Мea máxima culpa. Nocens es

МАГНУС

Ты сверяешься с навигатором — где этот чертов дом? Ты бы прикусил себе язык, если бы помянул нечистого всуе, но чертыхаться про себя... Грешно? Серьезно? На тебе грех куда более страшный, пусть монсеньор Эдуард и отпустил тебе его, простил отнятую тобой жизнь, пусть ты сам не стремишься посыпать голову пеплом после того что сделал, пусть ты не просыпаешься по ночам, увидев во сне того, кто по твоей вине сейчас варится в адском котле — туда ему и дорога, если уж начистоту; ублюдок застрелил бы твоего отца, если бы ты не сделал свой выстрел. Ты неподсуден практически. У тебя чертова индульгенция. Ты можешь хоть младенцев на завтрак есть — отец Эдуард прочитает над тобой «Angelus Domini», положит на язык облатку и даст пригубить крепкого кагора. И ты будешь прощен. Ты будешь невинен, как тот самый младенец, которого ты сожрешь. Святой отец Магнус. Не угодно ли? Так что там? Да! Навигатор! Тебе кажется, что все эти загруженные карты — такое своеобразное орудие пыток, и тот, кто их придумал, наверняка хотел поиздеваться над бедными пользователями. Иначе почему ты уже минут двадцать колесишь по Брикстону, и всё не можешь отыскать адрес, который скинул тебе отец ранее. Может, он ошибся? Может, тебе нужен какой-то другой дом? Дом, откуда ты должен будешь забрать то ли пьяного, то ли обдолбанного какой-нибудь дрянью Паолито. И тот факт, что тебе есть чем заняться, кроме как возиться с младшим Алваресом, похоже, никого не волнует. Твоего отца не волнует так уж точно. Крис просто сказал — разберись с этим. И ты вроде как большой мальчик. Вроде как отец тебе не указ. Никогда не был, если уж на то пошло. Но Крис сказал — разберись. И ты едешь разбираться. Ты просто не можешь его ослушаться. Ты думаешь о том, есть ли на этом свете хоть кто-то, кто посмел бы ослушаться Криса Хемсворта. Ты думаешь о том, что слишком уж идеализируешь отца. Слишком… Так где этот долбанный дом? Ты набираешь номер, и прежде, чем нажать «вызов», принимаешь входящий от отца. - Я как раз тебя набираю! - Сообщаешь ты Крису. - Тот адрес, что ты дал, он точный? Я два раза проехал Хеликс Гарденс, никакого клуба «Опал» здесь нет… - А ты хочешь увидеть неоновую вывеску над входом в бордель? - Тебе бы показалась насмешка в голосе отца, если бы он не был таким напряженным. - А ты хочешь сказать, что отправил меня в бордель? - начинаешь раздражаться с ходу. Нет, ну правда! Вместо того, чтобы лететь в Париж и допросить супругу — пусть и бывшую — подозреваемого, ты разыскиваешь по притонам загулявшего сынка дона Вьехо. Замечательно! Прекрасно просто! - А что тебя смущает, сын? - Крис все еще серьезен, когда задает тебе этот вопрос. - Думаешь, на службе Его святейшества Папы ты никогда не запачкаешь рук? Или что твоя бессмертная душа навсегда останется чистой? - В данный момент я не на службе, - перебиваешь ты отца, но он не желает тебя слушать. - Помнишь кардинала Росси? Однажды — мы с ним только начинали службу — отец Антонио — тогда и намека не было на то, что он получит кардинальский титул — он устроился вышибалой в одно такое заведение. Так было нужно. Для дела, которое он вел… - У нас вечер воспоминаний? - Тебе нет никакого дела до того, насколько извилист и тернист был карьерный путь Антонио Росси. - Нет… Конечно нет… - в голосе Криса слышится усталость. Он даже не пытается её скрывать. - Нужный тебе дом на углу Хеликс-гарденс и Хеликс-роуд, - продолжает отец. - Позвони в дверь и постарайся убедить того, кто откроет тебе, что ты не из полиции… Англичане легализовали проституцию, но где