Призрак Гермионы

      Ноябрь, 1994 год, Хогвартс       Три места в любых соревнованиях, три тура испытаний, три части экзамена, три загадки сфинкса, три брата или сестры в одной из множества историй. В жизни Гермионы было слишком много предпосылок, чтобы считать цифру «три» правильной. Поэтому её дружба с Роном и Гарри всегда казалась надёжной, взаимопоглощающей и поддерживающей. Ведь проще помирить двоих, когда их связывает кто-то третий.       Так Гермиона считала до момента, пока не стала самым близким человеком в школе для двух враждующих друзей. С тех пор политика невмешательства не работала. Попытки их помирить оборачивались скандалами, а желание поговорить по отдельности — ещё большими обидами, где в итоге она оставалась извиняющейся стороной. Гарри и Рон словно ждали минуты, когда она вновь попробует, чтобы вложить в свои речи и удары в стену как можно больше экспрессии.       Но, даже вопреки этому, она старалась.       Гермиона перепробовала всё: уговоры, аргументы, счастливые воспоминания, дебаты, угрозы расправы, шантаж. Но казалось, будто ничего в этой школе не может вновь заставить их говорить друг с другом, не срываясь на крик. Поэтому Гермиона, истратив свои природное обаяние и настойчивость, решилась на самое простое, что могла сделать девушка, стоя между некогда друзьями.       — Гермиона, что случилось? — запыхавшийся Гарри положил ладонь на кору дерева, пытаясь перевести дыхание.       — Я здесь, Гермиона! Джинни сказала, что это срочно! — закричал Рон, подбегая ближе к ним.       Мгновение. Гарри и Рон встретились взглядами. И в эту минуту Гермиона ощутила, будто бы стояла под прицелом двух палочек. Мысль о дурости затеи пронеслась в голове, но было уже слишком поздно, чтобы делать шаг назад.       Гарри сжал зубы, мышцы его лица напряглись, а пальцы крепче обхватили ручку сумки. Рон хмыкнул и вздёрнул подбородок вверх, осматривая Гарри. Не будь здесь Гермионы, возможно, они бы уже бросили друг в друга пару Непростительных.       — Ребята, так больше продолжаться не может, — медленно сказала она, бросая взгляд с Гарри на Рона. — Я понимаю, что у вас сейчас разлад, но стоит…       — Это твоя идея? — спросил Рон, смотря на Гарри. — Сначала имя в кубке, а теперь и Гермиону подговорил привести меня сюда.       — Я уже сотню раз повторял, что не клал имя в кубок, — сквозь зубы прорычал Гарри. — И Гермиону я не просил, а вот ты, возможно, постоянно её используешь.       — Я?       — Хватит! — Гермиона сделала шаг вперёд, прерывая их зрительный контакт. — Мы никогда не придём к миру, если будем продолжать ссориться.       Но они уже её не слушали, колкости одна за одной срывались с их губ, а голоса переходили на крик. Будто бы два движимых Империусом заключённых, они высказывали друг другу наболевшее за несколько лет. В ход шло всё: косые взгляды, тайны, сплетни. Что Гарри, что Рон — оба не гнушались использовать былое доверие, чтобы ударить побольнее.       Вера Гермионы в лучшее гасла с каждым словом.       И тут она заметила Малфоя. Он стоял немного поодаль от них, внимательно наблюдая за сложившейся перепалкой. На его лице играла улыбка, а взгляд сосредоточенно бродил от Рона к Гарри, пока не остановился на ней. Гермиона ощутила укол стыда. Она просто стояла между друзьями, безуспешно пытаясь говорить, пока Малфой наслаждался их ссорой.       — Прекратите! — слишком громко произнесла она, отчего весь двор Хогвартса замолк, уставившись на них.       Рон и Гарри же будто этого не замечали, лишь прерывисто дышали, сверля друг друга злобными взглядами. Пока один из них не обратился к ней:       — Гермиона, кто тебя просил? — выругался Гарри. — Зачем ты нас позвала? Помирить? Ты же видишь: мы не хотим этого! Для чего пробовать заново и заново?       — Потому что Джинни таскается со всеми, у неё нет времени на Гермиону, — грубее ответил Рон. — Если у тебя нет других друзей и тебе одиноко, то заройся в свою книжку и не трогай нас!       Сердце болезненно кольнуло, жар прильнул к лицу, опаляя сознание, а услышанное мгновенно заполнило мысли. Даже не посмотрев ей в глаза, Рон прошёл вперёд и, специально задев Гарри плечом, двинулся прочь из двора Хогвартса, расталкивая по пути других. Гермиона провожала Уизли взглядом, всё ещё с болью воспринимая его слова.       — Хоть в чём-то он прав, — развёл руками Гарри, привлекая её внимание. — Для разнообразия попробуй не лезть в наши дела больше недели. Ты не миссис Уизли, чтобы учить нас, как надо, а как нет.       