Январь, 1997 год, Хогвартс
Претензия к себе — один из часто встречающихся недугов у девушек-подростков, когда самооценка опущена на уровень пола. И им Гермиона страдала с заметной периодичностью.
Первым её чувством, когда боль от недоступности желанного стала проскальзывать в сознание, оказалась зависть. Ощущение для Гермионы очень простое, понятное, но не всегда ею признаваемое. Зачастую оно переходило в злость и презрение к тем, кому доступно необходимое ей. Но иногда превращалось в ненависть к собственному отражению и бесконечным попыткам сделать себя лучше.
Мозг пускался в погоню за недостатками, насильно искореняя даже небольшую деталь, способную преградить путь. В такие моменты её сознание было безжалостно, уже не существовало золотой середины, правильного или неправильного, а только хорошее и плохое.
И Гермиона верила, что, пока не уничтожит всё ненужное и бесполезное, не обретёт желаемое и счастлива не будет. Упущение, за которое платила психика.
После выявления
«недостатков» она действовала, пыталась выковать из себя идеал с помощью злости и ненависти. А следом удивлялась, почему из боли не получается счастье, и приходила к мысли, что всегда делает недостаточно. Постепенно Гермиона забывала о своих успехах, запоминала лишь недостатки и ненавидела себя за последние. Это искореняло в ней желание жить, убивало стремления и заставляло слепнуть, когда речь заходила о достижениях.
Наблюдая за счастливыми Роном и Браун, Гермиона всё чаще чувствовала себя ущемлённой. По утрам она часами стояла у зеркала, пытаясь найти недостатки тела, днём следила за Браун в поисках «изюминки» и ощущала неугасающую боль, когда сознание заходило в тупик. Гермиона не видела в ней положительных качеств, которыми бы не обладала сама, не замечала навыков, не дававшихся ей, но Рон всё равно выбирал Браун.
И самое болезненное даже не его любовь к Браун, а факт, что он знал о чувствах Гермионы и всё равно продолжал показывать своё счастье. С одной стороны, это всё неправильно, Рон не обязан любить её, но с другой — Гермионе всё чаще казалось, будто его отношение к Браун было лишь изощрённым наказанием.
Даже сейчас… Рон не заходил в библиотеку месяцами, но именно сегодня, после их с Гермионой утренней ссоры, он пришёл и сел прямо перед её столом.
Показательно, ярко, страстно и практически без остановки он целовал Браун, игнорируя её вопросы о чрезмерной тактильности и просьбы не отвлекать. Казалось, будто Рон мстил Гермионе за утренние слова, и если раньше ей это виделось надуманным, то сейчас она лишь больше убеждалась.
В голову закрадывались мысли: а стоил ли человек, который с ней так поступал, таких страданий? Она бы хотела сказать, что нет, но клокочущий огонёк надежды сдавался, предавая гордость ради кратких мгновений близости.
— Гермиона, — с улыбкой произнёс Рон, усаживаясь рядом с ней. — Как хорошо, что ты здесь.
— Я нахожусь тут практически всё время, — грубо ответила Гермиона, продолжая смотреть в книгу.
Минутное молчание, и краем глаза она заметила лёгкое недоумение на его лице.
— Не важно, — махнул рукой Рон. — Мне нужна твоя помощь. Ты же девушка.
— Какой наблюдательный, — прыснула она.
Возможно, дело было в манипуляциях Рона, всплывающих в разуме Гермионы одна за одной. Может быть, в сценах любовного характера, которые он разворачивал перед ней. Но желание зацепиться за каждое его слово брало над ней верх, сознание будто само подсказывало колкие фразы в ответ.
— Я хочу устроить свидание Лаванде, — пропуская её слова мимо ушей, произнёс он. — Какое бы тебе понравилось?
Издевательство. Чистой воды.
В голове Гермионы пронеслась мысль: приносит ли ему это удовольствие? Она прекрасно понимала, что Рон знает, насколько ей больно видеть их с Браун вместе, и при этом просит её рассказать собственные желания. Мечты, воплотить которые ей бы хотелось с ним самой, но он узнавал их для другой.
