Дьявол всегда смотрит прямо

      Воздух тяжёлый, кислый и словно… мёртвый. Будто наполненный частичками стали или свинца. Дима старается дышать, проталкивает кислород в лёгкие, но тот словно комкается где-то в трахее, обжигает болью, что слёзы наворачиваются на глазах и паника оборачивает внутренности тугим узлом. Страшно.       Дима цепляется пальцами за стену перед собой, но та словно ускользает из-под пальцев, и вампир валится на колени. Ладони утопают в чём-то тёплом и влажном, сладкий запах бьёт в нос — Дима не спутает это ни с чем. Он подносит руку к лицу и в странном полумраке пальцы кажутся почти чёрными. Он оглядывается, но комната вытягивается, превращаясь в длинный коридор. Стены словно шевелятся, идут рябью. Дима упирается рукой в колено и пробует подняться. Голова идёт кругом от нехватки воздуха, кашель царапает горло, вампир с трудом удерживает себя в вертикальном положении. Он не может понять, что происходит, не помнит, как он сюда попал, не знает даже, какой сейчас день. Это странно — из головы будто пропадает целый кусок жизни.       Дима смотрит назад, а потом его мёртвое сердце сжимается от страха. Далеко-далеко, словно даже в другой реальности, он видит чью-то высокую широкоплечую фигуру, от которой волнами исходит сила. Это не человек, но и не вампир. Это кто-то… больше. И он идёт за ним. Дима знает, что это так, чувствует исходящую опасность, и она заставляет его сделать шаг. И в тот же момент фигура двигается с места, словно ощутив свою жертву. Дима хрипло тянет лёгкими воздух, не понимает, почему он ему вообще нужен, он ведь не живой, но организм буквально требует кислород. Ноги не слушаются, сил практически нет. И самое ужасное в том, что Дима не чувствует в себе магии — ни капли. Ни тёмной, ни светлой — никакой. Он выжат настолько, что внутри до одурения пусто. Хочется выть. Но первобытный страх толкает в спину, чужое приближение буквально ощущается, и Дима опирается руками в стены, понимая, что те полностью в крови, которая льётся с потолка, заливает пол и мешает идти. Сладкий металлический запах мешает, дезориентирует. Вампира впервые за долгие годы мутит от крови.       Дима не знает, сколько он так идёт, сколько пробирается через вязкую жидкость, он оглядывается, и его преследователь каждый раз становится всё ближе и ближе. Матвеев ощущает себя жертвой, тем самым кроликом, которого волк загоняет в свою ловушку. Сердце колотится в груди так быстро, что становится жарко.       — Дима-а-а, — эхом раздаётся голос, но его невозможно узнать, он искажён пространством.       И это пугает до моментального напряжение в мышцах, до скованных ног и ледяных мурашек по позвоночнику. Вампир сглатывает, вскрикивает тонко, подвывает. Ему плохо, ему так страшно, господи помоги. Он не знает, кто за ним гонится, но знает, что этот человек хорошо ему знаком и тот хочет ему смерти — долгой и мучительной. По крайней мере, Дима бы сделал с собой именно так — почему-то он уверен, что сам причинил много боли и страданий тому, кто идёт за ним. У него ощущение, что это он его… создал.       Пространство медленно теряет свои очертания, только над головой светит какая-то полумёртва лампочка, Дима щурится, снова заставляет себя идти дальше, а потом в какой-то момент валится в дыру, что неожиданно появляется в стене. Он ломает ногти, пытаясь зацепиться за края, но кровь скользкая, и он падает-падает-падает. Но вместо удара о пол или что-то твёрдое, Дима резко погружается на глубину, давится, когда горло пережимает от спазма, барахтается руками и ногами, с трудом всплывает, в панике трёт руками лицо. Ресницы слипаются от крови, а глаза щиплет. Он вдыхает шумно, заходится в кашле, пытается не утонуть в море этой вязкой жижи. Дима оглядывается и не видит ничего, кроме бордового цвета вокруг. Он не понимает, что происходит. Всё так реально, так жутко, что хочется прекратить эту пытку. Вампир вскидывает голову наверх, щурится и понимает, что откуда-то сверху, из этой странной дыры на него смотрят два глаза, пронизывают насквозь. Его нашли, понимает Дима, и прятаться ему негде.       