Мea máxima culpa. Nocens es

ТОРСТЕЙН

Всего лишь семь часов вечера — ты и не помнишь, когда в последний раз возвращался со службы так рано. Ты даже не пытаешься вспомнить — какой смысл? Сейчас ты едва ли не ночуешь в своем рабочем кабинете. Если так дальше пойдет — ты забудешь, как выглядит твой муж. И твой ребенок. У тебя теперь есть ребенок — дурной, взбалмошный, непослушный, глупый, задиристый… Ни у кого такого нет! Конечно же, ты лукавишь — даже если тебе однажды прилетит по башке, и у тебя случится какая-нибудь хрень типа ретроградной амнезии (ты в душе не ебешь, что значит ретроградная, но вдруг она случится), ты будешь помнить, единственно, Тома. Ты свое имечко забудешь — благо оно тебе никогда не нравилось, - но имя Томаса Хиддлстона выгравировано у тебя на сердце. Когда ты подохнешь, и твое тело распотрошит патологоанатом, он охуеет нехило так, когда увидит имя Хиддлса на твоем сердце. Не то чтобы ты собрался помирать, и не то чтобы ты был любителем сопливых аллегорий — вот как про Томово имя у тебя внутри, — но так оно по факту есть. Ты ничего с этим поделать не можешь. Так вот на часах семь ровно, и ты чувствуешь себя немного неудобно — ты сбежал с работы, смылся, смотался, нагрузив этой чертовой работой свой отдел и еще оперативников вдобавок, и ты знаешь, что завтра шеф оперов отвесит тебе люлей, но ты к этому готов. Ты просто заебался со всем этим дерьмом, что случилось в последнее время. Тебе просто нужна передышка. Тебе нужно домой — хотя бы на один гребаный вечер. Тебе нужно увидеть Тома и сына. Тебе нужно почувствовать, что ты человек, а не полицейская машина. Хотя кого ты, нахуй, обманываешь? Ты эта самая машина и есть. Твой отдел работает, как хорошо отрегулированный механизм: все болтики и винтики смазаны, все крутится и вертится, все… В смысле все работало до тех пор, пока какой-то обмудок не вздумал отстреливать твоих близких. Сука!!! Вот же сука уебищная! Когда ты его поймаешь… Хуй знает, что ты с ним сделаешь. Ты бы его пристрелил, как пса шелудивого… Впрочем, пса ты бы пожалел. А вот эту тварь ты жалеть не станешь. Но для начала ее нужно поймать. А до этого ой как далеко! Ты самому себе признаешься смело, что давненько у тебя не было такого: сколько времени прошло, а у тебя нет даже зацепки. Ни малейшей. Вот совсем. Ты подозреваешь собственного брата. Черт дери! Ты опять подозреваешь брата. Ты ненавидишь себя за это. Его ты ненавидишь еще больше. Ты бы переполнился ненавистью, если бы не Том. Ты возвращаешься домой — не каждый вечер, учитывая, как часто ты остаешься ночевать на работе, - но когда ты все же возвращаешься, то обнимаешь Тома, ты вжимаешься в него, дышишь им, прикасаешься. Тебе физически нужно ощущать мужа рядом. Без него ты бы сдался давно. Ты бы не выдержал. Так вот ты подозреваешь Криса. Просто потому, что у тебя больше нет подозреваемых. Бейтс — умная сволочь! - колоссальную работу проделал просто. Раскопал четверых, умеющих обращаться с оружием, из окружения тех девчонок, что твой брат замочил девятнадцать лет назад. Из тех четверых трое уже отсеялись. Папаша Кингси последние три года передвигался исключительно на инвалидной коляске. Фрау Берг — известная биатлонистка — имела стопроцентное алиби: кубок мира был в самом разгаре, и кузина давно покойной Анны Берг участвовала в каждой гонке. Братец Мари Лефевр три недели назад укатил в круиз со своей подружкой. А вот бывший муж мадам Лефевр… Отыскать месье Бове было непросто. Вы несколько дней потратили на то, чтобы выяснить, где же находится этот господин. Но когда стало известно, в какую дыру забрался бывший солдат Французского