-
Ларс вставляет кассету Hi8 в видеомагнитофон. Это кадры с концерта, который член съемочной группы записал из самолета. Он знает, что эта запись занимает все сто двадцать минут, поэтому вынимает кассету и пишет дату и описание на вкладыше футляра. В ящике с хламом, который он собрал за время тура, есть еще одна кассета без маркировки — помимо райдеров, счетов, факсов, макетов — и он вставляет ее в проигрыватель. Видео начинается с того, что они с Кирком дурачатся за кулисами. Как только в дело вмешивается Джейсон, он отбирает у них камеру. Ларс игриво борется с ним, но видео обрывается, когда отбирает ее обратно. После секундной заминки на экране появляется Джеймс в постели. Он не помнит, как снимал это, но по хихиканью понимает, что они подвыпившие. Джеймс ослепительно ухмыляется, пытаясь спрятаться под одеялом, но Ларс протягивает руку и останавливает его. Он видит, как в шатком кадре он целует Джеймса. Тот задерживает его еще на мгновение, откидывает волосы с лица и снова целует его. Улыбка. Джеймс шепчет, что любит его. У того Ларса, который сейчас сидит перед телевизором, в горле стоит ком. Прошли месяцы с тех пор, как он слышал эти слова, произнесенные таким мягким голосом. На пленке Ларс снова меняет ракурс, на этот раз гораздо ближе к лицу Джеймса. Ларс хихикает, увеличивая и уменьшая изображение на случайные части лица Джеймса — его нос, глаза, губы. — Ты смеешься надо мной? — спрашивает Джеймс. — Нет, никогда, — Ларс видит ласковое выражение лица Джеймса даже сквозь зернистость телевизора. Он подходит к экрану настолько близко, что цвета начинают искажаться. Он закрывает один глаз, чтобы получить максимально четкое изображение. — Выключи это, — бормочет Джеймс с ухмылкой. — Ты бы видел, как ты сейчас выглядишь, — камера опускается вниз, пытаясь запечатлеть его наготу, но Джеймс со смехом отодвигает ее. Все, что он делает вне камеры, заставляет Ларса стонать и терять статичность кадра. — Ну же. Я хочу с… Картинка на мгновение исчезает, затем появляется вновь. Джеймс держит камеру, направленную на них с расстояния вытянутой руки. Он целует Ларса, прижимая его к своей обнаженной груди. Ларс шепчет что-то, чего не разобрать, и Джеймс кивает. Джеймс приближает камеру, и от близости их губ у него почти перестает биться сердце. На экране Ларс смеется, смех такой легкий и невесомый, делится им с Джеймсом, посылает его прямо в него. — Ты счастлив, малыш? — С тобой, — говорит ему Ларс. Звук поцелуев оглушает в тишине пустого дома, — Я так тебя люблю, — Ларс признается Джеймсу, тот улыбается, а затем пленка обрывается, превращаясь в черно-белую дымку. Ларс перематывает пленку назад, слышит, как Джеймс спрашивает, счастлив ли он, и ставит пленку на паузу. Он не помнит этого. Он не помнит, чтобы они были вот настолько поглощены друг другом. Ларс не может удержаться от того, чтобы прикоснуться к экрану. Он вытаскивает кассету и кладет ее обратно в футляр. Он раздумывает над тем, чтобы выбросить ее в мусорное ведро, и несколько минут смотрит на нее. Он прикусывает щеку изнутри и убирает кассету в несгораемый сейф в шкафу. Он прячет ее рядом со свидетельством о браке, свидетельством о рождении, толстой пачкой денег. Он закрывает дверцу и поворачивает замок. Только он один знает пароль от замка.-
Пеппер и Джеймс тянут соломинку, чтобы выяснить, кто из них будет за рулем сегодня вечером. Пепперу досталась самая короткая соломинка, хотя Джеймс втайне надеялся, что он ее вытянет, чтобы у него была хоть какая-то причина не дать ему окончательно напиться. Но Пеппер находится на тропе войны — группа Corrosion of Conformity отказалась от участия в предстоящем турне, и он намерен пить до тех пор, пока не начнет блевать. Джеймс почему-то согласен на это. До дома они так и не добираются. Они сталкиваются с незнакомцами, и один из них действительно начинает подлизываться, говоря Джеймсу, что он — лучшее, что есть на свете. Друг этого парня явно не согласен, он качает головой, пока его приятель поэтично восхищается альбомом и туром. — Эй, чувак, — Джеймс обнимает несогласного за плечи. Он выхватывает рюмку из рук собеседника и опрокидывает в себя. Неуклюже вытирает рот, — Почему ты не развлекаешься с нами? — Нет необходимости. — Да ладно. Поздравь меня с успехом, — он жеманничает, и это совершенно не обязательно сейчас. Но почему-то не может остановиться, — Ты не хочешь быть моим другом? — Отъебись, — Джеймс и Пеппер смеются, как будто это самая глупая вещь в мире. Все хотят быть его друзьями. Он знаменит и богат. Его показывали по телевизору. У него есть все. — Подожди, мы виделись раньше? Я тебя не помню, — Джеймс слегка встряхивает парня, сидящего на барном стуле, все еще опираясь на локоть. Парень недовольно пялится на него, — Что, не самый большой мой поклонник? — Ты, наверное, лучше помнишь Памелу. Высокая, рыжие волосы, карие глаза. Симпатичная, — вряд ли. Джеймс не помнит почти никого, с кем он трахался за год, кроме… ну, кроме Ларса, — Ты переспал с моей девушкой, чел. — Не помню, — пожимает плечами он, — Обычно я не смотрю на их лица. Насколько большие у нее сиськи? Парень толкает его в плечи, лицо искажается в гримасе, и он сплевывает на пол, прямо перед ботинками Джеймса. — Ты полный уебан. — Скорее всего, я был бухой, — говорит Джеймс, и ему смешно. Он что, должен воспринимать это всерьез? Это слишком нелепо. Он видит, как в глазах незнакомца горит злость, и это просто истерично, что кто-то, кто его даже не знает, ненавидит его, — Знаешь, когда ты бухой, дырка — это просто дырка. Парень не медлит ни секунды и разбивает бутылку Budweiser прямо об лоб Джеймса, и пиво, еще остававшееся в бутылке, разлетается по его лицу смесью стекла и пены. Кровь стекает по его бровям и носу, он пытается поймать тепло в руки, но оно капает прямо сквозь пальцы. Он смеется над этим всю дорогу до отделения скорой помощи, вплоть до того момента, когда врач, накладывающий ему швы, спрашивает его, как это произошло. Джеймс рассказывает историю, но, видимо, этот врач не понимает юмора. Он спрашивает Джеймса, часто ли с ним такое случается. Так и есть. После того как Джеймса привели в порядок и он был готов к выписке, приходит другой врач. Этот врач держит в руках планшет, на нем очки и лабораторный халат. Она выглядит очень серьезной, и Джеймсу это не нравится. Она коротко представляется, а затем обрушивает на него шквал вопросов. Считал ли Джеймс когда-нибудь, что ему следует сократить прием алкоголя? Конечно, когда он попадает в подобные ситуации, но обычно такие решения забываются через несколько часов. Раздражали ли Джеймса люди, критикующие его пьянство? Джейсон раздражает его, когда говорит, что ему следует успокоиться. Чувствовал ли Джеймс когда-нибудь себя плохо или виноватым за то, что он пьет? Когда Ларс смотрит на него с отвращением, ничто не заставляет его чувствовать себя хуже. Выпивал ли Джеймс когда-нибудь утром, чтобы успокоить нервы или избавиться от похмелья? Да. Он уходит с рекомендацией записаться на прием, чтобы получить профессиональную помощь для борьбы с алкоголизмом. Он уходит в испачканной кровью рубашке, со стыдом, окрасившим его щеки и трясущимися руками.-