А потом по его телу неожиданно скользят чьи-то руки, словно обнимают за талию, жмут к себе. Вампир перестаёт барахтаться, замирает, сглатывает, ведь узнаёт того, кто находится позади него. Хозяину нельзя сопротивляться — просто не получится.       — Знаешь, чья это кровь? — голос у демона низкий, чуть хрипящий, — всех, кого ты убил… много её, да? — когтистые пальцы заползают на горло, царапают с силой, — это не ради меня ты её всю проливал, ты убивал невинных, тех, кто тебе просто не нравился, упивался своей силой. Но вот только… мне осталось ждать не долго… тик-так… теперь за твоей кровью тоже идут.       — Кто? — сдавленно выдыхает Дима.       — Кого ты любил, — шершавый язык касается шеи, облизывая свежие раны, а потом чужие руки рывком тянут его на дно, и воздух кончается.       Вампир резко подрывается на кровати, сердце в груди заходится в диком танце. Дима дышит, чёрт, наконец-то дышит полной грудью. Он хватается пальцами за голую грудь, массирует бессознательно кожу, наслаждается моментом, убеждает себя, что это был всего лишь сон, а потом чувствует что-то тёплое на пальцах и смотрит — те в крови оказываются. Он подскакивает на ноги и подлетает к зеркалу, запрокидывая голову: на шее, там, где когти чужие были, царапины глубокие. И это бьёт под колени, что Дима едва удерживается на ногах. Значит, Хозяин действительно к нему приходил. Был ли это сон? Или это была реальность в его голове? И в чём здесь разница… неужели, он всё же сходит с ума… снова.       Дима хмурится, растирает кровь пальцами по татуировкам, закусывает губу до боли, которую совершенно не замечает. Он помнит, так прекрасно помнит, что такое уже было: его предупреждали, показывали ужасы прошлого в настоящем. Вот только вампир не помнит, чтобы что-то такое было в его жизни: если его хотели убить, то практически достигали цели только из-за случайности, но, чтобы охотиться за ним — никогда. И, что более важно, Дима уже и не скажет, когда в последний раз по-настоящему любил. Они все уже давно мертвы — только Катерина остаётся рядом, но чувства к ней… они расплывчатые, воспринимаются просто как данность. Матвеев знает, что эта девушка будет с ним всегда, что бы он не сделал, что бы не произошло — она простит его, примет и продолжит дальше идти нога в ногу в этом бессмертном течение времени.       Дима ненавидит то, что он снова, пусть даже в условной реальности, но вспоминает, что такое страх, что значит быть одному, беспомощным и слабым, не способным что-либо исправить — только готовым принять смерть. Это сжимает мёртвое сердце в тиски.       Вампир стоит около зеркала до того момента, пока раны не начинают затягиваться — регенерация делает своё дело, кожа тянется друг к другу, а чернильные узоры восстанавливаются. Дима хочет узнать, что происходит, ему необходимо знать, что хочет сказать ему Хозяин. И он ли это вообще. Дима торопливо задёргивает шторы, перекрывая зарождающийся рассвет, зажигает свечи, огонь которых гаснет, стоит только отвести руку со спичкой. Это бесит. Это… напрягает. Вампир чувствует, как подрагивают пальцы от недавнего кошмара, замирает на несколько секунд, чтобы восстановить дыхание, а потом продолжает, режет себе палец и рисует привычную спираль на битом зеркале. Сбивчивый шёпот срывается с обкусанных губ, слова заговора не хотят сегодня ложиться на язык, и Дима считывает это за не самый хороший знак. Такое с ним было всего лишь два раза, и тогда это кончилось для него не совсем удачно.       — Зову тебя, приходи, приходи, приходи на призыв мой… не слушай, — язык нервно проходится по губам, — слушай, меня слушай, иди на голос, на голос, на зов. Хозяин, я твоей крови, плоти твоей, силу делю, забираю, отдаю, тебе, тебе, тебе… во имя матери нашей Иродианы, отца нашего Бафомета… — имена святых обжигают кончик языка, Дима чувствует, как ноют колени под весом внезапно потяжелевшего тела, как на плечи давит тяжесть, и дышать снова тяжело становится, — приди, через меня иди, через кровь, через плоть, иди, прошу… умоляю… Хозяин…       Свечи тухнут разом, а зеркало перед Димой идёт новой трещиной, разрезая его лицо между глаз. Вампир хватается за голову, которую боль сдавливает тугим обручем.       — Мой маленький Дмитрий… — шелест хрипящий вонзается в слух, — старые правила кончаются, новая игра начинается. Тик-так.       Вампир резко отскакивает от зеркала, ногами отталкиваясь от пола, упирается руками себе за спину и смотрит, как в зеркале мелькает тень. Дима дышит шумно, сглатывает вязкую слюну. Пот холодный, противный, кожу стягивает. Матвеев сидит неподвижно какое-то время, пытаясь вернуть себе самообладание. Его Хозяин… бросил его? Что за игра? Кто играет? Кем?       — Что это всё значит?! — кричит в пустоту комнаты Дима, но ответа, ожидаемо, не получает.       Ещё это «тик-так»… прямо как во сне. Давит на нервы. Пугает. Неопределённость мешает рассуждать здраво. Что такого могло произойти, что его покровитель решил так с ним поступить. Вампир сжимает челюсти до скрежета зубов, а потом поднимается на ноги. Дима убирает все вещи, рывком раскрывает шторы и щурится от яркого света — времени, оказывается, проходит больше, чем он думал.       Дима берёт футболку и идёт в душ, чтобы смыть засохшую кровь. Он суёт голову под струю воды и несколько секунд просто стоит, ощущая, как ледяные капли лижут кожу. Ему снова не обязательно нужно дышать. Значит, всё хорошо.       Он выходит в зал, зачёсывая влажные волосы, и подходит к лежащей на диване ведьме. Её кожа бледная, едва ли не прозрачная, капельница мерно вливает в её тело необходимые вещества. Дима удивлён, что Лина выжила — вчера он оставил её в отвратительном состоянии, а когда вернулся с почти недееспособным Олегом, то нашёл ведьму… живую. Она лежала на диване, подключённая к капельнице с заклеенной пластырем шеей. От неё практически не исходило никакой энергии — она была ближе к трупу, чем к человеку. Тогда в вампире взыграло извращённое чувство вины — он понял, что Катерина была в его доме и нашла Лину почти мёртвой. Хотя подруга просила беречь её ведьму, просила сохранить её жизнь, потому что она важна. А Матвеев… не смог. Не справился.       Дима не стал переносить девушку, словно извиняясь за неудобства, а Шепса отвёл в ту комнату, где до этого находилась Лина. Вампир уверен, что ведьма точно не сбежит — просто знает это. Она не только не сможет, но и не станет. Так что смысла в том, чтобы запирать её, больше нет. Дима прислушивается к тихому-тихому биению сердца, подходит ближе и осторожно ведёт костяшками пальцев по щеке Лины. Он явно перестарался. Он не хотел… чтобы так. Он просто был зол, ведь правда? Он не виноват в том, что Лина попалась под руку. У него не было цели её убить. Как бы не пытались убедить его голоса в голове, Дима не любит бессмысленных смертей. Ему всё равно на человеческие жизни, но это не значит, что он не понимает всю их ценность. Ему жаль… что так получилось.       — Прости меня, маленькая ведьмочка, — шепчет Дима, присаживаясь перед ней на корточки, а потом берёт холодные тонкие пальцы в свои, — ты мне помогла, а я так с тобой поступил.       