Призрак Гермионы

      Октябрь, 1997 год       Люди больше разделяли негативные чувства, чем позитивные. Ужасно сложно заслужить восхищение или любовь окружающих, но просто получить осуждение или ненависть. Обсуждать плохое всегда интереснее, чем радоваться за хорошее, да и сделать из положительного отрицательное никогда не занимало много времени. Другой угол, противоположный ракурс, и человек уже не гений, а шарлатан.       Гермиона Грейнджер в рядах Ордена Феникса прижилась быстро. И если исключить некоторые кадры, то имела прекрасный авторитет, заслужила огромное доверие и репутацию преданного, а главное, сильного союзника. Утратить это она смогла тоже очень скоро, всего лишь один наложенный Пожирателем смерти Империус, заставивший её оступиться на поле боя, и всё. Никакой любви, восхваления или хотя бы безразличия. Вокруг витали косые и полные презрения взгляды, слуха касался оскорбительный шёпот, а толчки при контакте с другими членами Ордена были вовсе не случайны.       Она медленно шла по площади Гриммо, 12 в комнату, где её уже ожидал Аластор Грюм. Вызов к одному из сильнейших волшебников не предвещал ничего хорошего, как и встреча с Гарри после неё. Гермиона понимала: будут лекция о важности защиты и тирада о её невнимательности.       Но что более важно, отчитывая её за эту оплошность, никто не вспомнит об успехах и тем более не подбодрит, сказав, что это её первый проступок. Когда человек герой, на ошибки права нет, потому что обесценивание заслуг происходит мгновенно. Без дальнейшей конвертации в достижения.       Однако, несмотря на это, она шла с высоко поднятой головой, стараясь сохранять лицо и зная, что исправится. Больше подобное не повторится, Грюм об этом позаботится. Гермиона ещё не понимала как, но уже готовилась к тяжёлой работе.       Замерев около двери, она постучала и, получив разрешение, вошла. Как только она переступила порог, за спиной послышались хлопок и характерный щелчок замка. Грюм повернулся и смерил её недовольным взглядом. Второй его глаз заставил вздрогнуть, отчего Гермиона крепче сжала древко и вобрала в лёгкие больше воздуха.       Происходящее нужно было принимать.       — Отложи палочку на тумбу и живо подойди сюда, — строго произнёс Грюм.       Этот человек никогда не отличался особой заботой или лояльностью. Это был настоящий мракоборец, для которого сострадания и других человеческих чувств не существовало. Есть задача? Её нужно выполнить, любыми путями, способами и тактиками. Совершенно не важно, пострадают ли при этом люди, каково будет число жертв и насколько больно станет родным.       Для Грюма жизнь была войной, а каждая смерть — вынужденным ущербом.       Иногда даже казалось, что он был рад пришествию Тёмного Лорда, потому что чувствовал себя как дома. В месте, кишащем трагедией, кровью и Непростительными, там, где нет мира или спокойствия, а только события, на которых можно оставить жизнь.       Поэтому Гермиона понимала для себя единственную мысль о нём, неутешительную, но очень правдивую:       Аластор Грюм не человек, а солдат. И в его случае это было два разных понятия, не подстраиваемых под одно.       Опустив палочку на тумбу, Гермиона подошла к нему, стараясь держать марку и не показывать дрожи в собственном теле и опасения во взгляде. Грюм не должен почувствовать её страх, потому что ненавидел его.       — Я позвал тебя не отчитывать, — хмуро бросил он. — Но хочу, чтобы ты поняла важную вещь. Мы не в школе, вокруг нас война и смерть…       — Знаю, — твёрдо ответила Гермиона.       — Важно понимать, — хмыкнул он. — И так как Гарри настоял, что ты должна быть вместе с ним, отправить тебя подальше от поля боя я не могу.       Он сделал паузу и посмотрел, насколько далека её палочка, будто готовился к решительному шагу, который ей не понравится.       — Зато могу научить противостоять Империусу. Женщинам это, конечно, даётся с переменным успехом, — сексистские нотки звучали от него с небольшим пренебрежением. — Но выбора нет.       Гермиона хотела ответить, что согласна, но не потребовалось.       — Империо, — строго сказал он, направив на неё древко.       Мгновение, и контроль был потерян. Гермиона ощутила себя будто за пределами тела, при этом оставаясь внутри него. Конечности не подчинялись, говорить не получалось, но чувствовать, осязать и исполнять выходило в совершенстве.       