Джеймс смотрит на тень, которую его рука создает на дне мелководья через кристальную голубизну воды, его пальцы создают рябь, когда они подплывают к поверхности и пробиваются сквозь нее. Сейчас не весна, но бассейн подогревается, и вода в нем приятно теплая, как в ванне. Полупустая пивная бутылка выскальзывает из его ладони и, как якорь, уходит на дно, набирая воду. Он опирается головой о край бассейна, снова опускает руку, нарушая спокойствие. Его глаза опускаются, ему так удобно. Он плывет. Так, наверное, чувствует себя зародыш в утробе матери. Он чувствует, как его рука опускается, медленная и тяжелая. Узоры — вихри, точки, спирали — похожи на масло и уксус, размазанные между стеклянными пластинками под микроскопом. Только когда он чувствует удары по груди и слышит, как Кирк выкрикивает его имя, он понимает, что больше не находится в воде. Он лежит на спине, цемент вгрызается в голую кожу. Он отплевывается, легкие горят, и только потом его переворачивают на бок. Кто-то все еще бьет его, пытаясь привести его в сознание, поэтому он выбрасывает кулак и попадает кому-то в челюсть. Он кашляет, хлорированная вода льется изо рта, и он задыхается. — Блядь! Зачем ты меня ударил? — это Джейсон. — Ты первый начал, — хрипит Джеймс, выплевывая еще больше воды. Пытается быстро сесть, — Пытался сломать мне ебучие ребра? — Я пытался спасти тебе жизнь, — Джейсон пыхтит, сидя рядом с ним. Джеймс вскидывает брови, смотрит вниз, изучает свои руки, которые онемели. Он проводит одной рукой по лицу, и, черт возьми, она тоже онемела. — Пожалуйста, скажи, что ты не делал мне искусственное дыхание. Джейсон смеется, качает головой в недоумении. — Если тебе от этого станет легче. Кирк смотрит на него очень строгим, обеспокоенным взглядом. Он выглядит обеспокоенным, таким обеспокоенным, каким Джейсон его еще не видел. — Я прихожу, а ты лежишь лицом в воде, чел. Какого хера? Джеймс вспоминает об оранжевой коробушке, болтающейся в чемодане. Фармацевт предупреждал его, что совмещать алкоголь с лекарствами нельзя, но он прорвался сквозь эту предупредительную ленту. Он чувствовал, как замедляется сердце, но это было расслабление, похожее на засыпание. Это было приятно. — Без понятия, что случилось, — лжет он, — Наверное, я устал.-
— Давно не виделись, — говорит Джеймс, засунув большие пальцы в карманы своих синих джинсов. Он выглядит высоким — он и есть высокий, напоминает себе Ларс, — с его невероятно длинными ногами и ковбойскими сапогами. Он стоит, выпрямившись. Ларс думает, что ему нравится быть самым высоким в комнате. — На то есть причина, — Ларс откидывает волосы на плечо, на его запястье звякают браслеты. Верный своему слову, они не виделся с ним с осени. Единственная причина, по которой они сейчас в одном помещении, заключается в том, что они уточняют некоторые детали предстоящего небольшого тура. Джеймс не клюет на приманку. Он просто упирается плечом в косяк двери и закидывает одну ногу за другую. — Как ты? — Нормально, — Ларс выглядит абсолютным болваном, даже для самого себя. Он, по крайней мере, думал, что Джейсон или Кирк уже здесь. Но тут только он и Джеймс, и они ждут, когда остальные двое придут, прежде чем начать встречу. Черт. Было бы куда проще просто созвониться. — Это твоя Carrera 4 на улице? — Джеймс имеет в виду черный Porsche, припаркованный у обочины. — Ага, — кивает Ларс, барабаня пальцами по столешнице. — Она быстрая. Задний привод. Как с заносами? — Я не знаю, что все это значит, и мне все равно, — вздыхает Ларс. Джеймс знает, что ему наплевать на такие вещи. Ларс — выпендрежник, который любит внимание, — Просто хотел, чтобы она выглядела красиво. — Да, она выглядит очень мило, — негромко смеется Джеймс, подходит к свободному креслу и отодвигает его, прежде чем сесть. Он прочищает горло и складывает руки на коленях, — Я скучал по тебе. Ларс проводит рукой по лицу, потирает щетину и кладет голову на руки, опирающиеся локтями об стол. Волосы Джеймса выглядят светлее, чем он их помнит, и прямее. Бока отросли с тех мест, где они были выбриты начисто. Ларс сжимает переносицу и закрывает глаза. — Я умоляю тебя. Пожалуйста, не делай этого. Он не упускает иронии: эти слова были одними из последних, которые он услышал в тот день, когда вышел из квартиры и, по сути, сказал Джеймсу, чтобы тот не приближался к нему. Он не жалеет об этом, он говорил серьезно. Им нужно было побыть вдали друг от друга. — Я не могу скучать по тебе? — Джеймс говорит, как будто это так просто. Это нихера не просто. Ларс скучал по нему все время, пока они были в разлуке. Дело не в том, чтобы скучать друг по другу. Дело в достоинстве, в самоуважении. О том, чтобы понять, когда хватит. Знать, что его брак — фикция, разваливающаяся на части, потому что Джеймс — единственное, что действительно имеет для него значение. И если он хочет, чтобы все изменилось, они не могут быть вместе. Они дисфункциональны. И он не может исправить то, что сделал, не может вернуть последние несколько лет, но он может предотвратить ухудшение ситуации. Чтобы это не повторилось. — Я просто думаю, что нам обоим нужно какое-то время побыть поодиночке. — Я надеялся, знаешь… Что мы могли бы остаться друзьями или что-то типа того. После того, как пыль уляжется. — Уляжется? Улеглась? — насмешливо спрашивает он. Джеймс пожимает плечами, — Я просто… не знаю. Мне нужно больше времени, Джеймс, — он слегка качает головой, щурится, когда замечает что-то новое, то, чего не было, когда он видел его в последний раз, — Что случилось с твоим лбом? Рука Джеймса подлетает к свежему красному шраму у линии роста волос, перекидывает часть волос вперед. Он прочищает горло. — Я в порядке. — Я спрашиваю не об этом. — Драка в баре, — он смущенно пожимает плечами. Голова немного кружится, мозг болит. Все то же старое дерьмо. Тот же самый Джеймс. Неужели он такой, какой он есть, каким ему предначертано быть всегда? Ларс не хочет принимать эту реальность. Он недостаточно хорош. Это чертова лень, это оправдание. — Может, тебе тоже нужно время.-