Он опускает свои внутренние барьеры и осторожно направляет через себя: от давно истлевшего сердца по рукам — ток своей магии. Ерунда и бред, когда говорят, что чёрная магия — магия разрушения, а белая — созидания. Они берут одно начало, преобразуют материю и пространство, и нельзя утверждать, что что-то плохо, а что-то хорошо только лишь из-за названия. Чернокнижие и некромантия мощнее, потому что они требуют полной вовлечённости — нельзя потом перестать, нельзя выкинуть её из своей жизни, они, как метастазы, заполонят всё твоё тело и душу, главное, вовремя принять их в себя — и тогда они тебя не убьют, а сделают лишь сильнее. Вампир считает, что у него это получается, как бы порой не было тяжело. И он уверен, что в этот раз, когда внутренние бесы снова пытаются взять над ним верх, а его покровитель в который раз хочет взять его под полный контроль — он справится. А думать о прошлом… он учёл все своим старые ошибки.       Дима осторожно вливает свою энергию в чужое тело, не торопится, чётко выверяет концентрацию, а после с удовольствием отмечает, как кожа Лины приобретает более здоровый оттенок — совсем чуть-чуть, но это уже хорошо. Вампир поднимается на ноги, и его губы трогает слабая улыбка.       Он уверен, что сможет спокойно поговорить с Катериной, он ведь не убил её ведьму — технически, не предал её доверия. Дима достаёт телефон из кармана и проверяет на наличие новых сообщений — что странно, подруга молчит со вчерашнего дня. Он мог бы начать переживать, что Александр что-то с ней сделал, но Дима чувствует Катерину своим нутром — она жива и здорова. Он никогда ей не скажет об этом, но он ещё в далёком 1942 году поставил на неё отслеживающие и диагностические чары, чтобы всегда быть уверенным в том, что с единственным важным человеком в его жизни всё хорошо. Скорее всего, Катерина молчит сейчас, потому что просто обижается и злится на него.       Дима неожиданно слышит громкий крик, полный ярости и отчаяния. Вампир хмыкает. Его драгоценный маг наконец-то пришёл в себя.       Матвеев не торопясь спускается на нулевой этаж своего дома, вслушиваясь в звуки ударов по стенам и проклятия. Олег зовёт его по имени, называет монстром, тварью, отродьем этого мира, пророчит ему мучительную смерть в луже собственной крови и обещает сделать это своими руками — и почему-то это отзывается в сердце вампира какой-то тревогой, но он её умело отбрасывает. Это всё дурацкий сон.       Дима открывает дверь и сталкивается взглядом с глазами цвета бушующего урагана над Тихим океаном. А ещё в нос бьёт сладковатый запах крови, который кружит голову. Вампир тотчас вспоминает, какова она на вкус, и его буквально ведёт, а клыки предсказуемо удлиняются. В воздухе стоит тяжёлая аура чужих эмоций, и они такие живые, такие яркие, что у Димы возбуждение по коже растекается приятными волнами.       — Доброе утро, — улыбается Матвеев, а потом позволяет Олегу налететь на себя и вбить в стену.       Шепс жмёт локоть к его горлу, больно, до перекрытого воздуха, второй он упирается около головы вампира. Олег рычит ему в лицо, пронизывая гипнотическим взглядом.       — Я заставлю тебя страдать, ублюдок, — шипит Шепс и бьёт кулаком в стену, раздирая кожу, — я тебя убью! Слышишь меня? Убью! — он ослабляет давление на шею, но лишь для того, чтобы снова вдавить в стену мощным толчком, в голове на секунду звенит, — я не оставлю от тебя ничего! Ты будешь жрать свои кишки и молить о смерти!       Олег говорит это с честным обещанием, с очевидной ненавистью, с злобой такой дикой и необузданной, что любому бы стало страшно, а Дима в этот момент может думать лишь о том, какой Шепс ужасно красивый и какой он горячий, когда жмётся своим телом так близко.       — Силёнок-то хватит? — хрипит Дима, немного надавливая на руку Олега у себя на горле, чтобы звуки обретали форму, и усмехается, — мне казалось, ты уже понял, что ничего не можешь.       В чужом шторме мелькает боль, а потом взгляд темнеет ещё больше. Матвеев в восторге от того, как легко выводить мага на эмоции. Он такой… пластичный и отзывчивый.       