— Я не думала об этом, — пожала плечами Гермиона. — Спроси у Джинни.
— Странно обсуждать с сестрой своих девушек, — спокойно ответил Рон, наклоняясь над столом. — Может быть, посмотришь на меня? Неудобно разговаривать с твоим затылком, книжки не убегут.
Гермиона подняла голову, сначала смотря в пустоту перед собой, а уже после взглянула на улыбающегося Рона. Убеждение, что её боль ему и правда доставляла удовольствие, более прочно осваивалась в сознании.
— А со мной не странно? — спросила она, выгнув бровь.
— С тобой проще, — пожал плечами Рон. — Я же нравлюсь тебе, наверняка думала об этом, поделись.
Он говорил так просто, словно перечислял список покупок для Хогсмида, и это уничтожало. Рон намеренно делал ей больно, всё равно, была ли это месть или у него просто садистское настроение. Он делился этим осознанно, целенаправленно и ждал результата, стараясь увидеть страдание в её глазах.
В горле застрял ком, желание ударить его, наслать проклятие, сделать всё, чтобы ему было так же больно, как и ей, стало возвышаться над рациональным мышлением.
Гермиона не ответила ему, лишь быстро поднялась и скорее двинулась в дальнюю сторону библиотеки. Но дойти туда ей не удалось, влага застилала глаза уже у второго шкафа, и она свернула за него, приземляясь на твёрдый пол и чувствуя, как слёзы катятся по щекам.
Хрипы и крики застревали в горле, а мысли уже не складывались в единую картину, оставляя лишь боль.
Он никогда не будет с ней, ни за что, как бы она ни старалась и чего бы ни делала. Потому что не мог человек, которому ты небезразличен, так с тобой поступать. А Рон не просто поступал, он наслаждался, и та улыбка, не сходящая с его лица при каждом слове, лишь это доказывала.
— И что за парад злорадства? — хмыкнула Джинни.
Подняв голову, Гермиона выглянула из-за стеллажа. Джинни опустилась около веселящегося Рона и ударила его по плечу. На мгновение он повернулся, но Гермиона тут же вернулась за шкаф, надеясь, что он всё-таки её не заметил.
— Мы разговаривали, — спокойно ответил Рон.
— Поэтому она чуть ли не в слезах ушла отсюда? — злостно произнесла Джинни.
Послышался тяжёлый вздох.
— Иногда Гермионе стоит напомнить, как следует себя вести, — сказал Рон. — Утром мы поссорились, и она была со мной груба.
— Прости, что? — удивлённо переспросила Джинни. — Вы поругались, и ты специально сел сюда, чтобы довести её? У тебя всё в порядке?
Возмущению Джинни не было предела, и Гермионе даже на пару мгновений показалось, что скоро этот разговор услышат люди, сидящие дальше двух стеллажей от стола.
— Я помогаю ей, — хмыкнул Рон. — Гермиона хочет быть со мной, и я, в принципе, не против, но мне нужно понимать, на что я меняю Лаванду.
Сведя брови к переносице, Гермиона покачала головой. То, что говорил Рон, звучало настолько ужасно, что поверить в реальность происходящего она не могла. Может быть, это всё-таки сон?
— И если Гермионе удастся поумерить свой пыл поучать, — в голосе слышалась улыбка, — у неё есть шанс. Я помогаю ей как друг.
— Ни одна уважающая себя девушка…
— Именно, — щёлкнул пальцами Рон. — Если бы Гермиона уважала себя, она бы не возвращалась к нам каждый раз. Мы не всегда хорошие друзья, но это лучше, чем ничего. Она это понимает.
Постоянно предпочитая друзей себе, Гермиона перестала быть для них важной, превратившись в удобную. Возможно, после этого диалога, который разбил сердце в осколки и заставил дрожать на полу библиотеки, ей стоило всё осознать, изменить. Но она не смогла. Рон был прав — Гермиона боялась одиночества настолько, что терпела. Это было больно, тяжело, но лучше, чем пустота…
Главная ошибка.