иностранного легиона, ты подохуел знатно. Монастырь в Каракасе. Не где-нибудь — в Каракасе, что б его! Ты связался с коллегами в Венесуэле. Ты просил, умолял, угрожал даже — но ты добился, чтобы полицейские Каракаса проверили монастырь в Неблине. На предмет нахождения там господина Бове. И господина Хемсворта. Ты жопой чуял — а не было барометра надежнее — неспроста Каракас всплыл в этом деле. Ох, неспроста! В общем, ты попросил тамошних полицейских оказать тебе услугу, и это было вчера. И пока что ты получил ответа. Тебя так и подмывало позвонить да устроить им там разнос за такую медлительность — преступную, как тебе казалось. Но ты не позвонил и не устроил. В конце концов, у парней из Каракаса работы наверняка не меньше, чем у тебя, и если бы не они — тебе пришлось бы посылать в Венесуэлу своего человека. А это время. Долбанное время, которого тебе так не хватает. Сегодня утром пришел отчет из лаборатории — анализ ДНК подтвердил гибель Виктора Ланге. И ты завыл — то есть вот буквально, в голос, кусая собственный кулак и давя таким образом вой, что вырвался у тебя из глотки. Ты все еще надеялся. Пока не пришел этот ебучий отчет. Ты все еще верил, что несчастный, найденный на пепелище дома Виктора и Магды — это кто-то другой. Тебе так хотелось в это верить! Ради Магни. Ради его матери, которая так и не пришла в сознание. Поначалу врачи уверяли, что все будет хорошо, а потом ей снова стало хуже. Магни… Ты вообще не представлял, как этот парень держался. У него не было Тома — как у тебя. Ему некого было обнимать после тяжелого рабочего дня. Ты видел, как он сдает с каждым днем. Как западают от недосыпа глаза и натягивается на скулах посеревшая от усталости кожа. Ты видел чуть ли не судорогой сведенный рот Магнуса каждый раз, когда разговор заходил о Магде. Еще ты видел содранные в кровь костяшки его пальцев. Ты понимал, как паршиво сейчас пацану, но ты ничего не мог с этим поделать. Он не подпускал тебя близко. Не позволял жалеть себя. Даже обнимать не позволял. И ты надеялся только на то, что смерть Ланге не подтвердится. Но твои надежды пошли по пизде, как только ты получил злосчастный отчет. Ланге мертв. И когда ты сообщил об этом Магнусу, когда ты посмотрел в его глаза… Черт! Ты отшатнулся, увидев это. Безумие. Страшное. Черное. Оно было там — в глазах вашего Магни. Вашего с Томом, Магдой и Виктором солнечного мальчика. Оно было там, и ты готов был проклясть собственного брата — за то, что он катком проехался по судьбам своих близких. И вот тогда ты обнял Магнуса. Ты сгреб его в охапку и не отпускал. Он рвался, брыкался, лягнул тебя по колену пребольно. Но хуй там плавал! Нужно иметь недюжинную силу, чтобы вырваться из твоего захвата. И силой такой обладал, пожалуй, один лишь Крис. Магни затих в твоих объятиях скоро. Ты чувствовал, как твоя футболка на плече промокла от его слез. Ты не винил парня за эти слезы. Ты даже рад был — пусть горе выльется слезами. Только бы не видеть темные, страшные, безумные глаза Магнуса. У него были глаза твоего брата на самом деле. Вот поэтому тебе было страшно. Ничуть не меньше ты боялся увидеть реакцию Магды, когда ей сообщат о гибели мужа. Пока что она пребывала в благословенном неведении. Ты даже рад был, что она так долго не приходит в себя. Потому-то ты и смылся домой пораньше — тебе нужна была пауза. Передышка. Тебе нужно было надышаться Томом. Он был как глоток свежего воздуха — твой Том. И ты мчал к нему, превышая скорость. Ты бы не поехал, наверное, если бы Магни тебя не прогнал. После того, как он взял себя в руки, племяш заявил, что он в полнейшем порядке и продолжит работать — ради