Мea máxima culpa. Nocens es

ВЬЕХО

Долбанные Хемсворты… Эти два слова ты приказал бы увековечить на твоем фамильном гербе — в качестве девиза. Если бы такой герб у тебя был, разумеется. Крис и его злоебучий братец — вот у них-то как раз был этот самый герб. Голубая кровь, мать их за ногу! Какой идиот придумал эту самую голубизну — ты понятия не имеешь, но если бы ты встретил того мудака, ты бы так и спросил — почему, собственно, голубая? Почему, блять, не зеленая или там оранжевая в крапинку? Не то чтобы этот вопрос всерьез тебя занимал, но просто… Просто ты не единожды видел, как истекал кровью Крис. И была она алой, как у всех прочих, и будь он хоть трижды аристократ, ничего это не меняло. Так вот Крис дохрена гордился тем, что его семейка давным-давно обзавелась своим собственным гербом, и однажды — вскоре после того, как его, чудом не сгинувшего в холодных северных водах, привезли в Каракас — этот герб нарисовал. Он восстанавливался долго. Как будто бы даже неохотно. Лучшие врачи — те, что были в твоем распоряжении, те, которых тебе удалось купить — медленно и мутороно пытались поднять Криса на ноги. Он же сам подниматься не хотел. Устроившись на высоких подушках, он долгие дни проводил в кровати, и все молчал, прожигая взглядом какую-то одну, только ему видимую, точку в пространстве. На тебя — ровно как и на всех прочих, кто входил в его комнату, - внимания обращал не больше, чем на перхоть: вроде ерунда, но раздражает. Много пил. Мало ел. И молчал, сука! Все молчал. Тебе было интересно — что там, в его черепушке происходит? И если говорят, что в голове у каждого из нас время от времени заводятся те самые тараканы, которые вынуждают человека творить разную дичь, то у Криса — ты был уверен — эти таракашки рисовали цветными карандашами абстракции. И не сказать, что тебя это не пугало ни разу. Напротив — ты боялся Криса до усрачки, когда он был вот таким, притихшим. А потом он начал говорить. И вот лучше бы молчал, ей-богу! Откровения, которые вываливал на тебя Теньо — как будто бы ты его об этом просил! - пугали тебя сильнее, чем долгое молчание. Северянин признавался в таком, отчего у тебя — грозного дона Вьехо — кровь: не голубая ни разу, стыла в жилах. Он был псих. Натуральный. То есть вот самый настоящий — из тех, кого проще и безопаснее содержать в психушке. Ты же содержал его в своем доме. В своей постели. В своих мыслях и в своем сердце. Ты был уверен: когда ты помрешь. и патологоанатом вскроет твою грудную клетку, он обнаружит имя Криса, выцарапанное у тебя на сердце. А девиз дома Алваресов — долбанные Хемсворты - будет высечен на твоем черепе, прямо поперек лба, раз уж нет герба, где можно было бы этот девиз увековечить. Так вот когда Крис начал поправляться, он нарисовал свой герб, чтобы показать тебе. Он вроде как дофига гордился своим происхождением — с одной стороны. И всеми своими славными предками. И даже дедом, который вытолкал его из дома взашей, когда Крис объявил, что намерен посвятить себя Богу. Теньо и братом своим гордился. Несмотря ни на что — гордился. И ты даже немного завидовал Торстейну Хемсворту… Ладно! Ты дофига ему завидовал. Тебе казалось, что Крис едва ли не обожествляет старшенького. Тебе казалось, что в его системе координат Бог всегда стоит выше всех прочих, а уже потом, на одну ступень ниже, находится его брат Тор. И где-то в самом низу этой гребаной иерархии, он сам — Кристофер Хемсворт. Ты не уточнял никогда — откуда оно взялось, то уничижение, с которым Крис иногда говорил о себе в контексте собственной семейки. Ты не хотел вникать во все это. Вот вообще ни разу не хотел. Потому и не вникал. Ты просто смотрел, как Крис рисует свой герб, чуть склонив голову и прикусив кончик языка. Такими бывают дети — когда они увлеченно склоняются над рисунком. И видеть Теньо вот таким, по-детски заинтересованным, было непривычно. Он рисовал свой герб — два льва, встав на задние лапы, держат в передних буквы W и J: заглавные буквы славной фамилии Ведель-Ярлсбергов.