проститутки - там наркота, и сам понимаешь, слуги закона нежелательные гости в подобных заведениях. Рядом с клубом тебя будет ждать Мартин. Помнишь Мартина? Он работает на дона Вьехо… Ты не помнишь Мартина. В поместье сеньора Алвареса ошивалось много людей, но ты тогда смотрел только на Паолито. И на отца. - Зачем? - Спрашиваешь ты. - Думаешь, я не справлюсь без этого Мартина, на кого бы он ни работал? - Прошу, Магнус! - Голос отца звучит тихо, на заднем фоне тебе слышится шум машин. - Давай ты не будешь сейчас спорить? - Ты куда-то едешь? - Нам с Тором нужно кое-что проверить, - уклончиво отвечает Крис, и тебе не хочется обижаться, но ты обижен. Ты чувствуешь — происходит что-то, о чем ты не знаешь. Что-то, во что тебя посвящать не хотят. Что-то важное. Что-то, с чем будут разбираться взрослые дяди, в то время как тебе приказано выпить стакан какао и идти в кроватку. Большие дяди разберутся без тебя. И это обидно. Но ты не собираешься Крису свою обиду показывать. - Так вот, Мартин поможет тебе с Паолито, - продолжает отец. - Если тот окажется совсем уж невменяем… - Да что происходит? - С раздражением спрашиваешь ты. - Почему Паоло должен быть невменяем? Почему за ним не может приехать его отец? - Потому что его отец сейчас лежит в соседней с твоей матерью палате. Потому что Серхио попал в аварию после звонка сына, который накидался в том гадюшнике, откуда ты сейчас его заберешь. Заберешь и отвезешь туда, куда скажет Мартин. И там останешься вместе с Паоло. Под охраной Мартина и его людей. Ясно? Когда он так говорит — твой отец — когда в голосе его ты слышишь даже не сталь, а чертов титан или что там бывает покрепче стали? - когда он говорит так, у тебя пропадает всякое желание спорить. И ты не споришь. Ты просто спрашиваешь. - Что случилось, пап? От этого простого «пап» у тебя в глотке становится как-то щекотно. Так, как бывало в детстве, если ты совершал какую-нибудь смешную детскую оплошность. Отец никогда не наказывал тебя так чтобы прям по-настоящему. Крис никогда не был суров с тобой, предпочитая наказаниям разговоры и объяснения. Но сейчас тебе почему-то кажется, что ты в чем-то провинился. Хотя ничего такого ты не сделал. Наоборот — ты помог следствию! Еще как помог! Только вот сейчас тебя вроде как отставили в сторонку. Сейчас все будут решать большие дяди. - Все хорошо, сынок, - мягко отвечает Крис. - Уже все хорошо. - Что значит «уже»? - слова отца почему-то не успокаивают. Ты знаешь… Ты уверен просто — он что-то скрывает от тебя. Зачем? Пытается уберечь? - Послушай, сын, - становится строгим твой отец. - Ты просил меня о помощи. Так позволь мне её проявить. Я же в свою очередь прошу тебя — позаботься о сыне дона Вьехо. Раз уж Серхио тоже прилетел сюда помочь. Я о многом прошу? - Нет, - качаешь ты головой, как будто бы Крис может тебя сейчас видеть. - Нет, прости. Я заберу Паоло. Конечно, я это сделаю. И не то чтобы всё твое существо восставало против встречи с Алваресом-младшим, но всё же ты предпочел бы не встречаться с Паолито. И не потому вовсе, что чувствуешь себя виноватым: ты взял его силой, причинив боль. А потому что рядом с Робертом Бейтсом, когда он целовал тебя, и когда ты отвечал на поцелуй, оплетая крепко руками и ногами, когда ты вжимался в него, разгоряченный, готовый отдаться прямо в кабинете, на рабочем столе… Рядом с Робертом ты не чувствовал себя животным, способным только брать, подчинять, демонстрируя грубую силу. Тебе не хотелось, нежась в его объятиях, развернуть Бейтса — как тогда Паоло — нагнуть да засадить. Тебе хотелось быть ласковым. Тебе хотелось