— Что дальше? — спрашивает Ларс, лопая жвачку. Джеймс перекладывает принты с дизайнами буклетов для туров. На лицевой стороне — их пошловатая фотография в полутонах, на обороте — даты. В центре — рисунок их глаз, — Что за хуйня? Это что, типо я? — Да. Вот здесь, — он указывает на рисунок между датами концертов в Германии и Англии. — Почему они сделали мои глаза голубыми? У меня не голубые глаза, — Ларс снова изучает рисунок, — Джеймс, мои глаза зеленые. — Да. И твой левый глаз немного меньше другого. — Это не так. — Это так. Я смотрю прямо на него, — уверяет Джеймс, надавливая кончиками пальцев на пресловутый синяк — просто чтобы посмотреть, как он корчится — и рука Ларса поднимается, чтобы закрыть его лицо. — Зачем ты мне это говоришь? Боже. Чтобы разрушить все мое самолюбие, которое у меня осталось, да? — Ларс драматически вздыхает. Джеймс смеется, — Давай просто откажемся от этого дерьма. Мне нужно идти писать предсмертную записку. — Когда ты хочешь начать репетировать? — Как можно скорее. Мы можем сделать это в моем новом доме, — новый дом? Ого. Он быстро перемещается. Похоже, Джеймс многое пропустил за те месяцы, что провел в «изгнании», — У меня есть подвал, который мы можем использовать. — Так вот чем ты был занят. До сих пор не знаешь, что такое брать выходной, да? — он жалеет, что сказал это сразу же, как только это звучит вслух, потому что не хочет драки, а Ларс может вспылить в любой момент, если почувствует хоть малейшую угрозу. — Ты знаешь, что говорят о праздных руках, — ловко уклоняется он от метафорической пули, — А ты чем занимался? — Виделся со своим отцом, — начинает Джеймс, пытается говорить непринужденно, но в его голосе слышны колебания. Он кашляет, — Он хочет попытаться… не знаю. Исправить все, наверное. — Ты тоже этого хочешь? — Было бы неплохо узнать его получше. Прежде чем я… — потеряю его тоже, потеряю навсегда. Как он потерял свою маму, прежде чем узнал ее по-настоящему. Но он не может признать это вслух после того, как все эти годы ненависть горела в нем, как костер. — Это отлично, — Ларс искренен, насколько он может судить, если судить по мягкой улыбке и руке на его плече. Он сжимает мышцы на плече, а затем опускается на диван. Джеймс сжимает рот в линию и наблюдает за ним, как ястреб. Обдумывает свой следующий шаг. — Знаешь, я… Я ходил врачу, — который направил его к психотерапевту. Но ведь это все равно считается? — Я хочу вылечится. — Ты действительно хочешь? — Начало положено. — Я рад за тебя. Серьезно. Очень рад. — Если хочешь, может быть, ты познакомишься с ним? С моим отцом, — и когда Ларс не отвечает, он уверен, что перегнул палку, нарушил мир, который он так долго и тщательно взращивал, — Ты бы хотел? — Конечно, почему бы и нет.-
— Генерал Хуй, — Джейсон отдает честь Джеймсу, а затем поворачивается к Ларсу, — Лейтенант Яйца, — что за херь? Почему Джеймс имеет более высокое звание, чем он? Вот тебе и солидарность ритм-секции. — Вольно, кадет, — Джеймс отвечает строгим голосом. Ларс игнорирует его, предпочитая вместо этого начать переносить снаряжение Джейсона к лестнице, чтобы они могли начать репетировать. — Где майор Зараза? — Я на кухне! — кричит Кирк. Он разогревает тарелки с тайской едой, которую заставил Ларса заказать сразу по прибытии. Ему уже порядком надоело, что все вокруг вершат судьбы. — Если бы мы могли поторопиться, было бы отлично, — говорит Ларс через плечо. Джеймс подходит и помогает ему отнести вещи Джейсона в подвал. Хоть кто-то относится к этому серьезно. — У тебя горячая свиданка? — спрашивает Кирк с набитым ртом. — Да, с моим адвокатом. А он очень дорогой, так что мне лучше не опаздывать, — когда он поворачивается, Джеймс смотрит на него с недоумением, положив руки на бедра. Прежде чем он успел задать какие-либо вопросы, Ларс заговорил снова, — Давайте, дамы. Первый концерт через две недели, а я, кажется, уже не помню, как играть на барабанах. — Так что это не должно отличаться от любого другого тура, — Джейсон толкает его локтем в бок, когда тот снимает с Джеймса несколько кабелей и спускается по лестнице. Кирк, смеясь, следует за ним, и Ларсу приходится постоянно комментировать, что нужно быть осторожным, чтобы кокосовое карри не оказалось на его новом белом ковре. Он украдкой бросает взгляд на Джеймса и видит, что тот все еще озадачен словами Ларса, пытаясь расшифровать фрагменты предложения, как военный шифровальщик. Ларс практически слышит, как в его мозгу вращаются колесики, работающие сверхурочно. Он опускает глаза и проскальзывает мимо него.-
Этот тур будет другим. Так говорил себе Джеймс перед отъездом, и еще раз утром, проснувшись с похмелья в пустой постели. Джеймсу удалось сохранить трезвость в течение часа после того, как он добрался до места проведения концерта. Ему не составило труда проглотить несколько рюмок, прежде чем открыть пиво с ребятами за кулисами. После шоу вечеринка продолжается, они возвращаются в отель и гуляют по улицам Ганновера до тех пор, пока не увидят солнце, выглядывающее из-за горизонта. Они собираются в номере Кирка, члены команды, роуди и другие. Звучит музыка, всюду выпивка, наркотики, и Кирк с Ларсом танцуют вместе, как идиоты. Сидят друг у друга на коленях, висят друг на друге, целуются. Когда Ларс, шатаясь, идет по коридору, Джеймс следует за ним, останавливает дверь в туалет носком, прежде чем она закрывается. — Занято, — говорит Ларс, расстегивая молнию на джинсах. Джеймс встречает его взгляд через зеркало, запирает дверь. — Что между тобой и Кирком? — Джеймс засовывает руки в карманы и прислоняется спиной к двери. Комната кружится. Он бухущий, — Хочешь мне что-нибудь рассказать? — Ты можешь прополоскать рот моей чертовой мочой, — Ларс презрительно усмехается, спускает воду в туалете и застегивает джинсы. — Я не люблю секреты. — Нет никаких секретов, тупой долбаеб. Услышав это, Джеймс закипает в секунды. Он толкает Ларса, который стоит рядом с ним у раковины. Тот ловит равновесие, хватаясь за стойку, шатается, тоже пьяный и неустойчиво стоящий на ногах. — Не называй меня так. Я не тупой. Я наблюдал за тобой всю ночь. — Может быть, тот врач, к которому ты ходишь, сможет вылечить тебя и от психоза. По-моему, у тебя галлюцинации, — выплевывает Ларс. Гнев взрывается внутри Джеймса, как фейерверк, знакомый и поразительный. Он