* А потом тебя позвал кто-то, и ты покинул комнату Криса — ненадолго, минут на пять, много десять — и когда ты вернулся, то нашел обрывки бумаги, валяющиеся вокруг кровати идущего на поправку Хемсворта. Тот разорвал рисунок в клочья. Герб свой уничтожил. Жаль… Ты вспоминаешь эту историю с рисунком, дожидаясь в машине возвращения Теньо. Тот факт, что Том Хемсворт не пустил тебя в дом — в дом Крисова брата, между прочим — напрягает не так чтобы очень уж сильно. Ты не напрашивался быть гостем. Да и лицезреть хоречью морду Торова мужа тебе тоже не особо охота. Тебе не нравится Томас, мать его, Хемсворт. Вот не нравится — и все тут. Своей надменностью, хер знает откуда взявшейся. Своим высокомерием, на твой взгляд абсолютно излишним. Своей непробиваемой самоуверенностью, которой ты даже завидуешь немного. На самом деле все очень просто, и корень твоей зависти кроется в том лишь факте, что у Тома есть свой собственный Хемсворт. На постоянной основе, на законном основании, если так будет угодно. Это он — Торстейн долбанный Хемсворт стоит за всей этой пуленепробиваемостью бывшего Хиддлстона. Это благодаря Хемсворту Том настолько в себе уверен, настолько самонадеян и надменен. Когда твою спину прикрывает Хемсворт, когда он идет с тобой рука об руку, когда он просто есть в твоей жизни… Как тут не позавидовать? Твой собственный Хемсворт… Ты даже не уверен в том, что он твой на самом деле. Ты никогда в этом уверен не был. Крис всегда присутствовал в твоей жизни. И всегда был сам по себе. Ты не пытался его присвоить. Ты отпускал его — на все четыре стороны, но не из своего сердца. Он всегда к тебе возвращался — со щитом, а чаще на щите. Но он никогда не был твоим. До вчерашней ночи. До сегодняшнего утра. До того момента, когда он сам, своими блядскими губами не произнес это - «я твой». Когда он тебе пообещался. И не то, чтобы ты от радости пустился придумывать сценарии вашего с ним будущего… Ну вот ей-богу — глупости все это. Ты не наденешь ему кольцо на палец — ты уже был мужем однажды, и ты зафейлил знатно. Ты вообще не уверен, что это законно — брать в мужья тех, кто с Богом однажды был повенчан. Поэтому ничего этого не будет — колец, строгих смокингов, цветов от гостей и прочей мишуры. Но тебя греет мысль, что больше он не уйдет. Что останется с тобой — в твоей постели, в твоей жизни и в твоем сердце. И ты думаешь о том, что как только закончится это дерьмо, ты заберешь его в Каракас. Ты передашь теневой бизнес Мартину — пусть управляется, как хочет. Ты согласен получать часть прибыли, не будучи замешан полностью, как раньше. Вы же с Крисом займетесь чем-то… Чем-то более спокойным. Ты уже перевел кое-какие активы в недвижимость, ты прикупил транспортную компанию, что осуществляет перевозки чего угодно, только не кокаина, как это было ранее. Ты стал уважаемым человеком — и уважают тебя не только те, по ком давно тюрьма плачет. Ты просто хочешь закончить свою жизнь спокойно — насколько это вообще возможно для того, кто носит имя дона Вьехо. И ты хочешь, чтобы в твоей жизни был Крис. Твой собственный гребаный Хемсворт. Ты веришь, что оба вы — несмотря на все то дерьмо, что творили, и еще неизвестно, на ком из вас крови больше… Ты веришь, что оба вы заслужили хотя бы несколько лет спокойной жизни. Hasta mañana* — расслабься и получай удовольствие! Вы оба заслужили... Пока же ты маешься в ожидании. Тебе ни хрена не нравится, что Крис сейчас там, в доме Тора, наедине с его мужем. Ты знаешь, кем был Том Хемсворт однажды для Криса. Ты видел, к чему это привело — много алкоголя, много красных таблеток, почти никакой еды и пустой взгляд в стену. Ты видел глаза Теньо, как они не выражали ничего почти что. Ты думал о том, что, должно быть, небо там, откуда он родом, вот такого же точно цвета, как эти глаза — соколиная синь небес. Ты держал его руку — прохладную, как земля в тех краях, где он вырос. Ты наклонялся к нему и вдыхал его запах — соленые брызги моря и крепкий северный ветер. Такой, что выносит на берег перевернутые рыбацкие суда. Ты знаешь, кем был однажды для Криса Том Хемсворт. Ты его за это ненавидишь. Ты бы его убил — ну… пока ты еще не стал совсем уж законопослушным гражданином. Но ты убивать его не станешь. Ты же не хочешь, чтобы вас всех постигла кара небесная по имени Торстейн Хемсворт. Поэтому ты терпеливо ждешь. И чтобы не было так скучно ждать, звонишь Анхелике. Твоя бывшая жена — лучшая из женщин. Это то, в чем ты не сомневался вообще никогда и ни разу. Если бы