И Гарри ушёл, оставляя её совершенно одну среди свидетелей очередного провала. Это было не неприятно, а очень больно. В ответ на попытку помирить она услышала, что просто одинока. Не потому, что она друг, не потому, что волновалась и переживала, а потому, что чувствовала себя никчёмной.       Так они трактовали её действия? Так они видели её?       Ком застрял в горле, а пальцы крепче сжали корешок книги, чтобы не задрожать. Подняв взгляд, Гермиона вновь увидела Малфоя. На его лице уже не было улыбки или интереса. А в глазах… Может быть, ей показалось, но там мелькнуло сожаление.       И в тот момент Гермиона почувствовала опустошение. Её друзья — те, с кем она прошла слишком много испытаний для своих лет, — напомнили ей об одиночестве.       А она просто желала помочь.       Гермиона видела, как им тяжело, плохо друг без друга, и всего лишь хотела всё вернуть. А в итоге осталась одна среди кучи насмешек, с неудавшейся попыткой примирения и их словами, громко звучащими в голове.       Они отдавали болью и неприятной правдой.       Август, 1999 год, Малфой-мэнор       Когда реальность загоняет в угол, из которого нет спасения ни во снах, ни в грёзах, ни в вере в лучшее, следует отдаваться ей. Пока человек борется с демонами, грызущими изувеченную душу, они кусают глубже, не желая быть брошенными. Порой их нужно впустить, позволить пройтись по болезненному сознанию пожаром, лишь тогда они успокоятся.       Как бы мир ни убеждал в обратном, существовала боль, которую просто нужно прожить.       Воспоминания одолевали Гермиону с разных сторон, избивая розгами оттенка неприкрытого сожаления. Теперь все слова, сказанные раньше, поступки, события, ссоры — всё показывалось со стороны давно забытой, но самой логичной. Гермиона просто никому не нужна.       В один момент она поняла: разум играл с ней в прятки, нарочно закрывая неприятные выводы и болезненные сцены в шкафах сознания. Заботясь о ней, мозг забывал плохое, прятал в долгий ящик и не собирался показывать, делая вид, словно ничего не произошло.       Зачем лишний негатив? Почему его необходимо помнить? Часть людей считала, что человеку такое не нужно, поэтому они знали лишь яркое, прекрасное и удивительное. Но попытка избавиться от боли провоцировала спрятанное вернуться с удвоенной силой. Не только мстя за то, что его забыли, но и истязая за каждое мгновение, когда человек верил, что всё хорошо.       Одна часть сознания, помнящая лишь хорошее, веселилась и радовалась с друзьями, любила, верила, была готова умереть за них. А вторая, испытавшая каждый оттенок разочарования и сожаления, била по стенам комнаты без окон и дверей, умоляя одуматься. Первая не желала слышать вторую, отчего последняя стекленела и становилась особенно жестока.       Пожалуй, единственное, что Гермиона не изучала с огромным усердием, — собственная боль. Раз за разом, после каждого отторжения, ссоры и обиды, Гермиона возвращалась. Давала вторые, пятые, десятые шансы и верила, что это заключительный случай.       Какой срок годности прощения, если его попросят вновь? Иногда несколько дней, порой пара недель, последний раз был месяц. Гермиона целых тридцать дней не ощущала себя лишней, чужой и ненужной.       И она радовалась, пыталась совладать с собой во имя общей цели. Гермиона считала, будто делает это не только ради себя, но и ради друзей. Тех, кого называла семьёй, и тех, кто отдал её Малфою, признав свою жизнь важнее. Дружба стала односторонней под угрозой жизни или она всегда была такой, только с небольшими проблесками заботы?       Сколько раз они предпочитали её кому-то? По пальцам скольких рук можно пересчитать вещи, что были важнее Гермионы? Квиддич? Она не любила на него ходить, но её заставляли, потому что для других это важно. Для них, не для неё. Библиотека? Гермионе нравилось там находиться, а всем остальным нет, и разве побеждали её интересы? Нет, выигрывало мнение большинства.       Оно всегда было первым, но Гермиона не понимала этого, находившись в меньшинстве. Ей, чтобы доказать свою правоту, приходилось аргументировать, идти на хитрости и уловки. Но почему друг должен так поступать? Почему хоть раз её слов не было достаточно? Почему её не выбирали?       Рон всегда просил её о помощи, Гарри нет, но свои задания выполнял настолько неумело, что это приравнивалось к просьбам Рона. Ни одного аргумента, угрозы или скрытого шантажа, а она уже готова помочь, потому что верила в их дружбу.       Причём в одностороннюю.       Можно ли было сказать, что Гермиона — удобная привычка? Да. «Золотое трио» — звучало превосходно до момента, пока не оказался в нём. Лишь там Гермиона чувствовала, что она не важная деталь механизма дружбы, а окно в подземельях. Да, за ним интересно наблюдать, оно давало множество преимуществ. Но по факту являлось лишь частью интерьера.       