески безрассудная… Была ли она когда-нибудь в его жизни, случалась ли? Он попытался вспомнить, но не смог. Может, и была, но забылась, прошла бесследно, не оставив после себя ни горечи, ни сладости – ничего… – Каждая любовь особенна, – отшутился он, уйдя от невысказанного вопроса Минъянь, – и, сколько бы раз человек ни влюблялся, он все равно ничего не будет смыслить в любви. Однако я рад, что смог помочь деве Лю. Девушка снова ему поклонилась и накинула на лицо вуаль, словно показывая, что время откровенности закончено. – Я дождусь знака шибо, чтобы рассказать наставнице, – с еле заметным облегчением сказала она Цинцю. – Конечно. Пусть дева Лю не боится: Цанцюн не бросит ее в беде. Лю Минъянь снова с чувством его поблагодарила. Попрощавшись, она вышла из хижины, встала на меч и сияющей птицей взмыла в небо, будто заботы и тревоги больше не тянули ее к земле. Цинцю проводил ее взглядом через окно. Затем он сложил руки, положил подбородок на ладони и застыл, уйдя в раздумья. Он не вскинул головы, даже когда Бу Юйлун заглянул в дверь – только поднял ладонь и жестом отослал старшего ученика обратно. Спустя шичэнь он встал из-за столика и взял три листка рисовой бумаги. Еще какое-то время он разглядывал эти листки, крутя в пальцах кисть для туши. Затем, взяв один из листков, он набросал на нем такое послание: Нужно встретиться – этот учитель составил новый список. Подумав, Цинцю добавил пару слов о срочности и важности встречи, высушил тушь, сложил листок в журавлика и отправил его в окно искать Шан Цинхуа. Два остальных листка предназначались для Ци Цинци и Юэ Цинъюаня, и с ними Цинцю спешить вовсе не хотел. Спустя еще несколько мгновений раздумья Цинцю вверил журавликам следующее послание: Гроза движется к Цанцюншань. Издалека, но быстро. Нужно приготовиться. Он сложил журавликов, отправил их и выдохнул, откидываясь на стуле. Он сделал все, что мог. Оставалось только ждать.