Дима не даёт возможности Олегу хоть что-нибудь сделать, хватает его за обе руки и сжимает широкие запястья, а потом рывком меняет их местами — теперь он вдавливает Шепса в стену и заглядывает ему в лицо снизу-вверх. Охотник брыкается, но Дима прижимается к нему всем телом, как тот несколько мгновений назад, чувствует рваное дыхание на своей коже и как сердце человеческое бьётся, отдаваясь вибрацией в груди.       — Ненавижу тебя, — буквально выплёвывает Олег, но дёргаться перестаёт, знает словно, что это бессмысленно, хотя тело его напряжено всё так же, готовое к рывку в любой момент, — ты ошибка этого мира.       — Самые удивительные явления мира — самые непонятные и пугающие, — плавно тянет Дима и приближает своё лицо ещё ближе, едва ли не касается губами чужих губ, — ошибки одних часто потом становятся великим триумфом для других. Учись, Олег, изучай и запоминай своего врага. Может быть, это потом тебе поможет.       Дима видит, как дрожит маленький чёрный зрачок напротив. Шепс задерживает дыхание.       — Мне нужна твоя ненависть, но что же ты хочешь от меня, м?       Вампир терпеливо ждёт хоть какого-нибудь ответа. Но его у Олега просто нет. Пока нет. Им ещё жить долгие годы, зная друг о друге, охотясь друг на друга — так что Матвеев сделает так, чтобы их игра стала увлекательной для них обоих. Признаться, он устал творить свою месть в одностороннем порядке. А Олег… он затрагивает что-то странное в Диме, что-то, что давно уже, казалось, было мертво. Он какой-то особенный. Матвеев любит таких людей — они возвращают ему интерес к жизни.       — Ну, же, Олег, не молчи, — вампир играюче толкается носом о чужой нос, а потом едва успевает увести голову, когда Шепс пытается ударить его лбом. Дима смеётся, укладываясь на чужое плечо виском, пока рукой оттягивает голову охотника вбок и слышит сдавленное шипение, — какой злобный. Я весь прям… дрожу.       Вампир тычется носом в смуглую шею, чувствует запах тела и слышит ток крови под кожей.       — Отвали, — раздражённо выдыхает Шепс.       — Хорошо, — соглашается Дима, а потом лениво ведёт языком по тому месту, где бьётся яремная вена, на что Олег предсказуемо дёргается, рыкает, брезгливо мычит.       Вампир сдавленно выдыхает сквозь зубы, нервно мажет языком по губам и с трудом отстраняется. Кровь с разбитых костяшек наполняет комнату своим соблазнительным запахом. Дима смотрит на влажный след на чужой шее, а потом отпускает Олега, тут же оказываясь в нескольких метрах от него. Шепс смотрит на него загнанно, но едва ли с испугом. Дима поражается — мальчишка его не боится. Каков наглец, и что с ним делать.       — Зачем ты его убил? — тихо спрашивает Олег, уверенно смотря на Матвеева, — это с самого начала была ловушка, так ведь?       — В которую ты попал, не задумываясь о последствиях, — кивает Дима, а потом отходит к узкой кровати и расслабленно садится, откидываясь спиной на стену, — ты правда думал, что я позволю тебе сбежать?       — Мне помогла девушка, — упрямо говорит Олег.       — Которая что-то делала в моём доме, да? — с интересом спрашивает вампир, чуть склоняя голову вбок, — и которая отказалась идти с тобой.       Маг поджимает губы. Дима чувствует, как клубятся вокруг него разные эмоции — от гнева и растерянности, до обречённости и надежды. Этот коктейль эмоций сводит с ума даже Матвеева.       — Что с ней? — спрашивает Шепс, что порядком удивляет вампира, как тот умудряется беспокоиться ещё о ком-то, когда сама его жизнь находится под вопросом, — это ведь её… комната, так ведь? А теперь её здесь нет. И вчера… ты привёл меня — я чувствовал смерть рядом.       Дима не подаёт вида, что хоть что-то из слов Олега правда. Лишь улыбается едва заметно. Догадливый.       — Что-то ты не думал о ней вчера, — говорит вампир, — так что незачем тебе и сейчас знать о судьбе той, кем ты воспользовался. И не надо отрицать! Ты мог её забрать с собой, настоять, спрятать. Но ты не стал. Эгоистично, Олеж, не по-геройски, — Дима скорбно качает головой, улавливая чужое чувство вины, что перекрывает все остальные эмоции, — могу сказать лишь одно — каждый всегда платит за свои поступки.       — Что тебе от меня нужно? — устало спрашивает Олег, но Дима не отвечает, а Шепса это злит, и он кричит: — ответь, блять!       — Выражайся спокойнее, пожалуйста, — размеренно тянет Матвеев, сканируя охотника взглядом, чувствуя его надрыв, понимая, что он держится из последних сил, — я же тебе отвечал.       — Месть — это не причина, — рыкает Олег.       — Я рад, что ты меня всё же слушаешь, — улыбается Дима, — и, если это не причина, что могло бы стать причиной для тебя?       Шепс смотрит на него выжидающе, словно опасается чего-то, но Матвеев даже пальцем не шевелит, хочет услышать ответ. Ему правда интересно.       — Нет причин для такой жестокости, — говорит наконец Олег, — нельзя быть… таким. Нельзя убивать братьев… на глазах друг у друга. Нельзя ненавидеть детей за преступления их родителей. Жестокость не может быть оправдана. Никогда. Тот, кто получает удовольствие от чужой смерти, должен умереть… и… и если ты теряешь себя от жажды крови, то убей себя сам, но не причини вреда другому.       Дима поджимает губы, хмурится, молчит. Шепс выглядит таким трогательно-уверенным в своих словах, что ему хочется верить.       — Ты прав, — произносит согласно Дима, — прав в том, что для жестокости нет оправдания, — вампир неожиданно широко ухмыляется и ловит чужой растерянный взгляд, — жестокость просто есть. И ты или учишься быть таким, каким от тебя требует жизнь, или умираешь за свою нравственность.       Глаза парня широко распахиваются, будто Матвеев ему раскрыл какую-то тайну мироздания.       — И… мой брат умер… за нравственность? — его голос резко становится тише, прерывистее.       Олег всё так же стоит около стены, где его и оставил Дима. Даже не двигается с места.       — Хочешь знать моё мнение? — спрашивает Матвеев и, не дожидаясь ответа, продолжает: — твой брат умер из-за веры в лучшее, из-за уверенности в своих идеалах. А тебе нужно было всего лишь… убить меня первым.       Олег шумно сглатывает, его кадык дёргается, но парень уверенно сдерживает слёзы. Такой ещё до сих пор сильный, держится за свою выдержку, за гордость. Дима считает, это его ошибка. Самый страшный человек — это тот, которому нечего терять. А Олег пока к этому не готов.       — Я не позволю тебе убить Сашу, — говорит вдруг маг, — делай со мной, что хочешь, но я не позволю.       Дима усмехается. Он не видит смысла в их разговоре, но ему искренне нравится общаться с Олегом, пусть даже ни о чём. Это интересно, это любопытно. Это интригует не только его душу, но и тело.       — Мы с тобой можем прямо сейчас заключить сделку, — предлагает внезапно Дима, поражённый странной мыслью, которая током разбегается у него под кожей, волнует, тянет сладко где-то в животе, — если ты будешь согласен, я пообещаю тебе, что не убью Александра.       — Что ты хочешь? — настороженно хмурится Олег, но вампир слышит, как начинает быстрее биться его сердце.       — Подойди ближе, — говорит Дима, ждёт, пока Шепс несколько секунд решается, но потом всё же медленно приближается на пару шагов, — ближе. Не бойся, кусаться не буду.       Олег нервно хмыкает, но это словно разом разрезает напряжение между ними. Они оба понимают, как это абсурдно звучит, но оба делают вид, что всё так и должно быть — что это… нормально. Шепс уже увереннее подходит и останавливается в шаге от Димы. Матвеев садится ровно на кровати и поднимает голову, встречаясь с чужими глазами. Океан там сейчас немного спокойнее, цвет даже другой. Диме не нравится. Он хочет снова видеть там шторм.       