не дурак и не сумасшедший, он ревнует, завидует. И он знает, что видит, что видел с тех пор, как они встретились с Кирком впервые, все те годы назад. Ларс пытается протиснуться мимо него, чтобы открыть дверь и вернуться в зал, но Джеймс бьет его по лицу. Удар неуклюжий, не очень тяжелый, но достаточно сильный, чтобы причинить боль, потому что пальцы Джеймса тоже отзываются болью, и когда он смотрит на свой кулак, чтобы разжать его, он замечает, что на нем все его кольца. На скуле Ларса открывается кроваво-алый порез. — Блядь, я… — Джеймс отшатывается, чувствуя, что отключается от своего тела. Но это был он, он сделал это. Он ударил Ларса. Только это не может быть правильным, ведь он любит его. Этого не должно было случиться. Не должно было. Он протягивает к нему руку, просто поднимает ее, и Ларс дергается назад. Он боится его, боится Джеймса. Он сделал это, он научил Ларса так реагировать. Он ожидает, что его ударят. И Джеймсу становится плохо, так мгновенно, что он думает, что его может вырвать прямо здесь и прямо сейчас. — Не трогай меня. — Прости, я… я не хотел… — заикается он, — Ларс, я не… — Свою девушку ты тоже бьешь, или это просто я особенный? Джеймс глотает воздух. Ларс — особенный, особенный потому, что он его любит. Но нет, он не может его любить. Как он может любить кого-то и делать это? Может быть, все эти вещи, которые не дают ему спать по ночам — все это правда. Даже самые ужасные мысли о себе. Он — чудовище. Он вслепую нащупывает позади себя ручку двери и слышит, как она отпирается, когда он дергает ее. Его зрение расплывается по краям, слюна густеет на языке, и он оставляет Ларса истекать кровью в ванной, вырываясь из ванной и убегая. Бежит, пока не натыкается на стену. В ушах стоит тишина, даже звон пропадает. Он пытается добраться до своей комнаты, волоча руки по обшивке, так как ноги стали бесполезны. Он чувствует, что вот-вот столкнется с землей, и кости его тела ударяются о ковер. Но он не чувствует этого.-
— Каким вы были в детстве? — Запутанным, — говорит Джеймс лаконично. Прошло около тридцати минут с тех пор, как он вошел в кабинет и сел напротив женщины в лабораторном халате. Ее волосы собраны в высокий хвост, она носит очки в тонкой оправе и пишет в блокноте, лежащем перед ней, — Я помню, что был очень запутанным. — Какие у вас были отношения с родителями в детстве? — Они были очень религиозны. Кажется, я ненавидел их за то, что они сделали меня изгоем. Но мой отец ушел до того, как я понял, что происходит, так что я его даже толком не знаю. А потом умерла моя мама, — женщина ничего не говорит, поэтому он продолжает, — Нас с сестрой отправили жить к старшему брату. Доктор постукивает пальцами по своей ручке, размышляя о Джеймсе. Он опускает взгляд на ковер, чувствуя, что отвечает на все вопросы плохо, хотя она уверяет его, что здесь нет неправильных ответов. Когда он вернулся к Ларсу с поджатым хвостом, чтобы попросить прощения, он сказал ему, что он должен приложить честные, огромные усилия, чтобы все изменить. Это и есть те самые усилия. — Как вы себя чувствуете до и после выпивки? — До, я чувствую себя плохо. Трясусь, потею. А после? Виновато, наверное, — он сглатывает, слегка оттягивает воротник рубашки. Боже, как же здесь жарко, — Думаю, когда-то это было весело, но теперь… не знаю, плохо. Как будто мне нужно это скрывать. — Что именно вы считаете плохим? — Алкоголь делает меня плохим. Она что-то пишет на бумаге, и он чувствует, как у него затекает шея. — Вы по-другому относитесь к своим друзьям, когда вы пьяны? — Не знаю. Может быть, — все воспоминания, весь ужас возвращаются. Он видит Ларса, страх в его глазах. Разочарование. Это сокрушает его. Он должен сказать ей правду, — Да. Да, по-другому. — А что меняется в том, как вы к ним относитесь? — Я становлюсь жестоким и причиняю им боль. Они меня боятся. — Что близкие говорят вам о вашей зависимости? — она сдвигает очки еще дальше на нос. Он возмущен ее словами, на самом деле чертовски ненавидит их. Это заставляет его чувствовать себя так, будто он какой-то наркоман. — Некоторые из них ничего не говорят. Они тоже пьют. Моя девушка уже даже не пытается что-то говорить. Она сдалась, — он почти останавливается на этом, — Но мой друг, мой лучший друг, он знает, что я не контролирую себя. Опять записывает. — Что вас больше всего беспокоит в злоупотреблении алкоголем? — То, что я не знаю, как остановиться. Я не могу сказать «нет», — при этом Джеймс впивается ногтями в твидовую обивку подлокотника. Может быть, термин «злоупотребление» все-таки подходит. Может быть, он и есть наркоман. — Как вы считаете, сколько напитков вы употребляете в среднем? Он пожимает плечами, дает скромную оценку. Это зависит от дня, от того, на каком мероприятии он находится, от того, насколько сильное у него похмелье, от того, с кем он пьет и что он пьет. — Не знаю, может быть, десять? Пятнадцать? — В неделю? — она выглядит озадаченной. — В день, — уточняет он. Они смотрят друг на друга, как два стрелка в вестерне, ожидая, кто из них выстрелит первым. Если она и шокирована его признанием, то по ее лицу этого не видно. Она просто берет ручку и делает очередную пометку.-
— Напомни мне еще раз, чья это была идея? — Кирка, — говорит Джейсон, передавая Ларсу свою клюшку. — Он опаздывает на мероприятие, которое планировал? Отвратно, — через десять секунд он видит Боба, выходящего из-за угла с Джеймсом, — Ты что, блядь, издеваешься? Что он здесь делает? — Джеймс — наш солист, Ларс. Помнишь? Кажется, сегодня все решают испытывать его терпение. — Я говорил про Боба. Я думал, что это вечер единения группы. — Так и есть, — Джейсон машет им рукой, пробираясь сквозь толпу. Это место удивительно оживленное для вечера вторника. Какая колоссальная потеря времени — он мог бы закончить дела или даже начать работу над новым материалом. Они должны начать работу над ним, чтобы вскоре записать демо. — Он не в этой ебаной группе, Джейсон! — Нет, но он продюсирует альбом. Если мне не изменяет память, ты умолял его об этом. — Нет. Это, наверное, был второй барабанщик, — умолял? Никогда. Обсуждал дотошно и непрерывно в течение нескольких часов? Определенно. — Ты можешь просто просто взять себя в руки и вести себя как взрослый… — Не обещаю, — отмахивается Ларс. Он скрещивает руки на груди и прислоняется к стене, — Боб, так любезно с твоей стороны проделать весь этот путь в свой выходной день, чтобы поработать для нас кедди. Не стоило. — Это мини-гольф, Ларс. Клюшки достаточно маленькие, даже ты сможешь с ними справиться. Ларс закатывает глаза и спрашивает, как они делят команды, при условии что их пятеро. Они спорят в пользу различных конфигураций: блондинки против брюнеток, женатые против неженатых, гитары против Ларса — и тут наконец появляется Кирк. — Благодарю, что соизволили осчастливить нас своим присутствием, — Ларс выхватывает из рук Джейсона маленький карандаш и бумагу, — Я буду вести счет. — Ничего удивительного, — говорит Джеймс, ловя в воздухе свой розовый мячик для гольфа после того, как он отскочил на грин. Ларс бросает на него пристальный взгляд, на что Джеймс только улыбается. Мудак.-