В ту ночь она не вернулась в комнату, уснув на одном из диванов в библиотеке. Ей не хотелось видеть людей, было необходимо то самое одиночество, чтобы на некоторое время перестать чувствовать себя бесхребетной.
Ноябрь, 1999 года, Штаб №8
И лишь спустя несколько недель одиночества и ощущения, что у неё не осталось ничего, Гермиона стала понимать. Она не была для них человеком. Её желания, мечты, цели и потребности пресекались сразу, когда появлялась надежда на лучшее. Что Сириус, что Рон лепили из неё удобное создание, которое было вынуждено слушаться и потакать из страха остаться одной.
С этим пониманием месть давалась проще, Круциатусы получались лучше, а желание поквитаться становилось ярче. Так холодной ноябрьской ночью Гермиона оказалась в штабе номер восемь, где и обитал Рон Уизли. Оглушить его было несложно, вечер он проводил в полусонном состоянии, лёжа в кровати. Почти пустая бутылка огневиски убеждала в отсутствии сопротивления, а железный стул, принесённый из допросной за неимением своего, гарантировал прочные путы.
Поэтому сейчас Гермиона спокойно сидела в одном из кресел, наблюдая за радостным Энди. Домовик довольно улыбался и кружил вокруг Рона, создавая всё новые и новые узлы, чтобы тот ни в коем случае не сумел выбраться. Издалека могло показаться, что поведение Энди было обусловлено врождёнными садистскими наклонностями, но нет.
Энди получал истинное удовольствие не от стягивания узлов, а связывая человека, расстроившего его госпожу.
После её возвращения из подземелья Энди очень
«тактично» уговаривал взять его с собой. Да, он, конечно, говорил, что ему так будет удобнее, что без неё в поместье совсем нечего делать и что он давно хотел подышать лесным воздухом, но Гермиона знала истинную причину.
Несложно было догадаться: эльф испытывал непреодолимое желание заглянуть в глаза
«уроду Уизли», как называл Рона Малфой, который никогда не ценил свою подругу, а в итоге и вовсе предал. Именно после многочисленных тирад Малфоя о Роне Энди решил отправиться с Гермионой и явно не из благородных побуждений. Но, как бы странно ни было, Гермионе это нравилось.
Энди знал, что быть ему здесь не обязательно, что она справится сама, ему достаточно вовремя забрать её. Но он пошёл с ней, желая помочь, быть рядом и вдоволь насладиться её местью. Это ценилось, потому что Энди поступал так не из-за её слов или уступок, а потому что хотел.
Преданность, не обусловленная долгом.
Это грело её душу, напоминая, что не все домовики рабы. Иногда они со своим господином вовсе не из-за приверженности или отсутствия выбора, а потому что сами этого хотят. Энди был одним из таких, и это не забывалось.
— Что происходит? — сипло произнёс Рон, открывая глаза.
Энди и ухом не повёл, затягивая узел на запястьях туже и обходя Рона по кругу, чтобы привязать ноги к стулу.
— Ты чего это делаешь? — возмутился Рон, пытаясь выбраться, но путы лишь крепче стиснули его кожу, отдавая болью. — А ну-ка прекрати! С кем я говорю?!
— Он не общается с людьми глупее гиппогрифа, — спокойно ответила Гермиона, переводя взгляд с собственного маникюра на Рона. — Считает, что это атрофирует мозговую деятельность.
Рон замер, неотрывно смотря на довольно кружащегося вокруг ножки стула эльфа. Гермиона же продолжала внимательно наблюдать, чтобы увидеть его глаза, когда он поднимет голову и наконец осознает происходящее. Рон узнал её голос, это она поняла по лёгкой дрожи и застывшему на лице удивлению, и боялся убедиться в своих догадках наглядно.
— Госпожа, я закончил, — сказал Энди, поворачиваясь к Гермионе и выставляя перед собой ладони. — Можно помыть руки после этого?