Словно сторонний наблюдатель собственной беспомощности, она смотрела на движущийся глаз Грюма и понимала, что находится в одном шаге от провала.       — Не дыши, — спокойно произнёс он.       Тело слушалось. Кислород перестал поступать, и Гермиона ощутила катастрофическую нехватку воздуха. Попытки противиться проклятию были тщетны, сознание начинало пылать, звуки становились громче, а паника нарастала. Гермиона чувствовала, как медленно от неё ускользает реальность, и надеялась, что заклятие вот-вот спадёт. Но Грюм и не собирался его снимать, он будто ждал, пока она умрёт.       Вновь желание воспротивиться — и опять провал. Новый рывок, чтобы вдохнуть, и она терялась в агонии собственного рассудка. Секунды для неё превращались в минуты, а каждый десяток мгновений становился часом. Кожа начинала пылать, а сознание стремительно покидало её, отдавая в руки смерти.       — Дыши, — приказ.       Гермиона жадно вдохнула и ухватилась за сердце, чувствуя, как оно нещадно колотится. Не было сил даже говорить или кричать, получалось лишь рвано дышать таким необходимым воздухом и осознавать происходящее.       Посмотрев на него, Гермиона не увидела ничего, кроме пренебрежительного взгляда. Он был ею недоволен, настолько, что глаз наливался кровью, а следующий приказ прозвучал сразу же, как дыхание восстановилось.       — Сопротивляйся, Гермиона, если хочешь жить, — спокойно говорил он. — Другого выхода у тебя нет.       Рассудок раз за разом ускользал, не позволяя даже зацепиться за попытку противиться. Это уничтожало, но осознавать происходящее в полной мере не получалось. Кислорода не хватало на мыслительные процессы, спуская всё до механических действий: дышать или не дышать. Грюм на это и рассчитывал, вероятно, надеялся, что страх смерти однажды заставит её открыть ещё одну способность, но не выходило.       Всё, что Гермиона ощущала, — это непреодолимое желание дышать и остановить происходящее. Не бояться, что, как только её сердце вернётся в привычный ритм, а дыхание восстановится, у неё вновь заберут эту способность. Потому что всегда, когда она успевала об этом подумать или помыслить о палочке, лежавшей не так уж и далеко, он начинал вновь, с каждым разом сокращая интервалы.       — Прекратите, пожалуйста, — умоляла она, как только Империус спадал.       Хотя бы на мгновение.       — Если ты от рождения слабая женщина, это не значит, что ты не сможешь, — твердил он.       — Думаете, это зависит от пола? — переводя дыхание, съязвила она.       — У Гарри вышло сразу, — ухмыльнулся Грюм и пригнулся, смотря в её затравленные глаза. — Не дышать.       И она вновь пыталась сопротивляться, изо всех сил вставала перед проклятием, не пуская его в своё сознание, но оно шло вперёд, ломая и забирая такой необходимый воздух.       Она плохо помнила, через сколько закончилась первая тренировка, но к её концу Гермиона не ощущала себя человеком. Лишь дрожащим созданием, которое по чужой воле способно делать всё что угодно. Хотелось сдаться, наложить это же заклинание на Грюма. Чтобы он чувствовал то же самое. Но всё, что она смогла, — выйти из комнаты и упасть на диван в соседней, где её ждал Гарри.       Весёлый, счастливый и воодушевлённый. Когда Гермиона посмотрела на Гарри, в ней проснулось непреодолимое желание закричать.       — Гермиона, я понимаю, — махнул рукой Гарри. — Мне тоже было тяжело, но у тебя получится, я уверен.       Голос такой, словно она не доходила до состояния клинической смерти, а просто бегала кросс вокруг дома. Из-за этого на секунду Гермиона подумала, что, возможно, методы Грюма и хороши. Может быть, и правда ей не стоит злиться и чувствовать себя ущемлённой.       — Когда я наконец-то смог сбросить мешок, то ощутил себя сильнее, — выдохнул Гарри.       — Мешок? — Гермиона свела брови к переносице.       — Конечно, — пожал плечами Гарри. — Я держал над головой тяжёлый мешок, и слабость в руках должна была стать ключом к сопротивлению.       Сказав это, Гарри налил в стакан воды и протянул Гермионе.       — Хотя он говорил, что с тобой хочет работать по-другому, ты же девочка, — добавил Гарри. — Наверное, что-то полегче…       Да. Разумеется.       