Гермиона делала жизнь проще, легче, но её всегда могли заменить, и они не раз так поступали. А после было достаточно пары грустных взглядов, извинений, и Гермиона, будучи человеком одиноким и слишком верящим в людей, соглашалась. Следом шли несколько недель послушания и видимой поддержки, а после всё заново. Словно она прошла испытательный срок — и её выпустили по амнистии. Из-под стражи хорошего поведения и признаков дружбы.       В какой момент стоило перестать давать новые шансы? Она бы узнала, не заплатив за последний собственной жизнью.       Скрежет металла о деревянный стол заставил её открыть глаза. Перед собой Гермиона увидела темноту. Мрачную, бесконечную и отражающую, словно она смотрела в собственное сознание, видя там млечный путь из ничего.       Дыхание перехватило от понимания, что она, всё ещё живая, в Малфой-мэноре. Дом с большими кроватями, мягкими матрасами, стенами с росписью ручной работы и огромными окнами, где недоставало разве что решёток.       — Простите, пожалуйста. Рене не хотела разбудить вас, — послышался голос впереди.       Приподнявшись на локтях, Гермиона заметила погрустневшую эльфийку, которая опустила уши, тяжело вздыхая. Боль вновь кольнула сердце, когда могила Добби серыми красками начала вырисовываться перед глазами. Очередной друг, который просто хотел помочь им. Он тоже дал шанс, за который заплатил жизнью.       — Рене принесла мисс Гермионе завтрак, — произнесла домовая, подходя к кровати и укладывая поднос на тумбочку.       Улыбнувшись, она аккуратно налила в чашку чай, с удовольствием вдыхая его аромат. К удивлению, в отличие от всех виданных Гермионой домовиков раньше, Рене будто ощущала себя счастливой.       На ней не висела испачканная наволочка, где вместо ниток использовались узлы. Напротив, Рене была одета в пышное розовое платье идеального пошива, а из-за уха виднелся цветок.       — Обязательно покушайте и выпейте чаю. Он бодрящий, даёт силы и избавляет от душевных недугов, — наказала Рене, улыбаясь, а после щёлкнула пальцами, призывая одежду.       Светлый свитер крупной вязки лёг на постель вместе с широкими тёмными джинсами. От них веяло душистым мылом и пионами, а лёгкое тепло, струящееся от ткани, согревало даже на расстоянии нескольких сантиметров.       — Палочку у вас забрали, — растерянно произнесла Рене. — Но вы можете воспользоваться ванной, дверь в углу комнаты, или позвать меня. Я буду рада о вас позаботиться.       На мгновение Гермионе показалось, что она вновь очутилась дома. Там по утрам мама готовила завтрак, наглаживала свежепостиранную одежду и была готова выслушать любое её беспокойство. На душе потеплело, возвращая её во времена, когда всё было хорошо. Но спустя минуту Гермиона ощутила отрезвляющий холод, осознав, что это прошлое.       — Спасибо, — Гермиона кивнула, нервно поджимая губы.       Ей хотелось узнать у Рене, как отсюда выбраться или сбежать, но спрашивать об этом ни в чём не повинное создание не поворачивался язык. Гермиона понимала, что могла попросить доброжелательную Рене не обо всём, ведь если та ей поможет — лишится головы.       — Прошу вас, не расстраивайтесь, — заволновалась Рене и взяла чашку, отдавая в руки Гермионы. — Я остудила чай, чтобы вы не обожглись. Выпейте, отдохните, разложите вещи.       Рене кивнула на сумку, лежащую на столе.       — Хозяин придёт вечером с вами поговорить, а после я накормлю вас вкусным ужином, — радостно сообщила Рене, а увидев на лице Гермионы горькую улыбку, добавила: — Я могу что-то ещё сделать для вас, мисс Гермиона?       — Моя просьба карается множеством пыток, — покачала головой Гермиона, делая глоток чая.       Рене нахмурилась, а после быстро заморгала, словно не понимая, о чём ей говорят.       — Рене никто не сделает больно, пока хозяин жив, — пояснила она.       Эльфийка подошла к кровати, а после легко на неё запрыгнула, усаживаясь рядом с Гермионой и поглаживая её по плечу.       — Хозяин и о вас позаботится, мисс Гермиона. Не переживайте, всё будет хорошо, — воодушевленно говорила она.       В словах Рене было столько искренности, что Гермионе стало её жаль. На мгновение она даже подумала, будто эльфийка под Империусом, из-за чего настолько открыта и приветлива. Но блеск в глазах и абсолютное спокойствие её разубедили. Рене говорила то, во что верила, и от этого стало лишь больнее.       Гермиона видела Добби, она знала, как здесь относятся к эльфам, она знала, как все с ними обращаются, и ни за что бы не поверила, что Малфой другой.       — Зовите, если что-то потребуется, — с улыбкой ответила Рене и в эту же секунду исчезла.       