того, чтобы поймать ублюдка, который сделал это с Виктором. А вечером поехал к матери — чтобы быть с ней, когда Магда очнется. Ты хотел было ехать с ним, но он не позволил. И ты его понимал — мальчишке просто хотелось побыть вместе с мамой. И не хотелось, чтобы кто-то видел, как ему херово. Ты уважал его за такое мужество. А вот себя за малодушие — не особо. Стоило бы настоять. Стоило бы поехать вместе с ним. А еще стоило бы заскочить к Кейси. Тот тоже так и не приходил в себя. И тебе казалось, что кто-то наказывает именно тебя таким вот образом — отбирая тех, кто дорог. Но с Кейси рядом была Айрис. Ты привык считать её своей — не в том смысле, в каком ты привык считать своим Тома — а просто она всегда была рядом, за столом секретаря, и если бы Айрис не сидела за этим самым столом, едва ли твой отдел работал, как хорошо отлаженный механизм. Ты привык считать её своей, а оказалось, что она на самом деле принадлежит Кейси. И ты был удивлен, когда узнал. Но ты был счастлив за этих двоих. Так по сопливому счастлив: типа плодитесь и размножайтесь, дети мои! Так что к Кейси ты тоже не поехал. Ты не хотел мешать им с Айрис. Ты поехал домой. К Тому. И к Билли. К своей семье. И вот ты дома, и ты сгружаешь три коробки пиццы и две бутылки газировки прямо на пол, пока раздеваешься. И ты знаешь, что Том будет ворчать — он не приветствует, когда вы с Билли ужинаете пиццей и запиваете ее газировкой. Потому-то ты купил любимый Томом яблочный пирог. Да, пирог тоже не самый полезный ужин. Но, может, Том будет ворчать чуть меньше? Хиддлс появляется в прихожей и смотрит, как ты раздеваешься. А ты раздеваешься прямо вот совсем. Ты хочешь своего мужа. Сейчас же. Немедленно. И ты игнорируешь его удивленный взгляд. - Давай, Том! - командуешь ты и хватаешь Хиддлса в охапку. - Давай уже! Я заебался без тебя, слышишь? Ты замираешь на секунду, кутаясь в тепло, что дарит тебе муж. Ты прячешь нос в основании его шеи и дышишь его запахом. Твои руки расправляются с замком на его джинсах, и ты чувствуешь, как он сам кладет руки тебе на плечи. Ты забываешь на какое-то время о том пиздеце, что творится с вами последние пару недель. Тебе просто нужно ненадолго забыть обо всем. Пусть она случится — клятая ретроградная амнезия. Пусть ничего не останется — только ты и твой муж. Том шипит, что ему нужно в душ. Хорошо, что он не шипит о том, что ты опять принес в дом вредную еду. Ты рычишь в ответ, что немытый он еще слаще. Том как яблоко, которое гораздо приятнее есть прямо с ветки. Нафига ж его мыть, если оно и так чистое? Вот так и Том. Ты ведешь его в спальню. Или он ведет тебя. Ты спрашиваешь, где Билли. Тебе хочется оттрахать Тома так, чтобы он голос срывал, кончая под тобой, но тебе будет пиздец неудобно, если пацан вас услышит. Том отвечает, что Билли ушел к друзьям, и что ты ему разрешил. Ты не разрешал — факт. Но ты не спешишь говорить об этом мужу. Иначе вы опять поссоритесь. Иначе не будет никакого траха, а ты просто не выдержишь, если не займешься любовью с Томом прямо сейчас. И ты занимаешься. Ты распластываешь Тома на кровати. Ты ласкаешь его, словно в первый раз. Ты прикасаешься так, словно заново изучаешь его тело — стройное, гибкое, подтянутое. Ты накрываешь Тома собой, притираешься. Ты хочешь почувствовать его всего всем собой. Том поддается, подставляется, позволяет тебе все на свете. И когда ты уже внутри, когда он зажмуривается, чувствуя тебя глубоко, когда он закидывает ноги тебе на спину, когда подается навстречу, призывая двигаться, тогда ты перестаешь себя сдерживать. Том мечется под тобой, кусает ладонь, когда ты задеваешь у него внутри тот