С того дня Гермиона ежедневно приходила к Аластору Грюму, чувствуя психосоматическую боль с каждым шагом, потому что ни одного мешка не предвиделось. Только воздух и его отсутствие, последнее стало стимулом к свержению, но лишь спустя месяцы тренировок. Жестоких, лишенных сострадания и наполненных лишь садистским желанием изничтожить.       Несколько раз он смеялся, называя её беспомощной, и думал о том, что лучше один раз он забудет сказать «дыши» — и проблемы решатся…       Это Гермиона запомнила особенно чётко.       Декабрь, 1999 год, штаб №9       — Иногда призраки могут озлобиться, — заговорил Аластор Грюм.       Сегодня он стоял на небольшой импровизированной сцене посреди лагеря Ордена Феникса. Вокруг столпились волшебники и волшебницы, то и дело обновляющие Согревающие чары. На их лицах виднелись испуг, страх, опасение и полное недоверие к оратору. Это вызывало у Гермионы улыбку. Пока она стояла за спиной Аластора, ей удавалось чувствовать людское напряжение и лёгкое опасение самого Грюма.       Ощущение было в новинку.       — Насильственная смерть, которой и погибла важная для всех нас Гермиона Грейнджер, может привести к удручающим последствиям, — продолжал он.       Голос Аластора звучал настолько неуверенно, местами скомканно, а где-то и вовсе несвязно, что её пробирало на смех. Гермиона практически видела, как Гарри тёмными и холодными ночами писал эту речь, желая казаться убедительнее. Без неё у него это не всегда получалось, а если быть до конца откровенным — никогда. Гарри, может быть, и был хорошим лидером, но оратор из него отвратительный.       Принимать «важные» решения, слепо нестись на врага, пытаться умереть в любой непонятной ситуации — это да, про Гарри Поттера. А вот убедить людей вступить в Отряд Дамблдора, подружиться с человеком без упоминания, что он Избранный, или выудить информацию из профессора без Жидкой удачи — нет, здесь помогала и подсказывала Гермиона.       Поэтому теперь смотреть, как праведный и «величественный» Гарри Поттер едва ли не рассыпался на кусочки перед всеми, кто в него верил, было для неё в радость. А Аластор Грюм, через предложения срывающийся на почти неприкрытую истерику, тешил самолюбие.       Ей нравилось слышать страх в его голосе. Она испытывала неповторимое удовольствие от ужаса в человеке, так спокойно распоряжавшемся чужими жизнями. Раньше каждый член Ордена Феникса боялся, когда его вызывали в кабинет к лучшему мракоборцу, а теперь он сам дрожал от мысли о её мести.       Чья смерть напугала его сильнее? Сожжённый Сириус? Рон, напуганный в гробу? Молли, утонувшая с осколками стекла в горле? Какой именно момент вызвал в Грюме, солдате, прикрывающем войной собственные садистские замашки, страх? Этого она не узнает, потому что план его смерти был немым, не имеющим красивых речей и слов, но крайне эффектным.       — Поэтому мы всех убедительно просим не покидать дома в одиночку, постоянно быть с товарищами и при первом появлении призрака уходить, — говорил Грюм.       Гермиона хмыкнула и обвела взглядом толпу, где и заметила его. Гарри Поттера. Он стоял в самой середине, внимательно смотря на Аластора и не подозревая, что позади Грюма, в мантии, которая принадлежала самому Гарри, была Гермиона. Готовая завершить жизнь известного мракоборца.       Это вызывало лёгкое удовольствие и покалывание в кончиках пальцев от доступной власти. Гермиона знала то, что не понимали и не предполагали другие. Будто у неё был сценарий жизни, в единственном экземпляре и единоличном доступе.       Наконец-то не окружающие решали, как жить и что делать, а она принимала на себя роль сосуда для судьбы.       — Не пытайтесь выходить на контакт или сражаться. Это уже не тот боец, которого мы знали, — с напускным сожалением добавил Грюм. — Гермиона была прекрасным человеком, сильной волшебницей и хорошим другом. Но, увы, покинула нас слишком рано.       Когда Грюм успел стать таким сентиментальным? Хотелось верить, что страх заставил его снизойти до таких «ужасных» человеческих чувств, которые он всю жизнь презирал, о чём раньше активно кричал. Тогда это стало бы её личной победой, потому что она смогла заставить бояться человека, который прежде не ведал страха.       А дальше…       Он говорил. Много, нудно и настолько фальшиво, что руки чесались скорее уничтожить его. Но Гермионе хватало совести не прерывать оратора, в отличие от остальных, поэтому она дожидалась, пока он закончит.       