— Ты слушал это? — Ларс протягивает новую пластинку Megadeth, вероятно, предварительную копию. Он любит обзванивать звукозаписывающие компании и доставать эти материалы, держит ухо востро, любит знать о следующем шаге каждого еще до того, как он его сделает. Он самый предвидящий человек из всех, кого Джеймс когда-либо знал. Даже ясновидящий. — Rust in Piss? Да, слушал. — Послушал по дороге домой. Звучит как спидбол, да? — хихикает Ларс. Джеймс замечает явное отсутствие обручального кольца у него на пальце. Не то чтобы он зациклен на этом, но ведь прошло уже столько времени. Прошло около полугода с тех пор, как Ларс вырвал из его груди еще бьющееся сердце и растоптал его. Может быть, он сделал то же самое со своей женой. — Любой может играть быстро, — Джеймс пожимает плечами. — Завидуешь? — Ларс вскидывает брови. — Маловероятно. Звучит как та же самая старая херь, — Джеймс знает, что они уже написали, что идеи песен, которые они накидали во время последнего тура, что есть на его кассетах с риффами — все это сильно отличается от предыдущих альбомов. — Я думаю, люди хотят, чтобы мы делали так же. В прошлый раз, когда я попробовал что-то новое, люди назвали нас ебучими прогрессивщиками. — Ты выебывался, — Джеймс смеется. Ларс соглашается, пожимая плечами, и даже не может этого отрицать. Джеймс знает, что он просто хотел применить полученные знания на практике, гордился тем, что ему удалось сделать, но сейчас, в ретроспективе, все это кажется самовнушением, — На этот раз не стоит так выпендриваться. — Точно. Пытаешься поставить меня на место, да? Устал от того, что я в центре внимания? — Ларс любит быть в центре внимания, ему необходимо, чтобы все смотрели на него. Джеймс винит в этом то, что он единственный ребенок в знаменитой семье. — Ты можешь быть в центре внимания сколько угодно, малыш, — он случайно называет его так ласково, его мозг сбит с толку всем временем, проведенным вместе, смехом и потоком эндорфинов, которых ему так не хватало в течение полугода. Никто из них не обращает на это внимания. — Я устал от этой херни с двойной бочкой. Я хочу чего-то… — Ларс опускается на диван, едва держится на ногах. Его рубашка задирается и задирается, обнажая линию загара там, где расстегнуты джинсы, — Не знаю. Свободнее. Джеймс просто залипает на этой коже, волосах, уходящих вниз, за пределы видимости. Воспоминания заполняют пробелы, и Джеймс замирает с открытым ртом. Он не может перестать представлять его обнаженным, задается вопросом, остается ли он все таким же на вкус. — Я тебе надоел? — Ларс смеется, бросает на него удивленный взгляд, и тот спешит исправить свое предположение. — Нет! Нет, не надоел. Просто… — Джеймс проводит рукой по волосам, почесывает затылок, пытается придумать, что бы такое сказать, чтобы не было еще более неловко. Вариантов практически нет, — Для меня это как-то странно. — Оу, — выдыхает Ларс. Застывает на месте, как насекомое в янтаре. Он открывает рот, но что бы он ни собирался сказать, он так и не слышит этого, потому что Джеймс произносит первое, что приходит ему на ум. — Я очень хочу тебя поцеловать. — Джеймс… — начинает Ларс, и в его тоне звучит явная жалость, такая тоска. Как будто бедный Джеймс не понимает границ. Он не знает, как понимать, когда кто-то говорит «нет». Бедный Джеймс, неужели никто не поможет ему? — Извини. Я не должен был этого говорить, — Джеймс не может больше смотреть на него, в панике, с распахнутыми глазами, он начинает вставать с дивана. Ладонь Ларса на его предплечье удерживает его на месте, — Я знаю, что ты не хочешь ничего подобного со мной. Извини меня. — Я думаю, нам стоит работать над тем, чтобы быть друзьями. — Друзьями? — Джеймс не знает определения этого слова. Он не знает, были ли у него когда-нибудь друзья. Он кивает, и Джеймс изучает печальный, побежденный трепет, застывший во всех чертах его лица, и изо всех сил старается улыбнуться в ответ. Получается, конечно, однобоко, но сойдет, — Друзьями, хорошо. Думаю, я смогу это сделать.-
Он никогда и никому не приносил цветов, за всю свою жизнь, и вот он здесь, в своих лучших рваных джинсах и футболке Misfits, с лилиями для жены Ларса. Джеймс пытается заработать себе немного благосклонности. Видимо, не получается. Ларс оглядывается на пороге, затем окидывает его взглядом, немного устало. Джеймс прочищает горло и улыбается, чувствует себя полным придурком. — Привет. — Вы ошиблись домом. — Это для Дебби, — она и Джеймс не ладят. Но он помнит, что мама говорила ему никогда не приходить с пустыми руками, и, поскольку он пытается наладить отношения, он решил, что будет разумно подстраховаться. На всякий случай. Ларс начинает хохотать от души. — Ты на ней женат или я? Господи, — Ларс берет цветы и впускает его в дом. Этот дом больше, шикарнее, чем его предыдущий. Этот находится в Беркли, далеко от Джеймса. Он уверен, что это не совпадение. Дом выглядит и ощущается немного пустым, лишенным беспорядка, жизни и всего того, что могло бы свидетельствовать о том, что здесь живут два любящих друг друга человека. — Она вообще здесь живет? — Каждые выходные, — Ларс пожимает плечами, бросает цветы на стойку и берет напиток из холодильника. Джеймс не знает, серьезно он говорит или нет, — Она сейчас у родственников. — По-моему, их надо поставить в воду, — он указывает на лилии. — Тебе повезло, что они не в мусорном ведре, — Ларс бормочет, прежде чем отвести его в подвальную студию. Они устраиваются с горой кассет и начинают просеивать бесчисленные часы материала, накопленного за время последнего тура и перерыва. Ларс звонит по студийному телефону Кирку, конечно же, по поводу планов на следующую неделю, и Джеймс переходит к той части записи, где он становится акустическим, мягким. Он слушает, позволяя воспоминаниям танцевать в его голове, добровольно теряясь в вальсе желания. — Что это? — спрашивает