Улыбка на лице Энди была настолько широкой, что Гермиона даже усмехнулась, прежде чем кивнуть. И пока Энди отправился к одному из тазов, очищать себя от Рона, тот наконец-то поднял взгляд на Гермиону.
— Привет, Рональд, — помахав ему, произнесла она. — Как день прошёл?
Он прикрыл глаза и покачал головой, словно пытаясь отогнать её от своего сознания.
Считал, что перед ним мираж. Наивно.
Вновь посмотрев на неё, он вздрогнул, убеждаясь, что сидящая Гермиона более чем реальна и это не плод воображения или давно мёртвой совести.
— Это ты убила Сириуса, — прошептал он.
— Правильно, — улыбнулась она. — Наконец-то и от тебя поступают верные ответы.
— Зачем? Что с тобой сделали? Это Империус?
Энди подошёл ближе к ней, разводя руки в разные стороны, тем самым стараясь их высушить.
— Считаешь, у меня нет мотивов сделать это по своей воле? — хмыкнула она. — Вот чего-чего, а их у меня достаточно.
— Говоришь, как злодей из плохих историй, — рассмеялся Рон. — Развяжи меня и спокойно всё обсудим, Гарри будет рад…
— Круцио, — не дав ему продолжить, произнесла Гермиона.
Проклятие заставило Рона закричать, дугой выгнуться на стуле, широко раскрыть рот и с ужасом посмотреть на спокойную Гермиону. То самое удовольствие, за которым она шла убивать Сириуса, наконец-то заструилось по венам желанным адреналином, наполняя силами.
— Гермиона, прекрати, мы же друзья! — тяжело дыша, сказал Рон, смотря на неё.
Встав с кресла, она медленно подошла к нему, постукивая палочкой по подбородку и наблюдая за всеми рваными вздохами и нотками ужаса на его лице. Уперевшись руками в колени, она пригнулась, заглядывая ему в глаза.
— Разве? — играючи удивилась она. — Не девочка, которую нужно учить быть правильной для тебя?
Огонёк понимания заискрился в его взгляде.
— Не наивная, которая всегда возвращается, как бы больно ей ни сделали?
Гермиона склонила голову набок.
— Не та, кого продали взамен на твою жизнь, Рон? Я точно друг? Потому что ты никогда не обращался со мной по-дружески, — грубее ответила она, всматриваясь в его лицо.
Это было приятнее, чем с Сириусом. Каждое слово, напоминание словно откалывалось от неё ледником, уплывая в далёкий океан, где потопит всех обидчиков. Рано или поздно.
— Из-за этого ты убиваешь? Готова пытать меня? — начинал злиться Рон.
Он никогда не умел контролировать агрессию.
— А почему нет? — улыбнувшись, спросила она.
Выпрямившись, Гермиона сделала несколько шагов, вновь опускаясь в кресло.
— Считаю, что путь к искуплению равен боли, — отметила она, перекидывая ногу на ногу. — А мы друзья, я обязана облегчить твой путь. Круцио!
Он закричал и стиснул зубы, жмурясь и трясясь от страданий. Словно приятная нега, его мучения разливались по её телу, вознося от неприкрытой злобы и многолетней обиды к искуплению. Разница в том, что Гермиона извинялась перед самой собой за то, что терпела, позволяла и соглашалась.
За то, что эти проклятия не сорвались с её палочки раньше.
— Это Малфой? Он тебя заставил? Ты променяла свою жизнь на наши? — обвинял Рон. — Продажная…
— Госпожа, он весь пол исцарапал стулом, — вклинился в разговор Энди, не позволив Рону закончить фразу. — Давайте приколотим его ноги?
С этими словами Энди начал спешно оглядываться.
— Я точно видел здесь молоток и гвозди…
Нескрываемый ужас мелькнул в глазах Рона в то же мгновение, когда Энди стал обходить хижину в поисках нужных предметов. Казалось, что за эти несколько секунд Гермиона изучила всю палитру эмоций Рона и уже сомневалась, равен ли его эмоциональный диапазон зубочистке. Бояться он умел многогранно…
— Не стоит, Энди, — произнесла Гермиона, на что домовик учтиво кивнул и подошёл обратно к ней.