У человека ведь должно быть право на последнее слово? Хоть и очень длинное, но всё-таки последнее.       Тем более перед ней был Гарри. С их последней встречи круги под его глазами увеличились, лицо стало на несколько тонов бледнее, а внушительная щетина придавала ещё пару лет к возрасту. Но не это привлекало, больше цеплял его взгляд — усталый, измученный и, казалось бы, равнодушный. Словно он потерял желание существовать, это было бы обидно, ведь отбирать жизнь приятнее, когда ею дорожат.       — Сейчас всем рекомендую удалиться в хижины и подготовиться к завтрашнему дню, — завершил Аластор и в эту же секунду попытался уйти.       Мгновение. Взмах древка, и решающее:       — Инсендио, — сорвалось с губ Гермионы промозглым шёпотом.       Всю сцену, ровно по краю, окрасило пламя, высоко поднимающееся над головой обеспокоенного Грюма. Он тут же схватился за палочку.       — Экспеллиармус, — произнесла она, и древко улетело за пределы огненного квадрата.       Он не видел её, метался по кругу, старался выбраться, кричал, звал Гарри, но каждый, кто подходил к огню, тут же был отброшен назад. Гермиона понимала: найдутся те, кто побежит в пламя даже за самым скверным человеком.       — Империо.       Заклятие мгновенно попало в Грюма.       Гермиона верила, что он, как каждый истинный солдат, не умел того, чего требовал от других. Поэтому, приблизившись к нему, она сняла с себя капюшон, увидела ужас в его глазах и шепнула последнее, но самое сладкое:       — Не дыши.       Гермиона отшагнула назад, вновь надела капюшон и замерла, наблюдая, как он задыхается.       Сначала подогнулись колени, после он рухнул на них, не в состоянии сопротивляться, но Гермиону не волновало, как терзалось тело. Его наполненное ужасом лицо было в разы увлекательнее.       Неконтролируемое хозяином, чистое и пустое, лишь по глазам можно было понять всю палитру эмоций, что плескалась в душе перед скорой смертью. А он и не пытался побороть проклятие, которое учил её перешагивать.       Она бы соврала, сказав, что это не приносит ей удовольствия, а Гермиона не любила лгать. Поэтому лишь наблюдала, выжидая, пока последние капли жизни улетят из бездыханного тела со всё ещё открытыми глазами.       Постепенно, пока Грюм умирал, усмирялся и огонь, сходя на нет ровно в ту секунду, когда Аластор погиб. Несколько волшебников кинулись к нему, пытаясь привести в чувства и помочь, хотели спасти, но было слишком поздно.       И лишь Гарри Поттер стоял дальше всех. Он смотрел, но не на Грюма, а на старую подругу. Казалось, будто он глядел сквозь магию мантии на саму Гермиону и уже был готов молить её о прощении. Потому что в глазах некогда друга была не скорбь, не сожаление или боль. В них Гермиона видела звенящий страх и животный ужас.       Но не сегодня, эту ночь Гарри ещё поживёт.       Долгое ожидание подобно медленной смерти, а она хотела, чтобы он настрадался.

***

      В мэнор Гермиона зашла с лёгкой улыбкой, небольшой болью в мышцах и теплотой в сердце. И дело было не в отмщении, смерти Грюма или лице Гарри Поттера, когда он смотрел на неё под невидимой пеленой. Это она отпустила ещё на пороге, предпочитая не нести в дом вещи, способные хотя бы на несколько секунд её расстроить.       Приятные и трепетные эмоции навевал мэнор. Поместье тёмное, мрачное, чьи стены видели её боль и попытки умереть, но вместе с этим наполненное лучшими воспоминаниями, которые ей удалось сохранить. Именно тут она почувствовала себя нужной впервые за долгие годы, испытала эмоции, несоизмеримые с ранее прожитыми, и обрела друга. Поэтому сюда, на этот самый порог, ей хотелось возвращаться даже после тяжёлого дня.       А при упоминании дома, где тебя примут, выслушают, помогут и поддержат, на ум приходили не штабы Ордена, спальня Хогвартса, площадь Гриммо, 12 или Нора. А дорогое поместье, где когда-то убивали, пытали, омывали пол кровью не одного десятка людей и воспевали тёмного волшебника.       Именно сюда хотелось возвращаться, здесь Гермиона чувствовала себя своей.       — Госпожа, позвольте помочь, — перед ней появился Энди.       Он протянул руки, помогая ей снять верхнюю одежду, забирая мантию-невидимку и сумку с вещами. А после с улыбкой сообщил, что в гостиной разведён камин и ужин будет готов через час. Он знал, как она любила вечерами сидеть у огня, читая или размышляя, поэтому всегда заботился, чтобы к её приходу всё было готово.       