в ответ ласку получать. И это бесит сильнее всего — почему ты не чувствуешь такого же по отношению к Паоло? Почему рядом с Алваресом ты будто в зверя превращаешься? Ведь к нему, к Паолито, тянется душа. О нём ты скучаешь. Рядом с ним хотел бы… Хотел бы так, как с Робертом. Хотел бы быть нормальным. Удовольствие хотел бы получать и дарить. Так почему ты не можешь? Почему так? Ты бы ответил, что эта пуля все изменила. Та, что выпустил ты в того урода, что целился в твоего отца. Ты отнял жизнь, а вслед за отнятой жизнью ты отдал смерти того самого Магни, в которого влюблен был Паоло. Который сам был в Паолито влюблен. Остался святой отец Магнус, офицер прелатуры святого престола, который на службе своей не должен знать ни любви, ни жалости. Или же та пуля разбудила зверя, что дремал внутри до поры до времени, а сейчас поднял голову да размял лапы. И что теперь с этим зверем делать, ты понятия не имеешь. Не знаешь, почему он с поводка срывается только рядом с Паоло. С Паоло, Господи! И ты молился бы истово, если бы верил, что молитвой можно усмирить зверя. Сейчас же ты веришь в то, что пара сотенных купюр порой творят чудеса, когда ты, наконец, находишь нужный тебе дом — на вид обычное трехэтажное здание — когда тебе открывает дверь невысокий, неприметный мужчина примерно одних с тобой лет, когда ты показываешь ему фотографию Паоло, и он пропускает тебя внутрь, убедившись, должно быть, что ты и впрямь не из полиции. Ты никогда не бывал ранее в подобных заведениях. Не было ни желания, ни интереса даже. И не то чтобы ты был настолько сноб или настолько брезглив, что не подал бы руки проститутке — в конце концов сам Спаситель ел за одним столом с Марией Магдаленой — а просто… Просто не надо себя обманывать! Ты не пошел бы к проститутке. Побрезговал бы. Представив только, скольких мужчин или женщин она или он обслужили — тебе просто было бы противно… Сейчас тебе противно тоже, когда тот парень, что встретил тебя на входе, ведет тебя длинным коридором, и мягкий ковер глушит ваши шаги. По обе стороны коридора двери — всё похоже на обычную гостиницу, а может это она и есть. Ты не слышишь из-за дверей ни криков, ни стонов, ничего такого, что могло бы говорить о том, чем именно занимаются люди за закрытыми дверьми. Должно быть, хозяева заведения позаботились о шумоизоляции. Твой провожатый останавливается возле одной из дверей, стучит настойчиво. И в следующую секунду дверь открывается, и с возмущенным возгласом: «Да в чем, блять, дело, Сэмми?! Я заплатил тебе, ублюдку, еще за одни сутки!» на пороге появляется полуголый — слава всем богам, не обнаженный полностью! - Паоло, хмурится, увидев тебя за плечом Сэмми, а после делает шаг назад, пропуская тебя внутрь. И его скабрезная улыбка, его шутовской поклон, его запах — смесь алкоголя, сладких духов и чего-то пряного, острого — вынуждает тебя дышать глубже. Ты просто задыхаешься, когда он тянет пьяно: «Пааааадре!» и приглашающим жестом указывает тебе на кровать, где, развалившись вальяжно на темных простынях, лежит, уткнувшись лицом в подушку, жрец любви — молодой, стройный, гибкий на вид парень. Его волосы — длинные, светлые, волнистые и, наверное, мягкие на ощупь, спадают до самых плеч, его спина расслаблена абсолютно, его ноги длинные и стройные, а подкачанный зад, который он и не думал прикрывать — так и тянет прикоснуться. И внутри вспыхивает ярким огнем ревность. Расцветает ядовитым цветком. Жалит шипами. Ты ревновать не имеешь права. Ты же сам прогнал Паоло. А ревновать к проститутке… Глупо же, право слово! Но ты ревнуешь. Ты ничего с