Ларс, выхватывая у него из рук кассетный плеер. Он сопротивляется желанию сказать ему, чтобы он был осторожен, это старый темпераментный зверь. Одно неверное движение — и он съест кассету. Ларс сводит брови вместе, перематывает немного назад, нажимает на кнопку воспроизведения. Мелодия начинается снова. Сердце Джеймса замирает, кровь, как лед, стынет в жилах. — Просто то, что я написал, — его слова едва слышны за звуком гитары, и на мгновение ему хочется оставить все как есть. Но затем он набирается смелости и бросает блокнот с текстом в сторону Ларса. Песня еще не закончена, она находится на ранней стадии, но совершенно очевидно, что она сильно отличается от того, что обычно пишет Джеймс. — Это хорошо. Мы должны ее использовать. — Это не совсем… в нашем духе. — Я знаю. Вот почему это хорошо, — Ларс держит во рту край ногтя большого пальца, и читает текст, нацарапанный на бумаге, — Это песня о любви? Джеймс пожимает плечами. Он жалеет, что вообще записал ее. Он должен был просто держать ее при себе, как секрет, или как обещание. Клятву. — Ты не должен был этого видеть. Я написал это не для альбома, — Джеймс хотел бы, чтобы разговор на этом закончился, но Ларс, конечно же, не собирается оставлять его в покое. — Тогда зачем? Для тебя, думает Джеймс. — Моей девушке. Ларс слегка улыбается. — Это мило, — похоже, он говорит это действительно искренне. Джеймс ненавидит себя и не может разорвать зрительный контакт между ними, — Покажи это Бобу. — Ни за что, блядь. Он от меня потом не отъебется. Позже, когда Джеймс едет домой в темноте, он настраивает радио, пока не включается станция с кантри. Из колонок льется песня Bocephus. «Ты поешь о том, как занимаешься любовью со своим барабанщиком. Ну, геи, играющие на гитаре, меня не возбуждают…» Джеймс ударяет по пульту, чтобы переключить станцию, так быстро, что все просто разом вырубается. Он слегка качает головой. Пытается избавиться от нахлынувших на него образов Ларса: лежащий рядом с ним, обнаженный, вздыхающий со стоном, улыбающийся. Он никогда не покажет эти текста Бобу. Он лучше умрет.-
Ларс мчится через весь город после того, как закончилась его встреча с адвокатами. К тому времени, когда он подъезжает к месту обеда, все уже заняты своими заказами. В переполненном ресторане два столика сдвинуты вместе. — Извините, что опоздал. Я развожусь. — Какого хуя? Ты тоже? — спрашивает Джейсон — который аннулировал свой брак почти сразу после того, как он был зарегистрирован — со своего места рядом с Джеймсом. Джеймс разделывает стейк, который, судя по тому, что он окровавленный и сырой, был еще жив около часа назад. — Какая-то херня о том, что я женат на группе, что у меня нет времени на нее и все такое, — Ларс опускает льняную салфетку на колени и пренебрежительно дергает рукой, — В любом случае, она права. Она хочет быть какой-то чертовой байкершей, решила, что Харлей ей подходит больше, чем парень, который ее не любит, который слишком увлечен своей дружбой с товарищем по группе. Это ее слова, не его. Он даст ей пару сотен тысяч долларов и отправит ее в счастливый путь. Наслаждайся Стерджисом, сучка. — Мне жаль, чувак, — Боб вклинивается в разговор, в его голосе звучит сочувствие. Ларс задается вопросом, какого хера Боб вообще здесь находится. Если это деловой обед, то он использует его как налоговый вычет, — У тебя ведь нет детей? — С ней? Блядь, нет, — Ларс закатывает глаза, — Я в порядке, Боб. Что такое один неудачный брак в великой схеме вещей, в самом деле? — Вау. Посмотрите на нас, просто кучка разведенных долбаебов. Похоже, парни вернулись в город, да? — Кирк с ухмылкой пихает Ларса локтем. Его брак тоже распадается, но обычно он так не радуется. Может быть, он просто под наркотой. — Говорите за себя, — ворчит Джеймс, набивая рот едой, после отхлебывая пива. — Ах да, я всегда забываю, что у тебя есть девушка. — Я трахаюсь с группи. — Мы знаем, — весь стол говорит в унисон. Даже Боб. Господи, неужели все так плохо? Но Ларсу не очень хочется слушать подробности. Он оглядывается в поисках официантки, проверяет свои наручные часы. — Я уже не смогу ничего заказать? — Нет. Встань на колени, и я брошу тебе свои объедки, как собаке, — похабно хмыкает Джеймс. — Я поделюсь с тобой, дорогой, — говорит Кирк, пододвигая свою тарелку к Ларсу. — Мой спаситель, — Ларс забирает тарелки, сразу же налегая на салат и овощи. Он на секунду задерживает взгляд на Кирке и понимает, что за время их перерыва он стал выглядеть немного по-другому — черные волосы обрамляют темные глаза, скулы блестят в полуденном свете, а над верхней губой появились усы. Он выглядит красивым, но уже не по-детски милым.-
Джеймс старается применять на практике то, о чем они говорили на терапии. Он старается ограничить количество алкоголя, выпивая лишь несколько бутылок пива после окончания рабочего дня. Он старается полностью отказаться от выходных, чтобы у него было время на трезвость и размышления обо всем. Это трудно. Трудно не покупать бутылки и не прятать их в сумках и в диванных подушках на студии. Он проводит много времени, уставившись в стену. Размышляя о том, выпить или не выпить. Уйти или остаться дома. Остаться в живых или покончить с собой. Он как бы ожидает, что мир мгновенно изменится, когда он протрезвеет, но этого не происходит. Облака не уходят, чтобы солнечные лучи светили прямо на него. Никто не гладит его по голове за то, что он не пьет. Все кажется таким же, но каким-то другим. Его жизнь остается его жизнью — изнурительной, не приносящей удовлетворения, одинокой. Только теперь он остро осознает, как это чертовски больно, когда у него нет алкашки, чтобы это заглушить. Он не отвечает на звонки. Он не покупает продукты, когда они заканчиваются. Он не принимает душ. У него есть все, что только может пожелать человек. Деньги, власть, уважение, признание его таланта и трудолюбия. Он смотрит, как перед его лицом в лучах послеполуденного солнца мерцают пылинки, пока его глаза не затуманиваются. Он моргает, ударяет рукой по подушке, чтобы стряхнуть с ткани новую волну частиц, и снова смотрит. Он лежит на диване и чувствует себя чертовым ничтожеством.-