Тепло улыбнувшись, Гермиона прошла в глубь поместья по направлению к одной из самых любимых гостиных. В голову лезли мысли о заботе, счастье и умиротворении, которые постижимы только в этих стенах. Ни в одном доме, кроме потерянного родительского, к ней не было столько безвозмездного внимания. Поэтому ощущение возвращало её в приятное прошлое, где не существовало войны, не понята смерть и не приходилось убивать, чтобы справиться с демонами, терзающими душу.       Войдя в гостиную, Гермиона заметила Малфоя на диване, стоявшем напротив камина. Он лениво листал книгу, с неподдельным отвращением рассматривая названия и выражения.       Она усмехнулась.       Малфой не любил эти истории, как ни крути, для волшебника магловские книги редко были интересны, словно оказывались слишком скучны или непонятны. Но Малфой, смотря на Энди, с упоением обсуждающего с Гермионой очередную книгу, не мог смириться с этим.       Через силу он читал, пытаясь вникнуть и вклиниться в разговор. Словно для него было важно находиться с ней на единой волне. Человек, чужой по определению, старался ради неё впервые в жизни, и именно это делало его близким её сердцу и важным душе.       — Кто тебе не нравится сегодня? — спросила она, обходя диван и усаживаясь рядом.       Перекинув ногу на ногу, она с любопытством заглянула в книгу и тут же рассмеялась, откидываясь на спинку дивана.       — «Он почти не удивлялся тому, что в последнее время стал относиться к другим не очень-то чутко; прежде эта чуткость была его гордостью», — зачитал Малфой, прежде чем захлопнуть книгу.       — Я бы больше радовался за Грегора, если бы он их всех съел, — произнёс проходящий рядом Энди.       — Он будет влезать во все наши разговоры? — недовольно фыркнул Малфой, переводя взгляд на Гермиону.       — Лишь в те, что касаются прочитанных им книг, — толкнув Малфоя в плечо, сказала Гермиона.       А после, словно по наитию, совершенно не думая, она пригнулась и оставила на его щеке лёгкий поцелуй. Совсем как вчера, во время ужина, будто это было обыденное действие.       Малфой повернул голову к ней и на несколько секунд замер, смотря в её глаза, а следом она ощутила касание его губ. В этом не было привычной отдачи, страсти или сводящей с ума потребности. Поцелуй был настолько обыкновенным и простым, что на секунду показался вырезкой из заезженной кассеты памяти.       Отстранившись, она улыбнулась.       Его глаза были красивы, отдавали теплом и нежностью, на бледной коже играли тени от камина, притягивая внимание, а ароматы сандала и кожи напоминали о любимом прошлом.       Она дома. Это точно.       Взяв позади себя подушку, Гермиона опустила её на бёдра Малфоя, а после положила голову на неё, укладываясь на диван и смотря на огонь. Его рука легла на её макушку, совершая неспешные массирующие движения, заставляющие тело дрожать.       — Драко, — сказала она, вновь смакуя его имя на своих губах.       С замиранием сердце она ждала ответа, того, что именно он произнесёт, будто надеясь на обоюдный жест безусловного доверия. Она могла признаться, что в нём больше не сомневалась, но пойдёт ли на это он? Верилось, что да.       — Что, Гермиона? — шепнул он, пальцами играя с её локонами.       Она улыбнулась, сердце забилось быстрее, а рука, лежавшая под щекой, сжала подушку от прилива эмоций.       — Впервые за несколько лет я чувствую спокойствие, — произнесла она. — Не боюсь, что завтра всё это исчезнет, и не думаю, что из-за моего отказа меня оставят.       — Подводка отличная, — усмехнулся он.       — Не смейся, — улыбнулась она и перевернулась на спину, смотря на него.       Рука Малфоя опустилась на её живот, и Гермиона положила свою поверх, переплетая их пальцы.       — Спасибо, — тише произнесла Гермиона.       Он смотрел на неё несколько секунд, в его глазах едва заметно мелькнула вина, но тут же была прервана теплотой. Сегодня Гермиона решила не задавать вопросов, этот вечер она желала оставить неосквернённым.       Сейчас ей хотелось ощущать спокойствие, лежать и смотреть на Малфоя так, словно он единственный в мире способен её понять. Впрочем, вероятно, так оно и было, потому что ни с кем другим настолько любимой и свободной она себя не чувствовала.