собой поделать не можешь. - Поехали отсюда! - тебе кажется, что в голосе твоем слышны отцовские нотки. Те самые, стальные, или титановые, или еще черт знает какие. Когда Крис говорит так, никто не в силах ему отказать. И тебе хочется думать, что Паоло отказать тебе не сможет тоже. Но он пытается — видимо, в тебе еще недостаточно стали. Тебе еще до Криса Хемсворта далеко. Он пытается. Он демонстративно садиться на кровать, рядом с вальяжно раскинувшимся на ней шлюшонком, наклоняется, кусает упругий зад. И тянет пьяно: - Решил присоединиться к нам, святой отец? Цокает языком: - Что такое? Тот полисмен, который чуть было тебя не трахнул… Тебе его мало, а? Решил… - Паоло, замолчи! - резко, как плетью. Но ему не больно. Наоборот — его слова причиняют боль: - Какая же ты шлюха, святой отец! Губы Паоло кривятся некрасиво. В уголке показывается капелька слюны, которую тот слизывает языком, сглатывает нервно. Встает, нетвердым шагом, кривясь на один бок, подходит к столу, чтобы вылакать прямо из бутылки оставшийся на дне виски. - Какая же ты грязная шлюха! На тройничок потянуло? Ну так добро пожаловать! - Паоло… - делаешь шаг вперед, чтобы отнять уже другую бутылку — полную, которую Алварес намерен открыть. Но он отступает. Бутылку отпускать не собирается. - Добро, блять, пожаловать! И снова валится на кровать, отвесив любовнику смачный шлепок. Ты косишься на тот самый столик, где батарея бутылок — пустых и початых — выстроилась в ряд. Где между бутылками ты замечаешь белый порошок, и ты не хочешь даже думать о том, что это такое. Ты видишь пару нераспечатанных пакетиков, и ты зачем-то опускаешь их в карман — как будто, если Паоло будет нужно, он не сможет достать здесь еще кокса. - Твой отец просил отвезти тебя домой, - озвучиваешь цель визита. - Папочка просил… - Паоло давится смехом. - Папочка попросил, и ты побежал на задних лапках… - Заткнись! Твое терпение лопнуло. Просто вот в эту самую секунду. Закончилось. Сил нет на то, чтобы смотреть на голого шлюшонка, на то, как он возится, отклячивая зад так, чтобы Паоло было удобнее его наминать, как Алварес, будто бы нарочно, раздвигает упругие половинки так, чтобы тебе видно было натруженное, блестящее от смазки отверстие. Ты представляешь, как Паолито берет этого парня, как он двигается у него внутри, как тот стонет от удовольствия, как прогибается под сильными руками… И нет! Ты просто не в состоянии это вынести. И возбуждение вперемежку с ревностью захватывает с головой. Если вы не уйдете отсюда прямо сейчас… Если… Господи, дай мне сил! Просто не сорваться сейчас! Не схватить Паоло и не… Молитва не помогает. Не тогда, когда он наклоняется, чтобы укусить сочный зад проститутки в очередной раз. Не тогда, когда он языком своим блядским проводит меж ягодиц. Не тогда, когда эта блядь, что раскинулась на кровати звездой, стонет призывно. - Хочешь, падре? - спрашивает Паолито. И смотрит. Как же он сейчас смотрит! В его глазах стыд. В его глазах осуждение. В его глазах похоть. И где-то там, на донышке, там, где всё еще виден зрачок — от виски и кокаина расширившийся — там ты видишь любовь. Ты видишь там надежду. Но проходит секунда, и Паоло смаргивает — и всё это… всё то хорошее, что тебе удалось разглядеть, вновь исчезает. Алварес усмехается пьяно, тянет руку к ширинке, расстегивает джинсы — странно почему они вообще сейчас на нем надеты? - Хочешь, преподобный? И ты срываешься. Тормоза отказывают. Тормозов вообще не было никогда. И ты бьешь. Наотмашь. Так, что кровь капает из разбитого носа. - Охренел?! - вопит Алварес, зажимая нос ладонью, и ты