— Ты же спасала домовиков, — прорычал Рон. — А теперь сама крутишь ими как хочешь! Чем ты лучше тех работорговцев?
И в это мгновение Гермиона даже не успела ответить. Энди преодолел расстояние между ними и Роном в считаные секунды и запрыгнул к нему на бёдра. Громкая пощёчина отпечаталась на лице Рона алым пятном, а после Энди схватил его за воротник рубашки, заставляя смотреть в глаза.
— Энди не раб, а преданный друг, — закричал он. — Но ты не знаешь, что это такое.
С этими словами он брезгливо оттолкнул Рона и спрыгнул обратно на пол, вставая около Гермионы и всё ещё косясь на угол с инструментами. Оба внимательно смотрели на эльфа, скрестившего руки на груди и ожидающего дальнейших указаний. Поджав губы, Гермиона вновь взглянула на Рона, и после уже ни один Круциатус не был для неё в тягость…
Проклятия раз за разом одолевали несчастного Рона. Он кричал, угрожал, умолял, просил, обещал. Казалось, что в один момент он сам перестал понимать, что несёт, но всё продолжал, желая остановить пытку. Но всё, что слышала и осознавала Гермиона, донимая его, это недостаточность.
Будто бы Круциатус — это меньшее из зол, которое она может ему причинить. Не только за его
«воспитание», но и за то, что он не остановил Гарри, приняв его выбор и смирившись с её участью слишком быстро.
В одно мгновение Рон потерял сознание.
Когда его тело ослабло, еле ощутимое дыхание уже не было слышно, а глаза закрылись, Гермиона ухмыльнулась, довольная своей работой. Оставался последний шаг её плана, куда более извращенный и ужасный, чем можно было представить в начале…
***
— С бергамотом? — произнёс Энди, колдуя над заварочным чайником.
— Пожалуй, — кивнула Гермиона, отводя взгляд.
Вокруг них расстилался дивной красоты ночной лес, в воздухе витали ароматы горячего чая и холодной осени, а слуха касался глас кукушки. Прикрыв глаза, Гермиона на несколько секунд забыла, что импровизированный столик находился близ одного из штабов Ордена Феникса, а позади неё стояло надгробие, под которым был зарыт Рон Уизли. Пока что живой, ещё дышащий и способный кричать. Последнее и подводило её к завершающей части плана.
— Боится пауков, правда? — смеялся Энди, усаживаясь напротив госпожи.
— Это никогда не было тайной, — пожала плечами Гермиона, бросая взгляд на свежую могилу. — Он был прямолинеен, я тоже.
Энди довольно усмехнулся и с наслаждением вдохнул свежий воздух, делая первый глоток чая. Вдруг их слуха коснулся едва слышный крик снизу.
Из-под земли. Улыбнувшись, Гермиона встала со стула и обошла могилу, вставая напротив и разглядывая надгробие.
«Рональд Уизли
1 марта 1980 — 19 ноября 1999
Предатель и манипулятор».
Взмахнув палочкой, Гермиона направила её на землю, надеясь попасть точно в Рона. Она не знала, получилось или нет, но, когда крик ужаса вновь коснулся слуха, она убедилась, что всё получилось. И сейчас Рон Уизли, лёжа в гробу под землёй, видел, как по нему ползла сотня пауков, и не мог от них никуда деться. Невербальная магия ему не давалась, древка не было, как и спасения из замкнутого пространства.
Присев обратно, она сделала глоток чая и откинулась на спинку стула, продолжая слушать крики ужаса и те же самые мольбы, словно вновь проживая мгновения пыток. В один момент на краю сознания мелькнула мысль:
это жестоко. Но воспоминания обо всех словах, манипуляциях и «воспитании хорошей девушки для Рона Уизли» убедили, что всё правильно. Он платил, несвоевременно и с процентами.
Лишь несколько минут спустя крик прекратился, и Гермиона взглянула на Энди в надежде, что сердце Рона всё-таки остановилось от страха.
— Я проверю, госпожа.