судьба — сука! - не свела тебя однажды с долбанным Хемсвортом, ты бы ни за что Анхелику не оставил. И если бы она встретила кого-то, ради кого захотела бы оставить тебя, ты бы этому кому-то оторвал все, что отрывается, а после заставил бы оторванное сожрать. Ты бы за нее боролся. Ты за нее убил бы и убился бы. Но так вышло — ей не нужна эта твоя верность. Ты сам ей давно не нужен. Как муж - не нужен. И от этого тебе немного грустно. Анхелика смогла остаться тебе другом. И хоть дружеские подзатыльники она раздает тебе чаще, чем Крис тебе дает, это ничего не меняет — она все равно остается для тебя лучшей из женщин. Ты можешь ей доверять — вот в чем все дело. Их так немного в этом мире — людей, достойных твоего доверия. В конце концов именно это — доверие — единственно устойчивая в наше время валюта. И ты доверяешь Анхелике. Потому-то и просишь её — не светясь, тихонечко, чтобы никто ничего не заподозрил — начать копать под господина Умберто Варгаса, чертова мэра вашего чертова города. И пусть тебе пока не до конца понятны расклады Теньо — почему он именно господина мэра заподозрил в царящем вокруг Хемсвортов пиздеце — но ты доверяешь ему почти что так же, как доверяешь Анхелике. Если не больше. Прежде чем услышать от бывшей жены утвердительный ответ, ты выслушиваешь набившую давно оскомину истину — о том, какой ты хреновый отец. - Где наш сын, Серхио? - вопрошает Анхелика. - Почему я уже сутки не могу с ним связаться? Тебе самому дохрена интересно, где ваш с нею сын. Ты догадываешься — в том, что Паоло не подходит к телефону, виноват его собственный Хемсворт. И пусть отец Магнус носит другую фамилию, Хемсвортом он от этого быть не перестал. Он просто Богом был создан, чтобы сводить с ума мужчин из семейства Алварес. Он на это был Создателем запрограммирован. - С Паоло все хорошо, - врешь ты Анхелике. Jodido idiota!* - ругаешь сам себя. Но ты не хочешь волновать бывшую супругу. Ты разберешься с Паоло сам. Ты попытаешься вправить ему мозги. И ты благодаришь Анхелику, прежде чем повесить трубку. Ты говоришь, как сильно её любишь — и вот тут ты не врешь ни разу. И Криса не предаешь. Крис — это не любовь. Это болезнь, которую не вылечить парой красных таблеток. Это хроника. Рак головного мозга. Неоперабельный. Только ты не хочешь выздоравливать — в этом все дело. Ты до конца жизни готов болеть этим человеком. И за эту болезнь ты Господа будешь благодарить — опять же до конца жизни. А она будет не такой уж и долгой, если ты себя не побережешь. Если ты будешь выпрыгивать из высоких окон — вот как сейчас, когда ты сиганул за этим ублюдком, который пришел добивать Магду Мартиннсон. Ты стоишь на подоконнике — до земли лететь метра три с половиной, а то и четыре — и ты бормочешь себе под нос, что ты слишком стар для всего этого. Что ты не нанимался вечно разгребать за этими сраными Хемсвортами их сраное дерьмо. Но ты видел секундой ранее глаза Криса. Как они стали вдруг большими и испуганными, когда он увидел, как какой-то человек химичит что-то с капельницей возле кровати женщины, которую он любил. Так смотрят дети, когда чего-то боятся. Когда они хотели бы зажмуриться, но страх заставляет их не закрывать глаза. И не отвести взгляд. Не спрятаться. Он расслабился — с тобой рядом — размяк, разнежился. Потому-то и замер растеряно поначалу. Крис расслабился — от твоих ли ласк, от того ли, что стал в эту ночь свободным ото всех обетов, данных его гребаному Боженьке, от лекарств ли… А может ото всего сразу… Тебе хочется думать, что причина в тебе. В том, что он признал — больше он не принадлежит Богу. Он твой ныне, присно и во веки веков. Ты же торжествовал победу над Господом. Ты у него этой ночью отвоевал Криса Хемсворта. А он расслабился. Он отпустил себя. Вот только ты себе эту слабость позволить не можешь. Как и отпустить его. Потому и выпрыгиваешь смело из окна второго этажа. Группируешься — как тебя учили, - и приземляешься, пружиня. Тут же, как только ноги твои касаются земли, уходишь в перекат, вновь вскакиваешь упруго и бежишь за этим ублюдком, что уходит сейчас от погони. Если ты промедлишь — точно уйдет. Ты прыгаешь в машину — быстрая и юркая Хонда — ты знал, что нужно выбрать в прокате. И ты не жалеешь о выборе. Набираешь скорость в