Полынный чай

Когда вместо нормальной еды тебе раз в три дня приносят брусочек хлеба, то ты свято убеждаешься, что все врачи врут о том, что без еды нельзя прожить определенное количество времени. Можно. Коля сам проверил это на себе за те пару дней, что находился в бараке. Собственные ноги после многочасовых работ и пыток были стёрты в кровь, Вознесенский еле мог стоять. Казалось, будто там, под несуществующей уже кожей у него миллионы игол, на которых каждый день ему приходится ходить и выносить при этом удары тяжёлой плети. В первую очередь пришла апатия, появилось внутреннее безразличие ко всему, что происходило вокруг. Глядя теперь на избиения людей, на ежедневные смерти, на трупы, появляющиеся после очередной холодной ночи в бараке, Николай не чувствовал ничего. Порой только облегчение от того, что это не он на том месте сейчас... Вокруг также сновали солдаты с оружием, висели петли, а отсыревшая обувь также натирала разодранные в мясо стопы, однако собственный предатель-мозг отвергал всё. Было больно по началу, и очень сильно, однако спустя время и это чувство притупилось. Теперь Вознесенского не сильно волновало то, что через пропитанную кровью, сырую ткань в раны могла проникнуть инфекция. Это было не так важно. Было не так страшно, как в начале, казалось, что вместо прошедшей неделе в лагере, он здесь уже несколько десятков лет, что вместо двадцативосьмилетнего мужчины в его исхудалом теле живёт дряхлый старик. И плевать этому старику было на ползающих в бараке вшей, на грязь в каменных углах и на собственную кожу, которую от этой грязи хотелось разодрать. И пусть все чувства эти притупилось, было лишь одно, явно ощутимое и пожирающее изнутри, заставляющее людей вокруг и себя в том числе метаться в разные стороны, вести себя, точно дикие животные. Голод. Даже желание мести, желание сбежать, тоска по родине, брезгливость притупились на его фоне. С этим чувством Коля не мог нормально жить. Да что тут жить, существовать. Он был благодарен каждому повару, который вопреки запрету, из общего варева накладывал не только пустой бульон, но и какую-то крупу... К Николаю часто приходило осознание того, во что он превратился, и тогда ему хотелось выть от стыда, прекратить это всё, откусив себе язык или сдавшись, опуститься на полную стопу, падая в петлю при проверке качества немецкой обуви. Это случалось обычно ночью, когда в бараке тушили свет, а тяжёлая голова опускалась на деревянную поверхность, вот только длилось всё недолго. Мужчина тут же засыпал, забываясь тревожным сном, пусть и таким долгожданным. Только вот и он длился недолго, ведь кажется, спустя мгновение, будто бы над ухом раздавалось три свистка и приходилось снова просыпаться, идти топтаться в петле, таскать камни и бегать в новеньких немецких ботинках тысячи кругов, пока те не сотрутся. Коля подчинялся, понимая, что при неповиновении его убьют, а это значит, что Северин останется в живых... Когда ты понимаешь, что говорит каждый солдат, ты порой начинаешь проклинать знание языка и того, кто научил тебя ему. Николай каждый раз, вслушиваясь в то, что говорят вокруг него немцы, понимал, что хочет лично убить каждого. Но понимания эти, в связи с сильным подавлением эмоций и практическим их отсутствием, заставляли убрать эти желания из списка необходимых. Двое немцем, подхвативших сейчас еле стоящего на ногах, идущего вместе со всеми в барак "отдыхать" Колю, тоже особого интереса не пробуждали. Ну уведут куда-нибудь, подумаешь, ну дополнительную работу дадут, а есть ли разница? А она была. Николай Вознесенский очнулся, буквально вынырнул из омута, когда солдаты подвели его к двери и один из них громко произнес: –Herr Standartenführer, darf ich reinkommen? (Господин штандартенфюрер, можно войти?) Тогда уж Коля понял, кого увидит за дверью, понял, что там будет сидеть человек, избавиться от воспоминаний о котором, да и о нем самом, хотелось Вознесенскому больше всего в жизни. И голос, разрешающий войти, подтвердил это. По телу мужчины прошла странная дрожь, и он весь напрягся. В голове промелькнула мысль, что, вероятно, они как-то прознали, что Николай не переводчик вовсе, а советский снайпер. В таком случае ему несдобровать. Однако эта идея была откинута в сторону, незачем было солдатам выискивать про одного из заключённых, ничем не отличающихся от других, информацию... Перед глазами, словно знакомая картинка, застыли черты лица сидящего за столом Северина с нацепленными на нос очками, в фашистской форме и со спокойным, постаревшим лицом. Коля окинул взглядом кабинет, который, как ему показалось, для Шнайдера был слишком тусклым и мрачным. Неужели люди действительно меняются? Белоруса один из солдат толкнул в лопатки, подвигая к столу, единственному приятному объекту в кабинете. –Der Übersetzer meint (Переводчик, значит),–прошелестел знакомый голос и голубоглазый мужчина поднялся из-за стола, опираясь одной рукой об его угол.–Woher kennst du die Sprache?(Откуда знаешь язык?) Вознесенский исподлобья зыркнул на фашиста, прекрасно понимая, зачем этот весь цирк нужен. В глазах Коли плескалась самая настоящая ненависть, однако ответ не заставил себя ждать: –Ich habe ein Jahr in Deutschland gelebt (Я год прожил в Германии). Мужчина напротив довольно усмехнулся. Николай чувствовал, как оценивающий взгляд пробежался по нему, задерживаясь сначала на ступнях, после на стертых в кровь пальцах, а после и на горящих злым огнем глазах. –Du arbeitest als Übersetzer, bis wir einen neuen finden (Будешь работать переводчиком, пока нового не найдем),–хриплый, немного строгий, уже не такой мягкий как раньше голос пронесся по кабинету. Солдаты за спиной зашептались, они определенно знали, о чем говорит штандартенфюрер, но слишком довольны этим не были. Коля с минуту молчал, понимая, что у него просто нет шанса не согласиться. Воспалённый мозг, давно не имеющий возможности отдохнуть даже во сне, теперь работал на пределе. Будто железные колесики и шестерёнки скрежетали в голове. Мужчина пытался найти для себя и своего дела пользу... Это ведь непосредственная близость к Северину, не так ли? –Verstanden, Herr Standartenführer (понял, господин штандартенфюрер),–с долей ехидства произнес он, прекрасно осознавая выгоду для себя. На этом разговор был закончен. Те же солдаты подхватили Николая под руки и увели из кабинета, только вот не в сторону барака, а вперёд, по длинному коридору в самый его конец. –Bis morgen, Schwein (до завтра, свинья),–закидывая Вознесенского в одну из комнат, с хохотом произнес солдат.–Mit dem ersten Läuten der Glocke zum Standartenführer (с первыми звонами колокола к штандартенфюреру). Тяжёлая дверь закрылась, а Коля так и остался лежать на полу, прислонившись лицом к прохладным доскам. Веки налились свинцом и закрылись, погружая его в долгий сон, до первых колоколов, до первого звона, до первого выстрела.