Призрак Гермионы

      31 октября, 1999 год, поместье Лестрейнджей       Музыка ласкала слух, приторный аромат дорогого парфюма вызывал тошноту, а здешние разговоры заставляли кулаки сжиматься. Пожиратели смерти не умели праздновать весело, с блеском в глазах и лёгкостью в жестах. Каждое мероприятие походило на небольшую коронацию, где каждый хотел казаться лучше других. Только превосходство, дорогие одежды, высокомерные взгляды, полное отсутствие эмпатии и безразличие к чужим успехам.       Будучи рядовым, Драко никогда не был здесь частым гостем. Всегда находилось более благоприятное занятие: убийство, охота, вынашивание плана по свержению Тёмного Лорда. Драко не скучал. Но с некоторых пор, когда собственные цели стали осуществляться, ему пришлось здесь показаться. И не как Пожирателю смерти, а как лидеру.       Тёмный Лорд назначил его несколько месяцев назад своей правой рукой. В далёком мае, когда сам покинул собственных солдат, желая лишь наблюдать за победой. Так считали все, кроме четверых волшебников, прекрасно понимавших, что, если правда вскроется, мгновенная смерть — лучшая мера наказания, которая их ждёт.       Именно они — Малфой, Паркинсон, Нотт и Забини — знали, что Тёмный Лорд не набирается сил и не отдаёт Малфою приказы для других Пожирателей. Это всего лишь общепринятая ложь, которую потребляли с большим удовольствием.       Много ли нужно, чтобы приказы походили на отданные Томом Реддлом? Нет, меньше эмоций, больше одержимости, бесконечная кровожадность, отсутствие суда и следствия.       Драко справлялся удачно, пока сам Тёмный Лорд прозябал жизнь в самой защищённой башне на свете. Там стояло чуть больше сотни защитных проклятий, постоянно дежурил один из четверых — сегодня была очередь Блейза, — а в еду добавляли магловские препараты, притупляющие сознание. Было сделано всё, чтобы Лорд, лишившийся почти всех своих крестражей, оставался запертым.       План работал, никто не задавал вопросов. Пожиратели продолжали бороться, не подозревая, что их лидер давно на грани жизни, державшейся на Гарри Поттере…       — Иногда мне кажется, что в один из вечеров они наставят на нас палочки, — прошептала Пэнси, делая глоток шампанского.       — Эти? — усмехнулся Тео, осматривая Пожирателей смерти.       Все они разгруппировались по кучкам, выпивая, обсуждая и танцуя в хэллоуинскую ночь.       — Не думаю, что кто-то здесь способен усомниться в Малфое и устоявшейся легенде, — хмыкнул Тео.       — Но однажды это случится, они начнут задавать вопросы, — не унималась Пэнси. — И чем дольше Драко тянет, тем стремительнее растут шансы.       — Я рад, что ты так уверена во мне, — произнёс подошедший Драко, осматривая её с ног до головы.       Пэнси недовольно фыркнула и поставила бокал на поднос проходящего мимо официанта. Скрестив руки на груди, она недовольно осмотрела присутствующих, пытаясь скрыть собственное беспокойство за высокомерием.       — Чем сейчас занята Грейнджер? — выдохнула она, переводя взгляд на Драко.       Он сделал глоток из бокала с огневиски и очаровательно улыбнулся, посматривая на часы.       — По моим расчётам, думает, куда убрать тело Сириуса Блэка, — буднично ответил Драко.       Тео и Пэнси переглянулись и мгновенно улыбнулись, смотря на довольного Драко. Все они ждали, когда наступят решительные действия. А вернее, Пэнси, Тео и Блейз ждали, а Драко надеялся. Он пытался понять, сколько ещё времени потребуется Грейнджер, чтобы прийти к нужным целям.       И он был рад, что это произошло достаточно быстро, с полнейшей отдачей и огнём в карих глазах. Потому что то упоение, с которым Грейнджер собиралась на убийство Сириуса Блэка, было подобно ласкающей слух музыке победы. Она решила это сама, она жаждала больше всего на свете и была благодарна, что у неё появилась такая возможность. А Драко… Он испытывал небывалое удовлетворение, что сам предоставил её Грейнджер.       Ему нравилось быть амбассадором границ её мести.       — Мы близко, — прошептала Пэнси и подняла взгляд на Драко. — Она знает обо всём?       Он ей не ответил, лишь отвернулся, кивая проходящему Рудольфусу Лестрейнджу.       — Драко, — недовольно произнесла Пэнси. — Только не говори, что скрываешь от Грейнджер происходящее.       — Пойду поищу Гринграссов, — бросил Тео, скрываясь в толпе Пожирателей.       Гнев Пэнси не был очень страшен, он выматывал. А так как заставить её молчать они не могли, хотя бы потому, что были друзьями, то скрывались от её нападок. Тео бежал с палубы первым, предвкушая, как за соучастие ему припомнят каждую неудачу с Дафной и количество ошибок в отношениях.       — Грейнджер, конечно, особенная, — хмыкнула Пэнси, — но не думаю, что она сильно обрадуется, когда поймёт, что ты используешь её.       — Она не готова к правде, — оборонялся Драко, продолжая улыбаться окружающим.       — Она верит тебе, Драко, — взмолилась Пэнси, тяжело выдыхая. — Исходя из всего, что вы мне рассказали, Грейнджер собирает себя по кусочкам, и последнее, что ей нужно, это очередное предательство.       — Я бы никогда её не предал, — гневно ответил Драко.       Пэнси нервно рассмеялась, отрицательно качая головой. Драко же стал всё чаще поглядывать на часы, ожидая своей скорой речи для Пожирателей.       — Придёшь к ней со словарём, объясняя разницу между предательством и ложью, — хмыкнула Пэнси, скрестив руки на груди.       — Если потребуется, — добавил он. — Я сам знаю, как лучше, Пэнси. Ты верно заметила, она собирает себя по кусочкам, и я не лишу её единственного, кому она верит.       — Как удобно, что этот единственный — ты, — фыркнула Пэнси, прежде чем уйти в гущу толпы.       Драко остался в одиночестве среди сотен прислуживающих ему Пожирателей смерти. Казалось, каждый здесь способен исполнить любой его приказ, принять веру, позицию и пойти на плаху, не сказав и слова. Но для него здесь имело значение лишь три мнения, которые лишь частично совпадали с его, и это удручало.       Блейз и Тео соглашались с ним, были единогласны во всех вопросах и решениях относительно Грейнджер. Пэнси нет, с самого начала она твердила, что если Драко и правда любит её, то должен всё рассказать. Он обязан исходить из её потребностей не меньше, чем из собственных.       Пэнси говорила, что это и есть всепоглощающая любовь — когда ставишь чужие желания выше своих.       Возможно, Драко не любил? Если придерживался мнения, что сам способен подобрать правильное решение в их с Грейнджер ситуации. Но тогда почему ему было настолько важно, чтобы она верила ему, смотрела глазами, в которых витало обоюдное чувство, и при любой проблеме обращалась именно к нему? Он не мог быть равнодушен к человеку, забота о котором переросла в потребность.       Драко хотел верить, что это любовь. Может быть, неправильная, как он сам и существование их отношений, но именно она — всепоглощающая, изничтожающая и, самое главное, взаимная.       Часы пробили одиннадцать. Звон разошёлся по всему поместью, и Пожиратели расступились перед ним, позволяя пройти к небольшой сцене посреди зала.       Драко медленно двигался вперёд, смотря перед собой. Уверенный, жестокий, сильный и абсолютно безразличный ко внешним факторам. Лидер, которого, как он думал, все они заслуживали.       Взойдя на сцену, Драко осмотрел всех собравшихся. Тео и Пэнси расположились в одном из рядов. Родольфус стоял рядом с пустым местом, где всегда находилась уже мёртвая Беллатриса. Престарелые Пожиратели, за исключением старшего Нотта, находились значительно ближе другу к другу, чем остальные.       Все эти люди постепенно сливались для Драко в одну серую массу, где он мог выделить несколько человек, которые для него важны. Другие — куклы, слепо идущие и преданные ему.       — Сегодня мы поднимем наши бокалы…       31 октября, 1999 год, площадь Гриммо, 12       Сириус Блэк праздновал каждый Хэллоуин в одиночестве, тем самым воздавая память Джеймсу и Лили, которых потерял в этот самый день много лет назад. Это знал абсолютно весь Орден Феникса.       Когда Гермиона планировала свой поход по душу Сириуса Блэка, то даже усмехнулась. Он собственноручно создал все условия для своего убийства. Дал понимание, когда он будет один находиться у себя дома. После исключил любую попытку спасения и появления команды поддержки в самый неподходящий момент.       