Они разглядывают друг друга без стеснения, внимательно изучая лица. Вампир видит непокорность, желание сорвать чужих демонов с цепей такое сильное, что Дима едва с ним справляется. Позже. Ещё будет время.       Матвеев тянет руку, на что Олег предсказуемо шугается, но Дима лишь качает головой и ждёт, пока Шепс протянет руку в ответ. Это поразительно, насколько легко подчиняется чужая воля перед страхом за жизнь родного человека. Олег неуверенно вкладывает свою ладонь в чужую, Дима осторожно ведёт самыми кончиками пальцев по смуглой коже, невольно поражаясь, насколько размер их ладоней разный, а потом осторожно тянет Шепса ещё на себя, и тот делает последний шаг. Дима вытягивает его запястье, ласково обхватывает ежевичный браслет, чувствуя, как выпирают из-под кожи шипы. Артефакт отзывается теплом на касание хозяина.       — Ты говорил, что готов сделать всё, что угодно, — нежно начинает Дима и всё это время проникновенно смотрит в глаза, его немного ведёт от их глубины.       — Я умру за него, — тихо говорит Олег, и в этот момент Матвеев видит в нём такого ещё мальчишку, совсем молодой же, наивный, не видит, как с ним играется чуть ли не сам Дьявол.       Дима улыбается и качает головой медленно.       — Умирать за него не надо, — отвечает вампир, — мне не нужна твоя смерть. Можешь не верить в это, но твоя жизнь ценна, и я не позволю тебе так просто её лишиться. Ты мне нужен, Олег. Понимаешь?       Шепс смотрит на него растерянно, у него сердце удар теряет, сбивается с ритма. В глазах пока ещё непонимание стоит.       — Люди… не вещи, чтобы быть чьими-то, — словно неуверенно произносит Олег.       — Каждый человек добровольно отдаётся в рабство, — не соглашается Дима, — семье, друзьям, возлюбленным. Мы отрицаем, что готовы принадлежать кому-то, но с радостью отдаём свои сердца в чужие руки.       — Ты не человек, — хмурится Шепс.       — Но мне не чужды человеческие слабости, — улыбается вампир, а потом поднимается на ноги рывком, оказываясь в считанных сантиметрах от мага, вырывая чужой вздох неожиданности, чувствует жар его тела, всё так же держит за руку и ненавязчиво тянет на себя, — клянись быть моим, я покажу тебе настоящую силу, научу с ней работать, — он скользит по чужому запястью, где пулемётом строчит пульс, а потом переплетает их пальцы и склоняется, чтобы дошептать уже на ухо: — я не убью твоего брата, если ты откажешься от него в пользу меня.       Олег отскакивает от него, как от опаляющего огня, вырывает руку, смотрит зло, неверяще, возмущённо. Он дышит часто, губы облизывает торопливо, а Дима усмехается. Вот он — шторм.       — Ни за что, — шипит Олег.       — Не торопись с ответом, — вампир делает шаг обратно к Шепсу и притесняет его в угол комнаты, куда тот отступает неосознанно, — подумай над этим. Ведь знаешь, что будет страшнее? — Дима снова стоит почти вплотную к магу, ему нравится лишать его уверенности, погружаясь в личное пространство, — страшнее будет, если Сашу убьёшь ты сам.       Это звучит словно пощёчина для Олега. Он замирает, теряется, чем Дима и пользуется, кладёт ладонь на чужую щёку:       — А я знаю, что так и будет, — он улыбается, — и в итоге ты всё равно согласишься.       Дима отходит резко, чем вызывает облегчённый вздох Олега. Его сердце заходится в бешенном темпе, и это звучит музыкой для слуха вампира.       Матвеев оборачивается уже у дверей, в последний раз за сегодня смакуя на языке привкус чужой крови в воздухе.       — Кстати, — словно забыв, говорит он, — секрет комнаты тот же, что и круга. Ты же знаешь разгадку?       И он оставляет Олега одного. Снова. Но это будет полезно — мальчишке нужно подумать, хорошо так подумать. При любом раскладе Дима останется в выигрыше, но ему так хочется знать, какую манеру поведения выберет Шепс. Он отчасти непредсказуемый, как горный ветер, сильный, сбивающий с ног, но такой свежий и пленяющий, что Дима просто не может упустить этот полёт.