Энди исчез, а Гермиона встала из-за столика и заставила его, как и все содержимое, исчезнуть, после чего замерла, услышав шелест травы. Оглянувшись, она улыбнулась — прямо к ней навстречу, видимо, в поисках брата, бежала Джинни Уизли.
— Рон, — прокричала Джинни, прежде чем зацепиться за один из камней и упасть на свежую могилу, практически в ноги Гермионы.
Она лежала несколько секунд, смотря перед собой и не решаясь двинуться. Лишь через минуту Джинни подняла голову и тут же отпрыгнула назад, с ужасом глядя в глаза некогда мёртвой подруги. Ухмыльнувшись, Гермиона присела перед ней, радуясь её страху больше, чем фальшивой любви.
— Беги, — спокойно и чётко произнесла Гермиона.
Джинни попыталась подняться, но в ту же секунду вновь упала, а после подскочила и на дрожащих ногах понеслась обратно к штабу. Гермиона лишь смотрела ей вслед, ожидая речи Гарри Поттера или смерти Джинни Уизли.
Что-то из этого должно было произойти очень скоро.
— Госпожа, — произнёс Энди, оказываясь за спиной Гермионы. — Он мёртв.
Гермиона смерила Энди довольным взглядом и кивнула. Взяв его за руку, она последний раз посмотрела на надгробие, понимая, что завтра здесь его уже не будет…
***
Войдя в кабинет Малфоя, Гермиона ощутила на себе заинтересованный взгляд. И если несколько недель назад он её пугал, то сейчас был желанным и необходимым больше, чем месть.
Малфой вновь сидел за своим столом в большом кресле и перебирал известные лишь ему листы пергамента. Возможно, стоило поинтересоваться, что это, зачем они ему и с каких пор Пожиратели смерти занимаются бумажной работой. Но сознание было поглощено широкими плечами, светлыми, подобными небу, глазами и лёгкой ухмылкой на приоткрытых губах. Их особенно нравилось целовать, эти воспоминания жили в сердце, и оно хотело новые, свежие, настолько же чувственные.
— И кто же сегодня пал жертвой предательства? — спросил он, обходя стол.
Бёдра его коснулись крышки, сам Малфой сложил руки на груди крестом. Гермиона сделала несколько шагов вперёд, улыбаясь.
— Рон Уизли, по предварительным данным, — на последних словах она подмигнула. — Погиб от остановки сердца. В гробу. Будучи закопанным заживо.
Неосознанно, но она хотела увидеть восхищение в его взгляде. Словно преданный солдат, выполняющий указание своего командира, Гермиона жаждала одобрения. Ей нравилось понимать, что отмщение доставляло удовольствие не только ей, но и Малфою. Это доказывало, что он не уйдёт, не отвернётся, останется с ней, несмотря на самый жестокий поступок. Потому что смерть Рона была одной из страшнейших, которую ей не то что довелось реализовать, даже увидеть.
Губы Малфоя искривились в одобрительной улыбке.
— И что ужасного сделал Уизли? Кроме того, что родился, — уточнил Малфой.
— На его счету очень много прегрешений, — разыгрывая строгость, ответила Гермиона. — Манипуляция женскими чувствами.
На этих словах она загнула палец, внимательно смотря за реакцией Малфоя на её слова.
— Принижения друга, — добавила она. — Потребительское отношение к окружающим…
Малфой прекрасно понимал, что натворил Рон, но вынуждал её поделиться, будто бы напоминая, зачем она это сделала и что её подтолкнуло. Это был шаг спасения, чтобы она ни разу не вернулась к сожалению, как после смерти Сириуса. Малфой в очередной раз спасал, даже от самой себя. Хотелось верить, в этом мужчине не существовало минусов, но разум подсказывал, что она просто их не видела…
Впрочем, Гермиона этого и не желала, ей нравилось замечать лишь хорошее в Малфое, потому что он заставлял её чувствовать исключительно приятное.
— Безразличие к сердцу любящей его девушки, — завершила она, загибая последний палец.