Даже Кикимера, эльфа, живущего в этом доме веками, он заставлял уходить. Гермиона не знала, где пропадал несчастный домовик, но и этому была рада, потому что её никто не остановит. Поэтому она шла решительно, с чётким осознанием будущего отмщения и непреодолимой жаждой смерти на собственных руках.       Она хотела, чтобы он ответил: за отношение к домовикам, за угрозы, манипуляции, уничтожение важных для неё вещей и безразличие ко всем, за исключением Гарри Поттера. Любовь должна приносить силы, мотивировать идти вперёд, подталкивать к хорошим поступкам. А Сириуса она превращала в одержимого родителя, не способного мыслить за пределами эмоционального диапазона своего крестника.       Не было ничего плохого в безразличии к другим людям, но находилось чудовищное в уничтожении самовыражения… Пытаясь помочь домовикам, Гермиона высказывалась, спасала таких же ущемлённых, как и она сама. Этого Сириус её лишил. Забрал единственное, что могло стать продолжением жизни после войны. Он хотел, чтобы она была отдана Гарри Поттеру и поддержке его эго, забывая, что после всего ей придётся существовать ради пустоты…       Поэтому он умрёт от её рук. За всё сделанное.       Когда Гермиона аппарировала в один из коридоров дома, то мгновенно осмотрелась, примечая единственную дверь, за которой горел свет. Сделав несколько шагов вперёд, она заглянула в комнату.       Сириус сидел за большим деревянным столом, где обычно проходили собрания Ордена Феникса. Перед ним стояла полупустая бутылка огневиски и были разложены колдографии. Он с горечью смотрел на них, жадно глотая обжигающий алкоголь прямо из горла. Всего на пару мгновений в сердце неприятно защемило, и она подумала отступить, но после вобрала в лёгкие больше воздуха и прикрыла веки.       Воспоминания о боли от сожжённых листов, постоянных угроз о расплате родителей, если она не скажет, что он хочет, многочисленные манипуляции и беспощадное отношение к Кикимеру поплыли перед глазами причинами совершить задуманное.       Тряхнув головой, Гермиона крепко сжала палочку и схватилась за дверь, открывая её и бросая в Блэка Оглушающее. Мгновение, и он рухнул на пол без сознания, так и оставив недопитый огневиски и разложенные колдографии. Подойдя ближе, Гермиона взяла в руки его древко и с силой надавила, разламывая на две части. Швырнув их в одну из стоящих тарелок, она налила огневиски и произнесла:       — Инсендио…

***

      Сириус Блэк никогда не являлся выдающимся студентом, поэтому страха, что он невербально разрушит её путы, не было. Привязав его к стулу, Гермиона сделала несколько шагов назад, опускаясь в кресло посреди коридора, и сложила ногу на ногу в ожидании.       Впрочем, к чему это? Если цель убить, то почему она чувствовала необузданное желание дождаться, пока он придёт в сознание? Словно суть — это не смерть в доме, где он вырос и множество раз делал больно ей, а в одолевшей его агонии, когда она начнёт пытать и истязать.       Смерть — это спасение, Гермиона не раз сама пыталась прибегнуть к ней. Но самоубийство — скорее жест отчаяния. А в случае Сириуса это будет конец, окончательный и безвозвратный. И она хотела, чтобы он был болезненным, а не облегчающим.       Сириуса не волновало её состояние ни разу, он не думал о том, что испытывает Гермиона, так почему она должна об этом переживать? Нет, даже напротив, почему она не может упиваться его страданиями с восхищением равным его безразличию?       Может. Должна. Обязана. Но что использовать? Круциатус? Насколько для него это будет больно? Хотелось верить, что до ужаса.       Подняв взгляд, Гермиона направила на Сириуса палочку:       — Агуаменти, — шёпот сорвался с губ, и поток воды обрушился на тело Блэка, приводя того в чувства.       Он попытался вырваться, порвать путы и осознать происходящее. Но лишь спустя несколько секунд открыл глаза, встречаясь взглядом с сидящей Гермионой. Губы сами расплылись в улыбке, а пальцы крепче сжали древко, она склонила голову набок, видя страх.       Это умиляло.       — Здравствуйте, мистер Блэк, — медленно произнесла она. — Как поживаете?       — Ты мертва, — тяжело дыша, проговорил он. — Передо мной призрак?       Она усмехнулась, поражаясь, что даже своему любимому крёстному Гарри не смог сказать правду. Впрочем, от этого было даже веселее, ужас и страх в глазах Сириуса грели душу лучше любых чар.       — Призрак может так? — усмехнувшись, спросила она, прежде чем горло Сириуса окутали верёвки.       Он поднял голову выше, пытаясь поймать воздух, но путы стягивали кожу туже, перекрывая доступ кислорода. Его глаза расширялись с каждой секундой, зрачки закатывались, с губ срывался хрип, а тело сковывало судорогой. И Гермиона не знала, что ужаснее: картина перед ней или манящее ощущение превосходства, когда наконец-то они поменялись ролями.       Сняв заклятие, она внимательно наблюдала, как он ловит ртом воздух, дрожит, пытается прийти в себя, но всё тщетно, разум будто бы не возвращался к нему. Это выдавали взгляд, пестрящий животным страхом, и тихие мольбы, которые он бормотал, сам того не осознавая.       — Скажи, ты чувствуешь, будто не принадлежишь себе? — ласково спросила Гермиона, внимательно смотря на приходящего в себя Сириуса.       Он наблюдал за ней в ответ, рассматривая с ног до головы, словно она была демоном, пришедшим из ада. И если выбирать между забитой девочкой, которую он же лишал права выбора, и чудовищем, от которого страх пробивал его тело насквозь, то ответ очевиден.       Гермиона больше не хотела быть слабой и принимать судьбу, ожидая, пока вновь останется преданной в одиночестве. Она желала возвыситься и держать чужую жизнь в руках.       — Гермиона, ты же не такая, — выдохнув, произнёс Блэк. — Ты добрая девочка, которая не способна на подобное. Тебя заставили?       Она рассмеялась, качая головой и замечая, как его взгляд постепенно ожесточается.       — Твой крестник избавил меня от потребности подчиняться, — усмехнувшись, произнесла она, вставая с кресла. — Знаешь, как? Он обменял мою жизнь на свою, когда в лесу нас поймали.       Гермиона медленно подходила к нему, внимательно смотря в глаза. Секунда. Он ухмыльнулся, довольно, гордо, как будто Гарри сделал всё так, как и должен был…       — Думаешь, я буду его осуждать, Гермиона? — спросил Сириус. — Жизнь Гарри важнее, и ты знала это, идя с ним. Или что? Он должен был выбрать жалкую девчонку, которая ничего не стоит?       Обида вновь её захлестнула, тяжело, болезненно, настолько, что рука с древком сама взмыла в воздух, а с губ сорвалось:       — Круцио!       Но ничего. Блэк как спокойно сидел на стуле пару минут назад, так и продолжал делать это сейчас. Ни один осколок боли не коснулся его сознания после произнесённых слов.       Гермиона свела брови к переносице и повторила:       — Круцио!       Ещё раз       — Круцио!       Рука, державшая палочку, дрожала, смелость испарялась, а улыбка на лице Блэка становилась всё шире.       — Даже заклинание сотворить не можешь, — спокойно ответил он. — Гермиона, пока не поздно, развяжи меня, и мы спокойно поговорим…       Она смотрела на него, пытаясь вспомнить каждый болезненный момент и сконцентрироваться на проклятии, но оно не давалось. Словно некая грань внутри неё не позволяла сделать больно.       Но она хотела этого, желала больше, чем могла вообразить, но заклинание так и не выходило. Это уничтожало, неужели всё то, во что она верила, становилось ложью? Вымыслом? Так ли это надуманно и преумножено обидой, нежели злостью?       — Гермиона, не глупи, ты не сможешь…       Его слова отражались от стенок сознания, пророча неутешительный исход. Они напоминали о слабости, о том, что без Ордена Феникса она не сможет ничего сделать, не сама…       А если…       Гермиона внимательно смотрела в глаза Блэка, пытаясь собрать себя воедино, чтобы наконец-то совершить задуманное. Собственное сердце бешено стучало, она слышала его так же чётко, как своё дыхание, и ощущала настолько же ярко, как волнение. Последние слова встали комом в горле:       — Авада Кедавра       И вновь ничего. Ни одной искры или заклинания, только беспомощный взгляд и упивающийся ситуацией Блэк. Словно её неспособность была лишним доказательством слабости, и это лишь подтверждало его слова.       — Ты не можешь убить меня, пойми же, — забавлялся он, жалостливо смотря на неё.       Тот самый взгляд, от которого она бежала, именно он заставлял пресмыкаться и склонять голову. Это стало апогеем перед её выбором.       