Радушие и гостеприимство домовика затмевали понимание Гермионы, где она находилась и чего от неё ждали. Будто бы она не в доме врага, где из неё вытащат всю информацию, прежде чем убьют, а зашла в гости к старому другу. Это было частью плана Малфоя? Он хотел, чтобы Гермиона расслабилась здесь? Доверяла ему? Она бы не удивилась.       Слизеринцы — люди далеко не самые благородные, отчего наиболее опасные. В отличие от других факультетов, где предатели предпочитали грубую силу, тёмные артефакты и яды, эти ребята никогда не прибегали к действию напрямую. Будто змеи, они проникали в самые потаённые углы, затаивались, выжидали, строили планы. А когда ты хотел от них сбежать, осознавал — твой дом давно в их власти.       И Малфой, как змей едва ли не по крови, имел все качества, способные привести к победе. Это она усвоила ещё в Хогвартсе. В отличие от её друзей, Малфой обладал острым умом и, что самое главное, никогда не пытался показать его. Для него хорошие оценки, успехи на занятиях, уважение в лицах сподвижников и восхищение преподавателей было само собой разумеющимся. По крови, а не по знаниям. Он не нёсся кричать, насколько великолепен, лишь чётко указывал на это в подвернувшихся баталиях, выходя из ситуаций победителем.       К тому же Малфой был отличным стратегом и манипулятором. Сделать грязную работу чужими руками, спровоцировать, подтолкнуть, убедить — это то, чем он мог гордиться не меньше, чем превосходно по зельям. Ему не приходилось стоять в эпицентре битвы, зато он отлично убеждал, как это важно делать остальным. Будто названный король, наблюдающий за кровопролитием из окна самой высокой башни.       А что самое опасное — он умел ждать. Учтиво, с предвкушением скорой победы и кучей искромётных комментариев Малфой смотрел, как его планы медленно воплощаются в жизнь.       И все его качества — отвратительные и восхищающие одновременно — подписывали ей приговор не на смерть, а на долгую и мучительную пытку.       Заставить Малфой её не мог, и оставалось лишь надеяться, что он не скоро это осознает.       Вопрос в другом — что он использует первым? Легилименцию? Малфой владел ею отлично, Гермиона понимала это благодаря собственному учителю окклюменции. Он знал Малфоя с пелёнок и всегда указывал, что лишь подобный уровень мастерства позволит ей не умереть.       Апрель, 1998 год, штаб номер пять       — Мисс Грейнджер, — раздражённо произнёс Снейп, опускаясь на стул, — если бы я знал, что в окклюменции вы так же бездарны, как в таланте молчать…       — То у вас бы всё равно не осталось выбора, — отрывисто ответила Гермиона, не сумев сдержать потока злости из собственного сердца. — Давайте сделаем перерыв.       Она тяжело выдохнула и поднялась на ноги, осматривая хижину в поисках кувшина. Подойдя к нему, Гермиона налила себе воды в стакан и залпом его опустошила, блаженно прикрывая глаза. Механические действия после нескольких часов издевательств над сознанием были подобны глотку свежего воздуха в духоте. Хотелось замереть в желанной неге на пару минут, чтобы забыть каждое постыдное воспоминание, не сумевшее ускользнуть от внимания Снейпа.       Если бы она могла, уже ушла бы прочь, чтобы помочь Гарри формировать оставшиеся штабы, но нет. Гермиона и сама понимала, что так было нужно. Эти занятия должны — нет, обязаны — сделать её сильнее перед лицом врага. Поэтому вопросы «заниматься или не заниматься?», «терпеть или не терпеть?» не стояли. Это важно, нужно и необходимо.       Развернувшись, она села обратно на стул и наклонила голову вправо и влево, слыша характерный хруст, а после открыла глаза, вновь посмотрев на Снейпа. Он же будто забыл о ней. Его взгляд был устремлён в одну точку на полотне палатки.       Иногда у Снейпа такое бывало. Гермиона списывала это на распутье, перед которым он каждый день стоял.       В отличие от всех, Снейп играл на две стороны, и некоторые до сих пор не могли понять, за какую искренне. Он носил Тёмную метку, являлся директором Хогвартса, на его руках была кровь Дамблдора. Но при этом он предоставлял Грюму всю информацию о Пожирателях смерти, ходах Тёмного Лорда, его планах и обстановке в рядах. Снейпу доверяли и в Ордене Феникса, и среди подданных Реддла. Но его истинный мотив не был понятен, кажется, даже ему.       Окружённый невероятным потоком людей, но при этом всецело одинокий — они были похожи. Вокруг Гермионы тоже были друзья, соратники, те, с кем она многое прошла бок о бок. И казалось, они должны быть уверены друг в друге, но Гермиона никогда подобного не испытывала.       