считанные секунды. Выжимаешь газ до упора, чувствуя силу и мощь мотора. Ты несешься на запредельной — по меркам Лондона — скорости. Тебе нравится, когда от твоей малышки-Хонды шарахаются в стороны другие автомобили. Тебе плевать на них и их владельцев. Ты видишь цель — серый Форд, что мчится, не уступая в скорости, метрах в пятидесяти от тебя. Ты приклеился к этому Форду, как та сука, гонящая на флажки лисицу. Ты наслаждаешься погоней. Ты связался с Мартином и ребятами — зря что ли ты взял их с собой? Ты передал им координаты — пусть поднимают задницы и подключаются к погоне. Тем более это становится актуальным, когда ты замечаешь два громоздких внедорожника позади, и у тебя нет ни малейшего сомнения — этот уебок, которого ты преследуешь, действует не один. И ты, одной рукой удерживая руль уверенно, другой вызваниваешь Торстейна Хемсворта. Раз уж он — его гребаная семейка — виновата в том, что сейчас ты вместо того, чтобы с удовольствием трахать младшего из братьев Хемсвортов — преследуешь убийцу, так пусть Торстейн не отсиживается в сторонке. Пусть он подключается. Несколько минут погони — за окном сменяются кварталы, летят мимо дома, а лента дороги летит тебе прямо в лоб. Ты — и кортеж из преследователей позади — распугиваете мирных водителей, отсекаете в сторону тех, кто посмел встать вам поперек дороги. Ты слышишь вой полицейских сирен, и тебе хочется думать, что это Тор спешит на помощь. Тебе пиздец как не хватает его брата на заднем сидении — чтобы он мог вывести из игры те два джипа, что не дают тебе покоя. Если зажмут в «коробочку» — тебе пизда. И ты давишь на газ. Давишь изо всех сил. Скинуть тех двоих с хвоста не получается. Как и не получается догнать убийцу на сером Форде. Ты материшь в голос Тора и Мартина — где они, блять, когда так нужны!? И ты слышишь телефонный звонок ровно в тот момент, когда тебе кажется, что ты начал потихоньку приближаться к идущему впереди Форду. - Паоло! - принимаешь вызов. Не вовремя. Черт, как же не вовремя! Но ты практически извелся, пытаясь в течение этих суток дозвониться несносному мальчишке. - Где ты, сынок? Не сбавляя скорости. Ни на гребаный метр в секунду. Наши любимые — наша слабость. Так было всегда. Так есть и так будет. Ты никогда не выебывался, как многие из тех, кто так же, как и ты, ходят по краю. Ты видел этих мужчин — тех, кто окружали себя одиночеством только потому, что боялись стать уязвимыми, посмей они приблизить к себе хоть кого-то. Ты всегда думал о том, что ты не такой трус как они. Ты думал, что достаточно смел — и достаточно умен — чтобы обеспечить своим близким определенный уровень безопасности. Ты не уважал этих людей — тех, что боялись рискнуть своим сердцем. Но прямо сейчас ты их понимаешь. Прямо сейчас ты понимаешь, что тебе не разорваться — либо ты продолжаешь преследовать убийцу, на которого охотится Крис, либо ты прекращаешь охоту и едешь вытаскивать из какого-то пьяного дерьмища своего непутевого — несчастного на самом деле... влюбленного и несчастного — сына. И ты давишь на тормоза. Просто давишь резко — кретин! И колеса блокирует. Машина идет юзом. Ты выкручиваешь руль как сумасшедший, пытаясь выровнять ход. Ты пытаешься воткнуть передачу, чтобы разблокировать колеса. Но ты понимаешь — поздно. Нахуй — поздно! Ты видишь отбойник, и как тебя несет на него на всей скорости. Это все херня та еще — что в последний момент ты якобы всю свою жизнь по кадрам, как в замедленной съемке, просмотреть успеваешь. Вот вообще ничего подобного. Ты успеваешь разве что подумать о Боге. О том, что зря ты радовался, думая, что переиграл Всевышнего. Гордыня — смертный грех. Так говорил святой отец Крис — в тех редких случаях, когда он пускался с тобой в теософские беседы. Гордыня — смертный грех, и ты прямо сейчас его искупаешь. За то, что возгордился, думая, что тебе удалось отнять у Бога того, кто всегда ему принадлежал. Ты, чертов идиот, уже напридумывал себе всякого, замечтался о кренделях небесных — как вы с Теньо будете жить да поживать. Так вот она — твоя гребаная жизнь, реальная, а не та мечта, которой ты жил последние сутки. Вот оно - рёв сирен, визг тормозов, скрежет металла, запах бензина, стеклянное крошево в глаза. Аста маньяна, Алварес! Аста, блять, маньяна!