Обернувшись, Гермиона заметила на столе кухонный нож. Схватив его, она быстрыми шагами подошла к Блэку и яростно вонзила лезвие в его бедро. Слуха коснулись сдавленный хрип и множество ругательств.       — Уверен? — спросила она, слыша, как собственный голос дрожит.       Казалось, что эта попытка убийства была прямым доказательством неспособности к мести, которую Блэк лишь распалял. Словно в отместку, он не кричал, не скалился, просто молчал, смотря ей в глаза. В его взгляде она видела боль, тяжёлую, сдерживаемую и поглощающую.       Гермиона хотела, чтобы он испытал ещё.       Вытащив нож, она вонзила его с новой силой в другое бедро, чувствуя, как брызги крови касались лица. Рука дрожала, Гермиона с тяжестью смотрела на Блэка, видя разочарование, скрывающееся за болью.       С его смертью ей должно было стать легче.       — Да, потому что ты всего лишь обиженная жизнью девочка, которая не значит ничего, — сквозь зубы произнёс Блэк — И моё ранение, не закончившееся смертью, лишь доказывает это.       Он хотел смерти настолько же, насколько она желала убить его сейчас. Может быть, уже без пыток, многочасовых страданий и упоения, но его бездыханного тела становилось достаточно.       Вырвав нож из его бедра, Гермиона последний раз посмотрела в изничтоженные глаза, и следующий удар пришёлся в сонную артерию. Кровь хлынула, и он задрожал перед ней, глядя вперёд. Она видела, как жизнь уходит из его тела…       Отшагнув, Гермиона ощутила пронизывающий сознание холод, руки машинально коснулись плеч, и она чувствовала, как кровь липким слоем касалась кожи.       Она убила его. Вонзила нож и отобрала жизнь. Так легко и моментами просто, словно перед ней не человек, а сломанная игрушка. Это пугало, отторгало её от самой себя настолько жестоко, что дрожь пробивала сознание. Никогда раньше убийство не погружало в ужасную апатию и полное опустошение.       Она должна была испытывать счастье, удовлетворение, страх, но всё, что она чувствовала, — это ничего. Мозг понимал, что это обязано пугать, приносить хотя бы что-то, но в душе царила пустота.       Нужно уничтожить труп.       Мысль, пришедшая на ум первой. Кивнув самой себе, она подошла к одному из шкафов, вытаскивая оттуда огневиски. Открыв его, Гермиона заметила отпечатки собственных окровавленных пальцев и вобрала в лёгкие побольше воздуха. Пройдя вперёд, она облила алкоголем труп, а после окропила им всё по кругу, пока бутылка не закончилась, её Гермиона поставила рядом с Блэком.       Отшагнув от него, она взяла свою палочку и поднесла кончик к началу влажной дорожки, произнося заклинание.       Мгновение, и огонь заструился, подобно эффекту домино поглощая всё на своём пути. Он окутывал пол, стул, крепкие верёвки, бездыханное тело и уничтожал все следы её преступления прямо на глазах. Но всё, что она чувствовала от этого пожара, — тепло, едва не касающееся её кожи, горящее совсем рядом…       — Энди, — прошептала она, опуская взгляд.       Домовик появился рядом через несколько секунд, осматривая происходящее и крепко хватая госпожу за руку. Мгновение, и они оказались в её комнате.       Пустой, тёмной и холодной, где она провела множество дней ментальной каторги в гонении за спасением от предательства. И кажется, когда она его нашла, наконец-то ощутила, что всё исчезло, оставляя лишь осознание чужой смерти. Потому что она его убила, забрала жизнь и заставила сгореть дотла без шанса на успокоение.       Ноги несли её в злополучную ванну прямо к раковине, из которой мгновенно пошла вода. Опустив руки внутрь, она смотрела, как кровь смывается с них, оставаясь под ногтями, будто бы Гермионе стоит постараться, чтобы не помнить об этом.       Но хотела ли она забывать?       Ощущение всевластия, когда в твоих руках жизнь и ты волен делать с ней всё, что хочешь. Можешь спасти, уберечь, заставить страдать или вовсе отобрать. Будто бы всевышний, который способен вершить судьбы без суда и следствия, как она и сделала.       Это не казнь, не наказание, расплата или отмщение, как верилось раньше. Произошедшее — убийство из личных мотивов, которые, может быть, и не стоили жизни.       Было ли в смерти чистое возмездие? Если да, то почему в сердце начинала клокотать не радость, а вина. Именно она тугим узлом стягивалась на горле, не давая дышать, как когда она сама душила Сириуса. Отбирала у него банальное право на воздух, как когда-то забирали у неё.       