Гермиона была готова отдать жизнь за Гарри и Рона, но не сказала бы, что они ответят ей тем же. Точно так же и о Снейпе, борющемся за давно мёртвое. Он мог сделать всё ради чёртового мира, но никто с обеих сторон не был готов на всё для него. Поэтому он вызвался учить её?       — Покажите ещё раз? — выдохнув, спросила Гермиона.       Взгляд тёмных глаз коснулся её лица, и Снейп кивнул, поднимаясь на ноги. Не отходя от собственного душевного траура, он с некой жалостью посмотрел на неё.       Сердце пропустило несколько болезненных ударов.       Снейп нервно облизнул губы, прежде чем ответить:       — Начинайте.       Гермиона положила руки на колени, вобрала в лёгкие побольше воздуха и устремила взгляд на него, произнося заветное:       — Легилименс.       Уже готовая встретиться с ощутимой преградой, Гермиона нырнула в его сознание. Она почувствовала колючий укол в разум, прежде чем это увидеть.       Перед ней рисовалось сегодняшнее утро в штабе, где Снейп зашёл в один из домиков и застал картину, которую они оба предпочли бы забыть.       Практически обнажённая Браун, прижатая телом Рона к шершавой стене, обнимала его за шею, оставляя мелкие поцелуи на подбородке. Тошнота подкатила к горлу.       — А теперь скажи: я или Грейнджер? — требовала Браун, обдавая дыханием лицо Рона.       — Ты, Лаванда, только ты, — блаженно говорил Рон, смотря в её глаза. — Она мне не нужна…       — Молодые люди, я вам не мешаю? — строгий голос Снейпа заставил их едва ли не закричать.       Лаванда отвернулась к стене, пытаясь ладонями прикрыть грудь, когда Рон растерянно глядел на профессора, потирая затылок.       Вот откуда жалость в глазах, казалось, чёрствого преподавателя. Поэтому он смотрел на неё сегодня так, будто она завалила все экзамены.       Рон вновь это сделал. Ещё вчера он говорил, что Лаванда ничего для него не значит, как ему важна дружба Гермионы и что после войны он останется с ней. А уже сегодня утром едва ли не трахал Лаванду, признаваясь в обратном.       Выскользнув из сознания Снейпа, Гермиона ощутила, как слёзы обжигают лицо, стекая по её щекам. В очередной раз выбрали не её, в очередной раз близкий человек, один из немногих, кто находился рядом, предпочёл другую.       Чего стоили все слова и обещания, если в итоге она всегда оставалась в одиночестве?       — Думаю, на этом мы закончим, — ответил Снейп, удаляясь из хижины, но уже у двери, когда он схватился за ручку, Гермиона его окликнула:       — Спасибо.       Он не ответил и на последующих занятиях делал вид, будто бы ничего не произошло. За это Гермиона ему была благодарна, за это и окклюменцию.       Август, 1999, Малфой-мэнор       Воспоминания оттягивали её от размышлений о Малфое к собственным проблемам. Злость подкатывала к горлу волной обиды, вызывая жжение в теле и невероятное желание кричать. Она всегда прощала, заботилась, помогала, превозмогала боль, страдания, и всё ради общих целей, друзей, близких.       Гермиона верила, что это правильно, что так должно быть. И в глубине души мечтала, что доброта и любовь вернутся к ней взаимностью.       Получилось наоборот.       Слёзы вновь покатились по щекам, и Гермиона опустила чашку с чаем на тумбу, вставая с кровати. Вобрав в лёгкие побольше воздуха, она закрыла лицо руками, отрицательно качая головой.       Это не должно было закончиться так!       Желание забыться и покинуть этот мир становилось ощутимее. После смерти не было боли, обиды и ненависти. По ту сторону реальности жить было проще.       Открыв глаза, Гермиона посмотрела на свежую одежду.       Не испачканная землёй и кровью, чистая и свежая. Роскошь, позволить которую становилось труднее с каждым днём.       Взгляд метнулся к ванной. Смыть с себя реальность Гермиона не могла, да и едва ли журчание воды способно заглушить душевные страдания. Но соблазнительная близость тепла при полнейшей апатии и желании надрывать горло в болезненном крике победила.       Вещи она опустила на тумбу у входа и, осмотрев помещение, горько усмехнулась. Радость заставила истеричный смешок сорваться с губ. Давно она не видела места, где присутствует санитария.       Как таковой ванны здесь не было. Посреди комнаты расположилось небольшое углубление, напоминавшее бассейн, с ведущей ко дну кафельной лестницей. По углам были установлены позолоченные краны, а по краю вырисовывалась длинная змея, пожирающая свой хвост.       Дрожь пробежала по спине.       Поджав губы, Гермиона двинулась к одному из кранов, присаживаясь рядом. Вода мгновенно хлынула вниз, стремительно заполняя собой пространство. Наблюдая за наполняющейся ванной, она вновь усмехнулась, кожей чувствую приятное тепло.       