Ларс предается своему раздраженному настроению, когда по микрофону студии раздается голос и сообщает, что ему звонят по первой линии. Блядь, это то самое интервью, которое он запланировал и о котором забыл. Этот альбом заставляет его сходить с ума. Он ставит телефон на громкую связь, чтобы хоть поесть, пока это происходит. Джеймс прокрадывается в комнату через несколько минут после начала разговора и молча опускается на кресло, стоящее под углом девяносто градусов к дивану. Он сгорбился, чтобы дотянуться до своей тарелки на журнальном столике, его колени задевают край. Господи, какой же он громадный. Ларс не помнит, чтобы он был таким большим. — Дэйв Мастейн считает, что он внес большой вклад в раннее звучание группы, особенно в первый альбом, — Ларс закатывает глаза при упоминании этого имени. Он уже сыт этим по горло. Конечно, в последний раз, когда они виделись, они были дружелюбны друг к другу — фотографировались для прессы, улыбались и обнимались, но Дэйв как будто не может удержаться от того, чтобы не высказываться. Постоянно. — И в чем вопрос? — говорит Ларс с полным ртом еды. Он раздражен. И не очень хорошо это скрывает. Человек, берущий у него интервью, делает паузу. — Вы согласны с этим? — Это его мнение. Я не считаю, что он внес больший вклад, чем любой другой участник первоначального состава, который продержался, сколько? Всего две секунды? Мой совет ему — заботится о своей группе, о ее звучании. Ларс думал, что это интервью будет посвящено новому альбому, над которым они работают, но вместо этого оно превратилось в сплетни в школьном туалете. — Должен ли Мастейн… — Я думаю, он должен встать в один ряд с группи и отсосать у меня. Следующий вопрос. Джеймс опускает вилку рядом с ним и посылает ему неоднозначный взгляд. — Я могу это напечатать? — спрашивает журналист. Голос у него такой гнусавый, что Ларсу становится неприятно. Он видит, что Джеймс уже готов вставить свое «нет» в ответ на этот вопрос, но Ларс прерывает его. — Конечно. Делай, блядь, что хочешь, — он шумно чавкает, что, как он знает, раздражает Джеймса, и надеется, что это раздражает и парня на другом конце линии. После окончания интервью Джеймс выглядит так, будто собирается налегке пройтись по минному полю. — Ты не можешь говорить такую хуйню, — бормочет он, на секунду приложив бутылку с соусом к тарелке с ребрышками. Похоже, он ступал по минам недостаточно осторожно. Это посылает старую, знакомую искру раздражения прямо через Ларса. — Почему нет? — он делал это годами, зачем останавливаться сейчас? — Только не говори мне, что боишься Мастейна. — Это просто подло. Вот и все. — Ты закончил? Закончил делать мне замечания? Джеймс пожимает плечами, губы опущены по краям. — Я могу продолжить. — Не делай этого, Джеймс. Не начинай эту хуету со мной, — не тогда, когда они только начали возвращать все к тому подобию нормальной жизни, которое у них было когда-то. — Что, я должен притворяться, что ты никогда не ошибаешься, только для того, чтобы быть твоим другом? Это пиздец глупо, Ларс, — Джеймс слизывает немного соуса с пальцев и вытирает их о салфетку. Ларс усмехается. — Это твое мнение. — Я люблю тебя. Но ты хочешь, чтобы я, блядь, целовал землю, по которой ты ходишь. Я не собираюсь этого делать, — Джеймс говорит прямо. Ларс ненавидит то, как он это говорит, не может встретиться с ним глазами.-
— Давай поедим, я умираю с голоду. — Ты всегда голодный, — Кирк проводит пальцами по струнам. — Давай, мне нужна нормальная пища. Стейк? Картошка? — бросает Ларс, чтобы оценить интерес группы. Кирк хмурится, отказываясь есть любую живность. Что-то там про карму и все такое, — Кто-нибудь? — Твой стейк с картошкой у меня, — Джеймс хватает свою промежность через джинсы. Джейсон громко смеется над этим. — Я не могу, мне нужно встретиться с Ребеккой, — ворчит Кирк. — Я думал, что все кончено. — Просто нужно обсудить пару вещей, — он накидывает куртку, вытаскивает волосы из воротника и хлопает Джеймса по спине, — Хочешь совет? Никогда не женись, чувак. — И не планировал, — Джеймс смеется. Ларс уже слышал эту фразу. Джеймс боится лифтов — маленьких помещений и невозможности выбраться из них — боится оказаться в ловушке. Он считает, что брак — это одна из таких ловушек, что уморительно и иронично, учитывая, что он провел все свое время с Ларсом, пытаясь найти способ удержать их вместе навсегда. Нет, он не боится обязательств и преданности. Его пугает сама идея брака с женщиной. Это и есть ловушка. Джейсон произносит какую-то неубедительную отговорку про друзей и траву, которая Ларсу совершенно безразлична, поэтому он достает ключи из кармана куртки и направляется к своей машине. Он только успевает открыть дверь, как видит Джеймса, выходящего из здания и медленно идущего к нему с застенчивой улыбкой. — Все окей? — Я просто подумал, что мы могли бы поужинать вместе. Если ты еще голоден, — когда Ларс не отвечает, улыбка ослабевает, а потом и вовсе исчезает. Джеймс никогда раньше не предлагал ему поужинать вдвоем. На людях. Что-то вроде свидания, — Ну, знаешь. Ужинать с другом? Это нормально? О. Значит, не свидание. Ларс не знает, испытывает ли он облегчение или разочарование. Но это неважно — такого больше не повторится, он этого не допустит, поэтому он снисходительно кивает, потому что видит, что Джеймс очень, очень старается. Он пытается сделать то, о чем просил его Ларс. — Конечно, — он бросает ему ключи от Porsche, — Можешь сесть за руль.-
Знакомство с отцом Джеймса оказывается совсем не таким, как он себе представлял. У них много общего, это очевидно. Но есть вещи, которые бросаются в глаза Ларсу и чертовски раздражают его, слова неприятно сидят в его нутре еще долго после того, как они были сказаны. Джеймс очень молчалив, когда они остаются одни в студии после. Что-то не так. То, как отец говорил с ним, было похоже на то, что Джеймс наконец-то стал важен, потому что от него можно что-то получить. Что можно получить от знакомства с ним, что можно получить в обмен на родство с ним. Ларс понимает, насколько поверхностными, эгоистичными могут стать отношения, когда кому-то нужно время, наркотики и деньги, но не может представить, каково это, когда этот человек — еще и семья. Тот, кто должен был быть рядом, но не был, пока это не стало выгодным для него. Он сидит, закусив губу, пока Джеймс не прерывает его внутренний монолог. — Ты можешь сказать это, все нормально. — Что? — Я знаю, что ты это видишь. Он использует меня, — Джеймс говорит почти шепотом. Он кладет руку на колено Джеймса и сжимает его, пытаясь передать все свое сочувствие и печаль через это одно прикосновение. Он хмурится, слеза скатывается по щеке и попадает в усы, прежде чем он успевает ее вытереть, — Это плохо, что мне все равно? Ларс не знает, что делать, поэтому просто наклоняется к нему и прижимается к нему, пытаясь устроить что-то вроде объятий. Он не отвечает на этот вопрос. А Джеймс просто плачет.-