Несколько секунд они смотрели друг на друга. Малфой с сожалением, а Гермиона — с облегчением.
— Знаешь, — она опустила взгляд в пол, — он знал, что нравится мне, Джинни рассказала
«по-семейному».
— В случае Уизли — отвратительный аргумент, — фыркнул Малфой.
Гермиона горько усмехнулась.
— И когда мы с ним ссорились, он специально искал Лаванду, чтобы поцеловать её на моих глазах. Однажды даже подошёл ко мне и спросил, какое свидание я бы хотела, чтобы устроить для неё…
Последние слова дались с трудом, и Гермиона не сразу подняла голову, произнеся их. Но когда она встретилась взглядом с Малфоем, то, казалось, ощутила исходящие от него тепло и желание обнять её и прижать к себе.
— Ему было всё равно на то, что мне больно…
Она сделала шаг к Малфою, вставая почти вплотную. Сейчас ей хотелось, чтобы он прикоснулся к ней, поцеловал, оказался рядом настолько, насколько это возможно. Стёр воспоминания о Роне раз и навсегда, чтобы тот остался ночным кошмаром, гниющим в могиле, а Драко стал новым осязаемым желанием.
— Надеюсь, что больше мужчины, к которым я неравнодушна, не будут столь безразличны, — прошептала она, рвано выдыхая.
И в этот раз он опустил взгляд на её губы, прежде чем вернуться к глазам. Рывок, и она вновь почувствовала поцелуй и сильные руки на коже. Они обжигали, каждая часть тела, которой касался Малфой, горела, а остальные зудели, желая его ближе. Веки прикрылись от полученного наслаждения, а пальцы беспорядочно хватались за его плечи.
Малфой целовал поступательно, сначала нежно, едва уловимо, а после грубо, прикусывая губы почти в кровь.
Определение граней дозволенного измерялось силой, с которой она сжимала его рубашку и царапала обнажённые участки кожи. И сейчас можно было всё, любые фантазии, терзающие душу, и желания, не дающие покоя.
— Я не кажусь безразличным? — усмехнулся Малфой, отстраняясь ровно на секунду, чтобы после коснуться губами шеи.
Гермиона подняла голову и, увидев перед собой парящие свечи, почувствовала, как тепло скользит по её коже, а тяжесть опускается ниже, от талии к бедру. Дышать становилось практически невозможно, ногти едва ли не рвали его рубашку, а с губ сорвался неконтролируемый стон.
— Ты никогда не был безразличен, — ответила Гермиона, опуская голову и вновь целуя.
Пальцы спускались к рубашке, с переменным успехом вытягивая первую пуговицу из петли, пока ткань платья скользила выше, практически не прикрывая её бёдра.
Желанное, чувственное — каждое прикосновение как глоток настоящего и необходимого, а рваный вздох как сигнал к действию. Стереть весь мир и оставить их вдвоём — вот самое правильное из всех сегодняшних решений, которое хотелось ощутить с особым рвением.
— Малфой, я тут набросал план, — крик Забини послышался из-за закрытой двери.
Отстранившись, Гермиона мгновенно зашла за Драко, натягивая платье ниже и поправляя волосы, пока в комнату не успел зайти озадаченный Забини. Когда Гермиона оглянулась, то он с неподдельным любопытством и некой оценкой рассматривал Малфоя, всё ещё застёгивающего верхние пуговицы рубашки…
Со сколькими она успела справиться?
— Я не вовремя? — аккуратно спросил Забини, улыбаясь.
Он точно жалел, что закричал, прежде чем войти.
— Вовремя, что там у тебя, — строго произнёс Малфой, возвращаясь за свой стол.
Гермиона внимательно смотрела на него. Щелчок, и он лишён всего, что было с ним мгновение назад. Это либо талант, который мог нести ей как радость, так и горе, либо привычка, способная обернуться неизведанным. Об этом стоило подумать, долго, опираясь на каждый факт, но кроткая улыбка, появившаяся ровно на секунду, заставила забыть.
Всё было в порядке. Это Драко, не безразличный, а чувственный и, кажется, её…