думаешь о том, что тот, кто позаботился здесь о шумоизоляции — гений. А еще ты думаешь о том, что проститутка, видимо, обдолбана вкрай, потому что никак на крик клиента не реагирует. - Собирайся! - ты кидаешь ошеломленному Паоло куртку. Где его рубашка, ты понятия не имеешь. Тебе вообще на это плевать. - Мы уходим! - и ты подталкиваешь вяло сопротивляющегося Паолито к двери. Возле которой он останавливается, притихший. Поворачивает к тебе голову. - Зачем ты так? - спрашивает с каким-то тихим всхлипом. - Зачем ты так со мной? С нами… - Нет никаких нас. Я тебе объяснял. Но ты слушать не хочешь. - Я люблю тебя… Вот так просто. Признается. Просто. Господи, что тебе теперь с этим делать? - Я так тебя люблю! Губы по щеке мажут пьяно. Краешек твоих губ задевают. Паоло вжимается в тебя всем телом. И тебе оттолкнуть бы, но ты обхватываешь его поперек живота. Поддерживаешь, чтобы не рухнул на пол — пьяная скотина! - Я так тебя люблю… - повторяет, еще сильнее прижимаясь. Задницей в пах вплавливаясь. А у тебя там всё горячо да твердо. И твой зверь, почуяв добычу — почуяв в твоих руках Паолито — скалит зубы. А ты своими зубами в его шею впиваешься. До крови кусаешь. Он стонет громко, развязно. - Трахни меня! - просит. - Сейчас… Трахни! - Нет… Ты рычишь почти что. От возбуждения. От того, что не хочешь причинять ему боль. От того, как сильно хочешь его боли. - Магни! Разворачивается в твоих руках. Лижет приоткрытые губы. Твой страх с них слизывает. - Магни! Люблю тебя… Так сильно люблю… Его руки проникают под одежду. Трогают. Ласкают. Такие теплые. Расстегивают молнию на брюках. Касаются через белье ставший давно каменным члена. - Хочу тебя внутри… Ты дышишь хрипло. Рукам его отдаешься. И это всё… Неправильно. Грязно. Недостойно. Греховно. И только зверь внутри ликует. Зверю всё это нравится. Кусать шею, которую Паоло под укусы подставляет. Царапать ногтями его горло. Сжимать, слушая его хрипы. - Трахни… Ты разворачиваешь его резко. Вспоминаешь внезапно — вы тут не одни. Разворачиваешься, видя, как смотрит на вас оплаченный Паоло парень. С интересом и голодом. Как он облизывается пошло. И это зверю не нравится. Зверь эту шлюху растерзать готов. - Вон! - рычишь ты прежде чем зверь успевает кинуться к тому, кто мешает ему насладиться Паолито. - Пошел вон! И парень срывается с места, на ходу подбирая свои джинсы, надевать которые будет уже в коридоре. А ты возвращаешься к Паоло. Который ждет, спустив штаны до колен. И зад его тебе покусать хочется. Или твоему зверю. Вы теперь с ним одно. Ты на колени опускаешься. Мнешь, лижешь, царапаешь зубами нежную плоть. Слышишь, как Паоло стонет протяжно, как отклячивает зад, чтобы тебе было удобнее. Как раскрывается, предлагая себя. Секунда — ты вытаскиваешь свой ремень резко. Руки Паоло за спиной фиксируешь. - Что? - обескураженно смотрит он на тебя, повернувшись через плечо. - Заткнись! - Наотмашь бьешь по скуле, глядя, как дергается его голова. - Заткнись и дай мне свой зад! Паоло расставляет ноги пошире. Упирается плечом в дверной косяк. Опускает голову, позволяя длинным волосам свободно скользить по плечам. Прогибается послушно. - Трахай! - просит. - Трахай, сука, так сильно хочу тебя! И это всё так не похоже на вас с Паоло. На то, какими вы были там, в далеком Каракасе. Какими вы были тогда друг с другом. Чуткими. Нежными. Неужели одна пуля, выпущенная, чтобы спасти отца, может так тебя изменить? Вас с Паоло изменить. Ты входишь в его тело, едва успев себя смазать. На то, чтобы растянуть Паоло, времени не тратишь. Его крик застревает в глотке, когда ты