— Это становится все тупее, чувак, — Джейсон встает со своего места и идет к Джеймсу, где тот искусно вырезает части тела из порно-журнала, и клеит на их на стену сисек в комнате с микшерным пультом. — Что? — спрашивает Джеймс, наушники на шее, а гитара давно заброшена. Он не поднимает глаз от вырезания, не желая, чтобы ножницы выскользнули и отсекли чей-то сосок. — Он всегда тянется к идеалу. Только посмотри на эту хуйню. Он уже третий раз за сегодня меняет малый барабан, — Джейсон кивает в сторону Флемминга, который покорно ухаживает за барабанами Ларса. Их связывает странная дружба, в которую Джеймс так и не смог проникнуть — дружба, построенная на многолетнем доверии и взаимной любви к датской лакрице. — Он хочет сделать хороший альбом. И че? Я тоже этого хочу, — Джеймс пожимает плечами. — Хороший — это одно. Совершенный — это другое, — Джейсон качает головой, — Это просто рок-н-ролл, чувак. Когда в нем что-то бывает идеальным? Не бывает. Никогда. Джеймс это прекрасно понимает. Но он просто пожимает плечами. Ларса даже нет в комнате с ними, потому что он вспылил после того, как заявил, что испортил свой последний кусок записи. Боб объяснил им, что на самом деле им не обязательно записываться по отдельности; они могут записываться в большом зале, чтобы это звучало более естественно. Менее стерильно. Стерильность — это то, чего Ларс хочет избежать после последнего альбома, говорит, что он получился бездушным. Именно по этой причине он не стал назначать время окончания студийных сессий. Они — Боб, Ларс, Джеймс — договорились работать столько, сколько потребуется, чтобы сделать все правильно. Джейсону это мешает, он это видит. — Это немного отличается от того, как мы обычно записываемся. Но… — Почему мы не можем просто играть эту ебучую музыку, чувак? — вздохнув, перебивает Джейсон. У него не такой склад ума, как у Ларса, он предпочитает записывать вещи один или два раза и все. Его не волнует наличие тысячи вариантов, из которых можно выбрать лучшие кусочки и соединить их вместе в процессе микширования, — Ты можешь с ним поговорить? Джеймсу не нравится идея, что он будет посыльным между Ларсом и остальными членами группы. У него и так хватает своих забот, и он не собирается брать на себя дополнительную работу. — Нет. — Почему нет? — Потому что я с тобой не согласен, — Джеймс перестает резать, не в силах больше сосредоточиться на голых женщинах, когда над ним вот так нависают, пристают и дышат в затылок, — Не нравится — скажи ему. Джейсон секунду изучает его лицо, поправляет ремень своего баса, подбитый овчиной, чтобы он не врезался ему в шею во время этих долгих часов записи. Кирк занимается своими делами, копаясь в коробке с мороженым массивной ложкой. — Тебе никогда не надоедало быть его лакеем? Он сглатывает комок в горле. Убедившись, что Джейсон не смотрит, он открывает ножницы, просовывает палец в острие лезвия и закрывает.-
Ларс встает на цыпочки, прищуривает левый глаз и смотрит в глазок. Все, что он видит — это светлые волосы и кожаную куртку, отвернутую от него. Он распахивает дверь, босиком, в нижнем белье, чертовски сонный. — Ты с хорошими новостями? Я спал, — его голос словно острие в горле. Он пытается сделать его менее хриплым, сглатывая, но не помогает. — Могу я войти? Мне нужно с тобой поговорить, — говорит Джеймс, очень взбудораженный. Ларс отходит в сторону, находит стакан с водой на тумбочке рядом с ибупрофеном, который он оставил там накануне вечером. Он проглатывает две таблетки. — Ты не мог просто позвонить? Может быть, даже днем или… — Ларс ошеломленно замолкает, Джеймс прижимается губами к губам Ларса после того, как тот поворачивается. Джеймс не успевает отреагировать, как его руки летят к лицу Ларса и удерживают его, он даже не может закрыть глаза и попытаться насладиться этим. Джеймс отстраняется первым, прикрывает рот рукой и как бы стирает поцелуй с губ. Ларс даже не может обидеться. Это было чертовски странно, не сексуально и даже не близко к романтике — а Ларс не любит романтику. Это не в его вкусе. — Я думаю, есть правила о братстве на рабочем месте, — он слегка смеется, потому что, если он этого не сделает, он боится, что может расплакаться. А если это случится, если он позволит этому случиться, все разрушится, и тогда он… — Я расстался с Кристен, — Джеймс внезапно говорит, пытается сократить расстояние между ними, но Ларс делает одновременный шаг назад. Такт, вздох, слишком громкий в тишине комнаты. — Это плохая идея, — шепчет Ларс. Ларс — механизм, хорошо отлаженный и работающий на всех цилиндрах. Эмоции для него вторичны и всегда были вторичны, поэтому он производит вещи с бешеной скоростью. Он не знает, что произойдет, если в один прекрасный день все это просто отключится. Кем бы он был, если бы не работал? Кем бы он был? Он смотрит на Джеймса и чувствует желание выдернуть вилку из розетки, отменить весь прогресс, которого они достигли. Возможно, он мог бы быть счастливым, если бы позволил себе это. По-настоящему, по-настоящему счастливым — таким эгоистично-легкомысленным, о котором пишут книги, снимают фильмы и поют песни. Возможно ли это для него, допустимо ли это? — Мне все равно. Я хочу этого — всего, я хочу всего этого — с тобой, — сбивчиво говорит Джеймс. Еще шаг вперед, еще шаг назад, пока Ларсу не становится некуда деваться. Задние части его ног ударяются о кровать. Что, если они провалятся? И что еще хуже, если все получится? Он пытается представить себе все варианты развития событий, чтобы понять, какой выбор ему следует сделать. Сердце колотится в коконе легких, тяжело и гулко. Он закрывает глаза, пальцы Джеймса убирают волосы с его плеч, проводят по мягкой коже. — Когда-то ты любил меня, — Джеймс напоминает ему об этом, хотя он не хочет об этом вспоминать. Он открывает глаза и чувствует, как земля уходит из-под ног, и ему словно не на чем больше стоять, — Ты можешь полюбить меня снова? Он смотрит на Ларса, как на драгоценный камень в раскопанном сундуке с сокровищами — рубин, сапфир, сверкающий при свете факелов, редкий и желанный. А ведь это все, чего он хочет на самом деле, не так ли? Быть обожаемым? Чтобы кто-то знал, что он незаменим? Он не отвечает Джеймсу. По крайней мере, не отвечает словами. Но ему это и не нужно, потому что он выключает машину, которая воет, гремит и скрипит внутри него — пусть даже всего на одну ночь — и обнимает его. Закрывает глаза, целует его и позволяет шуму прекратиться.