Встав, Гермиона коснулась края футболки, снимая и сбрасывая ту на пол, за ней последовали джинсы, бельё, заколка для волос. Процесс успокаивал. Действия привычные и отработанные, потому спасающие от ментальных ран.       Избавившись от одежды, Гермиона опустила веки, прислушиваясь к журчанию воды и собственному дрожащему дыханию. На мгновение она задумалась, почему тело содрогалось, но тут же сосредоточилась на плиточном узоре, оттягивая провокационные мысли.       Гермиона ступила на кафельную лестницу, ведущую вниз, и шаг за шагом начала опускаться в воду, пока та тёплым покрывалом не коснулась ног. Ощутив приятную влагу, Гермиона закрыла глаза и села на одну из ступеней.       Воспоминания вновь душили.       «Она мне не нужна».       Ком образовывался в горле, унося её в прошлое с привкусом предательства.       «Если у тебя нет других друзей и тебе одиноко…»       Горячие слёзы болезненно омывали глаза, кровь приливала к лицу, повышая температуру тела.       «Пообещай сделать это быстро».       С губ слетел животный вскрик, а грудь сковало узлом из шипов. Дышать стало невозможно.       «Прости».       Слёзы покатились по щекам, всхлипы отскакивали от кафельных стен ванной, погружая Гермиону в пучину предательства.       Он извинился. Извинился, что предал. Они постоянно так делали. Сначала уничтожали её, заставляли покрываться кромкой боли, а после говорили заветное «прости» — и всё, будто бы ничего не случилось. Ситуации менялись, страдания от них возрастали, обида душила, а они всегда делали одно и то же.       Словно прощение было точкой, которую необходимо поставить, и неважно, что произошло.       Так они извинились и за предательство. От этого злость и обида лишь усиливались, не давая спокойно жить. Последствия их очередного выбора свалились на неё грудой тяжёлых камней, не позволяющих существовать. Она надеялась всё закончить, умерев, но у неё отобрали и эту возможность.       Коснувшись воды, Гермиона плеснула её себе в лицо, желая освежиться. Но попытка успокоиться понесла за собой более ужасную мысль. Наполняющаяся ванна ненадолго показалась лучшим выбором, а её лестница выглядела слишком притягательно для изничтоженного человека.       Поджав губы, на которых все ещё оставался вкус слёз, Гермиона кивнула, словно убеждая себя в верности выбора.       Она завела руки за спину, касаясь ладонями кафельной плитки, и медленно опустилась. Углы ступеней впивались в кожу, глотки воздуха становились больше, но решение всё равно оставалось правильным.       Закончить всё. Стереть боль существующую и будущую.       Вода продолжала прибывать, касаясь живота Гермионы.       Перед глазами рисовались мечты и цели, которым не суждено осуществиться. Из-за них она горько улыбнулась.       Глупо думать о будущем, когда умираешь.       Но именно эти мысли позволяли сохранять спокойствие в последние минуты жизни.       После войны Гермиона хотела пойти в Министерство. Заняться новыми законами, изменить устоявшийся уклад вещей и мир, где предстоит жить.       В начале она бы дала свободу и жалование домовикам. Гермиона грезила, чтобы их деятельность превратилась в профессию, не оставив и следа от рабской идеологии. После её руки взялись бы за образование. В Хогвартсе не хватало многих предметов, требующих глубокого изучения. Макгонагалл была бы ею довольна…       Теплота касалась груди, расслабляя тело. Оно становилось легче, будто Гермиона очищалась от настоящего.       В каждом волшебном виде она бы выбрала лидеров. Это помогло бы решать вопросы без войн, склок и забастовок. Переговоры, дипломатия и поиск решения с лучшим исходом для всех сторон. Постепенно все бы пришли к лучшему миру, где не возродится движение Тёмного Лорда. Ни одной смерти по праву рождения. Британия бы процветала.       Вода касалась ключиц, оставалось немного, чтобы успеть вспомнить все детали.       Гермиона бы радовалась семьям Гарри и Рона, гуляя с их детьми в выходные. Встретила бы мужчину, из-за которого сердце трепетало, построила бы с ним будущее, семью. Она хотела дочь и сына, похожих на отца, и надеялась создать для них мир без грамма притеснения.       Но всё это осталось лишь в мечтах.       Глаза закрылись сами собой, когда влага подкатила к носу, не позволяя дышать. Тело рефлекторно пыталось податься вперёд, выползти из воды, спастись, вновь вдохнуть полной грудью, но Гермиона противилась. Будущего у неё не было, желания жить тоже. Смерть стала единственным выходом, и пусть это произойдёт сейчас, в этой ванной, чем от рук Малфоя или очередного Пожирателя. Она хотела спокойно покинуть этот мир…       Лёгкие наполнялись водой, кислород больше не прибывал, сознание ускользало. Это был конец, всё заканчивалось…       Тяжёлые ладони на её теле, шёпот заклинания.       