самый узелок, от которого удовольствие растекается по всему телу. Он зажимается так хорошо, так правильно, что тебе приходится немного сдерживать себя, чтобы все не закончилось слишком быстро. Тебе хочется, чтобы это длилось и длилось. Чтобы не заканчивалось подольше. Тебе так восхитительно хорошо сейчас, и еще больше ты рад тому, что Тому вместе с тобой так же восхитительно хорошо, как и тебе. Ты бы все отдал — не задумываясь — чтобы остаться с ним вот так: когда вы одно. Потому что без Тома ты не чувствуешь себя целым. После вы принимаете душ. Ты готов взять мужа еще раз — прямо в душе. И он позволяет. И тебе кажется, что наступило Рождество — не меньше — ведь у вас давно не было так… Вот так вот — чтобы не один раз. И чтобы с огоньком. И чтобы Том, насытившись твоими ласками, жался к тебе доверчиво, чуть ли не мурлыкал сыто, и чтобы он говорил, какое ты ненасытное животное. Ты хмыкаешь довольно — ты такой и есть. И уже позже, когда ты считаешь, что ты задобрил Тома, заласкал и занежил его до такой степени, что он просто не способен на тебя сердиться... Когда вы оба поедаете вредную пиццу и запиваете ее вредной газировкой... Тогда-то ты и признаешься, что не позволял Билли никуда уходить. Завтра же тесты по истории. Он обещал, что будет готовиться. Том качает головой удрученно. Том говорит, что ты слишком уж балуешь пацана. Том говорит, что ему снова звонили из школы и жаловались на Билли. - Я просто не могу быть с ним строгим, - признаешься ты. - И тем самым ты оказываешь Билли медвежью услугу! - повышает голос Том, а ты уже жалеешь, что после душа не повел его в спальню. Чтобы трахнуть еще разок. - Пацан натерпелся всякого! - возражаешь ты. - Представляешь, каково ему было? Том смотрит с осуждением. Он-то представляет. Он сам вырос без родителей. - Тор… - Хиддлс качает головой. И ты знаешь, что за этим последует. - Тор, ты… Ты как будто завел себе нового друга. Вы режетесь с ним в приставку. Вы ходите на футбол и теннис. Вы… Вы трескаете эту чертову пиццу тоннами. Все эти ваши смехуечки и шуточки… - Блять, Хиддлс! - хмуришься ты недовольно. Вот нахуя ж опять эти нотации… - Ты все ему позволяешь. Я уверен, что и сегодня ты отпустил бы его к друзьям, если бы он попросил настойчивее. Но он предпочел солгать мне. А это… - Хиддлс, блять! - Билли должен выучить слово «нет», - настойчиво говорит Том. - А ты должен выучить, что ребенок — это не только друг. Это ответственность, Тор! - Зачем ты вообще согласился? - начинаешь раздражаться ты. - Зачем ты согласился взять пацана, если ты… - Нет, Торстейн! - прерывает тебя муж. - Не перекладывай с больной головы. Мы договорились, что будем воспитывать Билли вместе. Но по сути воспитанием занимаюсь я один. И жалобы учителей выслушиваю тоже я один. - Ты сам знаешь, какой пиздец творится, Хиддлс! - резонно возражаешь ты. - Можешь хотя бы сейчас не выносить мне мозг? Так происходит каждый долбанный раз. Стоит только вам завести разговор о Билли. Ты видишь, что происходит. Хиддлс… Не то чтобы он невзлюбил парня, просто… Просто мальчик так и не стал ему родным. - Ты жалеешь? - уже спокойнее спрашиваешь ты. - Ты думаешь, что мы неправильно поступили? - Я так не думаю, Тор, - успокаивающе произносит твой муж. - Я просто хочу… Я хочу не налажать. Понимаешь? Я хочу, чтобы Билли стал мне… Чтобы он стал мне родным. Но пока… - Пока что? - слышишь ты голос вашего сына, и блять… Блять!!! Как много он успел услышать? - Я никогда вам своим не стану, да? - Билли шмыгает носом, отступает назад, когда ты встаешь со стула и пытаешься приблизиться. - Нет… Черт, Билли! - Да пошли вы! Мальчишка срывается с