Почему она уподоблялась им? Неужели это было так важно? Настолько нужно? Это стоило его жизни и смерти от её рук?       Подняв голову, Гермиона увидела на плечах остатки крови. Осознание медленно пробивало барьер апатии, выпуская наружу сожаление и муки совести.       Звуки шагов, и она вновь смотрела в отражение, встречаясь взглядом с ним. Малфой стоял чуть поодаль в этой злосчастной ванной.       Что там? Осуждение? Счастье? Радость?       — Я убила Сириуса Блэка, — сорвалось с губ хриплым голосом. — Я не смогла проклясть его и вонзила нож в сонную артерию, видя, как из него уходит жизнь…       Она дрожала, но не от холода или страдания, а от осознания происходящего и понимания чужой смерти от своих рук. Гермиона убила его и окрасила огнём площадь Гриммо, не дав близким попрощаться. Даже чёртовы Пожиратели оставляли после себя тела…       — А после я сожгла его…       Гермиона опустила голову и ощутила, как слёзы текут по щекам прямо в раковину.       Сириус был семьёй для Гарри, заменой родителей, неужели Гарри даже после произошедшего это заслужил? Её обида стоила жизни Сириуса? Человека, который прожил столько лет и не знал ничего, кроме боли, как и она сама.       Родители Блэка не понимали, он всегда был выродком. Его выжгли с семейного древа за дружбу, посадили в Азкабан за преданность и ненавидели всю жизнь те, кого он любил. Могло ли после этого сердце очерстветь? Почему она не попыталась простить его? Она умела понимать, жалеть, почему в этот раз она предпочла себя вместо другого человека?       Чудовище…       Тёплые руки легли на её плечи, прижимая ближе к себе.       Малфой. Он заботился о ней, помогал, поддерживал, находился рядом всегда, когда был ей нужен, почему? Потому что видел в ней нечто особенное? Разве сейчас она это сохранила? Отняв жизнь, она перечеркнула всё хорошее, что в ней существовало, то, что так сильно любил Малфой, если ещё любил?       Она уткнулась носом в его белоснежную рубашку, пачкая её чужой кровью и рыдая от безысходности и мук совести. А он был рядом, опять, вопреки всему и вся, Малфой оставался здесь, принимая всё…       Заслуживала ли она этого теперь?

***

      Грейнджер уснула быстро, в ней не осталось сил, лишь затравленное сознание. И это удручало Драко. Увидев её в ванной, он стал сомневаться в правильности и необходимости своего плана. Драко ждал, что она будет счастлива после первой смерти, что отпустит все свои переживания и отдастся событию, но она…       Не получившееся проклятие заставило её усомниться в верности своих решений и выбора. От этого Грейнджер начинала страдать, рыдая над раковиной в крови убитого ею же человека. Зрелище ужасное и, что самое проблемное, неисправимое.       Драко знал, что любой ментальный недуг — это в первую очередь решение человека. Ни одно лекарство или зелье не сможет справиться с твоей болью быстрее тебя самого.       — Как чувствует себя госпожа? — настороженно спросил Энди, появившись рядом с её постелью.       Драко, на бёдрах которого и покосилась голова Грейнджер, поднял взгляд.       — Ей нужно время и больше успокаивающего зелья, — выдохнул Драко.       Его рука касалась её волос, поглаживая их и массируя макушку. Жест, совершенно непозволительный в обычной ситуации, но абсолютно необходимый ему сейчас. Пока он чувствовал её, кожа к коже, дышать было легче.       — Я принесу, — бросил Энди, посматривая на свою хозяйку.       Медленными шагами эльф пошёл к двери, стараясь двигаться максимально тихо, чтобы не разбудить хозяйку. Грейнджер всегда спала плохо, кричала во сне, плакала, звала друзей, просила её не бросать. Драко наблюдал это с самого первого дня её появления, выслушивал от Рене, обеспокоенной состоянием «мисс Гермионы».       Но не сегодня. К его удивлению, после произошедшего Грейнджер спала спокойно и умиротворённо. Будто бы до этого её сознание было окутано ужасом и в один момент очистилось. Возможно, убийство Сириуса Блэка ударило по ней лишь отражающей волной, а внутри Грейнджер наконец-то обрела искомое спокойствие?       Вопрос, ответ на который родится не скоро…