Резкий вдох, и она подорвалась с пола, откашливая воду. Пальцы сами опустились на шею, пока Гермиона жадно глотала воздух, закрыв глаза. Под собой она чувствовала твёрдую каменную плитку, рядом слышала прерывистое дыхание, а в душе ощущала пустоту. Никаких эмоций и воспоминаний, словно на несколько мгновений она забыла обо всём.       — Ты для этого выживала на войне, Грейнджер? — раздражённый голос Малфоя заставил её открыть глаза. — Чтобы утопиться?       Тяжело дыша, Гермиона опёрлась ладонями о пол, смотря на наполненную ванну. Та должна была стать её могилой. Мысли о последних мгновениях сразу просочились в сознание, напоминая о причинах.       — Зачем ты спас меня? — сквозь зубы произнесла она, чувствуя, как солёные слёзы вновь катятся по щекам. — Тебе недостаточно? Найди себе другую энциклопедию, а меня убей, как и хотел!       Её голос сорвался на крик, когда она ударила кулаком по плитке. А после ещё раз, ещё раз и ещё, пока вода на полу не окрасилась в красный. Малфой схватил её за плечо и развернул, заставляя смотреть на себя.       В его глазах Гермиона заметила ранее невиданное.       Страх.       — Приди в себя, Грейнджер, — строго произнёс он, глядя на неё. — Не уподобляйся своим односторонним друзьям. Не предавай сама себя.       Слова эхом звучали в голове, пока она наблюдала за его глазами, где лёд обволакивал беспокойство. Это напоминало, что перед ней был Малфой.       На коленях, в собственной ванной, перед обнаженной Гермионой сидел Драко Малфой. И смотрел он так, будто она пыталась забрать самое дорогое в его жизни. Это осознание скользнуло в разуме обоих.       Малфой встал и схватил со столика полотенце, бросая ей. Взяв ткань, Гермиона прикрылась и опустила голову. Малфой хмыкнул и крепко сжал палочку. Он быстро произнёс заклинание, осушая ванну и приводя её в порядок.       — Жду тебя в комнате, — сказал Малфой, убирая древко. — И если решишь разбиться о кафель, подумай, насколько облегчишь мне жизнь.       С этими словами он ушёл. Развернулся и быстрыми шагами двинулся к выходу. Гермиона подтянула к себе полотенце и посмотрела на окровавленную ладонь со сбитыми костяшками. Ощущение боли начало возвращаться.

***

      Когда Рене бадьяном коснулась её ран, Грейнджер тихо зашипела, но руку не отдёрнула. Она терпеливо отвела взгляд и поджала искусанные губы. Ни уверенных движений, ни отточенных ответов, ни громких криков, угроз или напоминаний. Она словно терялась в реальности, не зная, как жить дальше. Впрочем, вероятно, так и было.       Человек, верящий в людей до глубины души и стремящийся жить до боли в костях, вдруг решил умереть. Грейнджер точно была на грани.       Он нашёл её в ванной под водой. Она практически не дышала, балансируя между жизнью и смертью.       Картина, снившаяся в кошмарах.       Страх, накрывший его в тот момент, заставил вспомнить все существующие заклинания, чтобы спасти её. И у него это получилось. Драко за руку вытащил её из могилы в момент, когда почти потерял.       Она не могла умереть. Не после кучи предательств, безразличия названных друзей и вечности на вторых ролях. Грейнджер пережила и прошла, стерпела и перенесла слишком много, чтобы так просто покинуть этот мир. Её время должно настать, и Драко отдал бы всё, чтобы быть рядом в этот момент.       Но прежде у них есть дело.       Важное, как сотворение мира, и ценное, как вера в лучшее.       — Спасибо, Рене, можешь идти, — произнёс Драко.       — Я вернусь завтра утром и посмотрю всё, — эльфийка улыбнулась и исчезла, оставляя их наедине.       С влажных волос Грейнджер стекали капли воды, грудь равномерно вздымалась, пальцы крепко обхватывали запястья, а в глазах витали вопросы. Драко подавил желание улыбнуться взгляду, возвращающему его в довоенное время. Там Грейнджер всегда смотрела так.       — Лучше бы ты дал мне умереть, — выдохнула она. — Ответов всё равно не получишь, я бесполезна.       Он ухмыльнулся и тихо рассмеялся, наблюдая за выражением её лица. Судя по всему, Грейнджер ждала угроз, пыток, длинной тирады о том, какие все вокруг грязнокровки, а он чистокровный, но нет.       — Сколько себя помню, — отметил Драко, локтями упираясь в колени и смотря на неё снизу вверх, — менялись время, события, преподаватели, но одно оставалось неизменным.       Он замолчал на несколько секунд, чтобы увидеть животный интерес в карих глазах.       — Ты всегда полезна, Грейнджер, — ответил Драко, откидываясь на спинку кресла. — Знаешь, это ужасно раздражает, но вместе с тем восхищает. Ты умудряешься даже в самой удивительной ситуации оказаться выходом.       — Например, мою жизнь можно обменять на две других? — перебила она его, скрестив руки на груди. — Ты, Малфой, талант. Так легко убедить друзей предать.       Злость волной накатила на сердце, заставляя то сжаться. Раздражение на лице Малфоя проступило раньше, чем Грейнджер успела это понять, поэтому лишь через пару секунд она довольно ухмыльнулась.       И это в нём вызывало непреодолимый гнев. Грейнджер, будучи отличницей, солдатом Ордена Феникса, членом отряда Дамблдора и создательницей кучи правил в защиту домовиков, не видела очевидных вещей. Даже сейчас её продали, обменяли на чужую жизнь, а она продолжала винить его. Человека, забравшего её из леса живой и невредимой, спасшего несколько минут назад в ванной…       Это было выше его сил, Драко не хотел, но понимал её.       Цепляясь за устоявшееся прошлое, она ненавидела, когда его разрушали. И не важно, насколько в нём было больно.       Могло показаться, будто Грейнджер нравилось быть ничем. Страдать и оставаться в тени названного героя. Но Драко всегда помнил её амбиции, желание быть лучше, сильнее, важнее. Они взыграют в Грейнджер, но позже. А сейчас ей, как и ему когда-то, нужны время и правильная мотивация, чтобы опять вдохнуть свежий воздух жизни.       — Я не заметил, что бы ты была сильно против, — с ухмылкой ответил он. — Даже решил, будто рада уйти со мной на верную смерть. Скажи, тягу к самопожертвованию у вас дополнительно преподавали?       — Замолчи! — закричала Грейнджер.       Её щёки покраснели, кулаки сжались, а дыхание участилось. Злость, которую она держала на поводке, вырывалась наружу громко. Драко это нравилось. Грейнджер была прекрасна, а гнев придавал ей смелости и уверенности.       Из-за занавеса потерянности выглядывала сущность, порожденная годами обид.       — Что ты знаешь о самопожертвовании, Малфой? — сквозь зубы прошипела она. — Я предложила тебе защиту, хотела поддержать тебя из-за родителей, а ты решил убить меня.       Она подскочила на ноги и стремительно подошла к нему, руками хватаясь за подлокотники и нависая над ним.       — Твоя мать была хорошим человеком, Малфой. В память о ней ты должен перейти на правильную сторону, — твердила Грейнджер, смотря в его глаза.       И хоть упоминание Нарциссы тяготило сердце, подрывая сжать крохотную шею Грейнджер, Драко сдерживался. Состояние, на котором она балансировала, сложно было назвать адекватным, и воспринимать сказанное всерьёз он не собирался. Она пыталась давить на раны, заставить его играть по своим правилам. И ради чего? Чтобы договориться о побеге? Исправить оплошность друзей?       Грейнджер верила, что Орден Феникса — её дом, за который она должна бороться, даже если её там уже похоронили. На это было больно смотреть.       — Позволь уточнить, — спросил Драко. — Правильная — это где ценность твоей жизни равна жизни Поттера и Уизли?       Гермиона задержала на нём взгляд всего на пару мгновений, чтобы убедиться в услышанном. А после оттолкнулась от стула и отвернулась от него, тяжело дыша. Пройдя несколько шагов, она застыла у окна, ладонями упираясь в подоконник. Её плечи содрогались, Грейнджер пыталась совладать с собственным гневом, съедающим её изнутри.       — Что ты понимаешь? Ты же никого близко к себе не подпускал, — выплюнула она, развернувшись. — Тебе ведь никто не нужен, так?       Драко встал с кресла, убрал руки в карманы брюк и медленно подошёл к ней, неотрывно смотря в глаза, где скапливались слёзы.       — Мне нужны лишь те, кто мне дорог, Грейнджер, — спокойно ответил Драко, когда она вздёрнула подбородок. — Список короткий, но важный. Я не добавляю в него тех, кто продаст меня, когда подвернётся случай.       — Нравится мне это повторять, да? — переходя на шёпот, спросила Грейнджер.       По её щеке покатилась слеза.       Драко хотел обнять её, прижать к себе, успокоить, но понимал — сейчас слишком рано. Ему нужно побыть для неё злом, чтобы однажды стать спасением.       Даже малые дети ненавидят вкус зелий, которые их лечат.       — Мне понравится, когда ты выложишь все тайны, — ответил он. — И ты это сделаешь, Грейнджер, по своей воле.       — Тебе придётся ждать вечность, — ответила она, обжигая его лицо дыханием.       — Если потребуется, я подожду и вечность.       Он сделал несколько шагов назад, наслаждаясь реакцией на двусмысленность собственной фразы, и развернулся, направляясь к выходу. Лишь в конце, когда он почти вышел за дверь, Малфой обернулся.       — Ты понравилась Рене, хотя бы ради неё не пытайся умереть.       Закрыв дверь, он ушёл, оставляя её в одиночестве.