места и бежит прочь из гостиной. Прочь из прихожей. Прочь из дома. И ты бежишь следом. На улице дождь. И ветер. Ни черта не видно почти что. Билли бегает, что твой заяц — не угнаться. А ты слишком стар для всего этого дерьма. Ты не спринтер нихуя. Никогда им не был. Но ты бежишь, сколько есть сил. Ты просто не имеешь права сейчас упустить своего сына. Дождь стеной. И ты уже довольно далеко от дома. Ты не видишь, как следом за тобой на улицу выскакивает Том. Не видишь, как он закрывает дверь, и как замирает на секунду, увидев на двери надпись: «Вы виноваты!» Ты не видишь — ты же занят погоней — как Том возвращается домой, чтобы достать из сейфа свой пистолет. И как он пускается в погоню за вами обоими. Зато ты видишь, как Билли теряется за деревьями — вы достигли парка. И ты чертыхаешься: тут, в парке, ты точно потеряешь пацана. Дождь хлещет — может поэтому он мажет: тот, кто в тебя стреляет. Хрен знает, куда он целился, но явно не тебе в плечо. Ты вскрикиваешь негромко, когда пуля вспарывает плоть. И ты выхватываешь свой пистолет здоровой рукой. Ты хер знаешь, куда целиться, ты же не видишь ни хера. Зато ты слышишь еще один выстрел. И в ту же секунду тебя сбивает с ног. Роняет на землю. Накрывает тяжелым. - Охренел?! - орет тебе Крис в самое ухо. - Ты охренел так подставляться?! Он приподнимается, позволяя тебе сделать вдох и пережить охуевание. Он упирается на одно колено и вскидывает руку — тебе видно, как блестит хромом его пистолет. Он делает три выстрела, после чего опускает оружие. - Ушел, гад! - Промазал, сука ты косоглазая! - ты просто взвыть готов — от досады за то, что Крис промахнулся. От злости — где его черти носили все это время? От боли — все-таки ты поймал пулю плечом. - Брось ствол! - слышишь ты голос своего мужа. - Живо! - Тооооом! - улыбается Крис. Ты глаз не отводишь от его лица. Как его умывает дождь. Как липнут ко лбу волосы. Как влажно блестят усмехающиеся губы. - Я. Сказал. - повторяет Томас. - Бросай оружие! Ты видишь, как твой муж направляет пистолет на твоего брата. Хреновая вкрай ситуация, конечно. И еще ты видишь, как откуда-то из-за деревьев выходит Билли. Перепуганный. Мокрый, как мышонок. - Том! - пацан едва не подвывает от страха. - Тооом! - Все хорошо, Билли! - спешит успокоить его Томас. - Подойди и встань у меня за спиной. Скорее, сынок! Том держит Криса на мушке, пока мальчишка исполняет его приказ. Но ты почему-то уверен — Крис не станет стрелять. Сопротивляться не станет. Зачем ему? Ведь он только что спас тебя от смерти. И ты оказываешься прав. Твой брат бросает пистолет, предварительно ставя его на предохранитель. Прямо Тому под ноги бросает. - Лег на землю! Руки за спину! Хиддлстон все еще помнит, как нужно задерживать преступников. Годы службы в полиции не прошли даром. Том подходит к твоему брату, приседает, коленом с силой давит Крису на позвоночник. Жесткое задержание — очень действенное, очень болезненное. Крис стонет, когда Том давит чуть сильнее. Специально, сука, давит — знает же, что так оно больнее. После ловко защелкивает наручники на запястьях Криса. - Порядок, Тор? - уже после того, как обезвредил твоего брата, спрашивает твой муж тебя самого. Ты не в порядке. Ни хера не в порядке. Но ты поднимаешься на ноги. Ты игнорируешь боль в правом плече. Тебе не до этой боли сейчас. Брата, лежащего в классической позе «мордой в землю» ты игнорируешь тоже. Ты подходишь к Тому. И к Билли. Ты обнимаешь их обоих. Ты ни хера не в порядке. Вы все не в порядке ни разу. И гребаный дождь не прекращается. Все идет и идет. И тебе становится жаль Криса. Наверное, холодно лежать на сырой земле.