закрываешь ему рот ладонью. - Заткнись! И начинаешь двигаться. Быстро. С самого начала задавая бешеный темп. Тебе всё равно, что он чувствует. Тебе даже всё равно, что чувствуешь ты. Зверь рычит от наслаждения. Зверь царапает когтями беззащитную спину Паоло. Зверь кусает его загривок, вдалбливаясь внутрь так глубоко, как только может. Паолито хрипит, задыхаясь. Подается назад, подмахивает. Сжимается, чтобы зверю было еще лучше. Ты же слышишь лишь его тихое: «Трахай! Вот так! Быстрее!» А зверь хватает Паолито за горло, стискивает так, что тот едва сознание не теряет. Но не прекращает на твой член насаживаться. До самого до конца. Господи! Ты имя Господне вообще сейчас вспоминать не должен. Ты, сраный грешник, который почему-то возомнил себя слугой Его. Но ты вспоминаешь — Господи! И ты просишь дать тебе сил. Чтобы остановить зверя. И расцепляешь руки. Позволяешь Паоло сделать глоток воздуха. И в тот самый момент, как твои руки больше не держат его шею в захвате, он кончает бурно, и тут же снимается с твоего члена, стекает к твоим ногам, насаживается на член горлом. И зверю это тоже нравится. Зверь хватает Паоло за волосы, успевшие отрасти достаточно, наматывает их на кулак, долбится в услужливо предоставленную глотку, слышит, как тот хрипит снова. Снова задыхается. И ты опять зверя осаживаешь. Ты снова пытаешься быть с Паоло нежным. Гладишь по щеке, смахиваешь пальцем выступившие от напряжения слезы. Кончаешь, когда зверь, вновь отняв у тебя инициативу, вдавливает его лицо тебе в пах. Отстраняешься, чувствуя, как зверь, насытившись, укладывает довольную морду на скрещенные лапы. - Паоло! - опускаешься на пол рядом с ним. Пальцами хватаясь за подбородок, заставляешь поднять голову и посмотреть себе прямо в глаза. - Паоло… Твое сердце бьется где-то в горле, когда ты видишь наливающуюся красным разбитую скулу. Когда ты видишь каплю крови на его губе. Кровь, что стекает крупными каплями из носа. - Паоло! Ты осматриваешь его спину, которую исполосовали твои ногти. Ягодицы, что горят огнем от твоих шлепков. Ты освобождаешь стянутые ремнем руки. И ты боишься посмотреть туда, где только что побывал твой член. Ты боишься, что мог его порвать. - Я снова сделал тебе больно, Паоло! Смотришь взволнованно. От стыда готов сгореть. Он же дышит тяжело, трет руками горло. Но смотрит на тебя без ненависти. Наоборот даже. Ласково смотрит. - Ты не сделал… Слышать такое… Странно. Ты вёл себя, как скотина. Ты не заслуживаешь снисхождения. Не сейчас. Не ты. - Тебе хотелось, я чувствовал, - объясняет терпеливо. Словно и не было каких-то несколько минут назад его пьяных насмешек. Как будто бы вместе с потом, кровью и удовольствием из него весь хмель вышел. - Во мне что-то просыпается, - признаешь ты нехотя. Через стыд признаешься. - Рядом с тобой. Я не хочу, чтобы так было, Паоло, веришь? Я тебя ласкать хочу. Любить хочу. Но она во мне — эта тварь, что заставляет срываться. С ума сходить заставляет. - Так люби, - улыбается Паоло и вновь слизывает кровь с прокушенной губы. - Люби, Магни. Ты же смог себя сдержать. Смог не навредить. И мне… Мне нравится. Я люблю, когда ты такой. Такой дикий… Касается твоей щеки нежно. Пальцем по губам мажет. - Ты обезумел, - качаешь головой, улыбаясь невесело, - мое безумие передается половым путем. - Пусть так, - соглашается Паолито. - Лучше сойти с ума вместе с тобой, чем без тебя. - Это все отец… - твои слова, быть может, непонятны сейчас Паолито, но он не перебивает, не задает вообще никаких вопросов. - Я такой же как он. Такой же… - Северянин — жестокий ублюдок, - выплевывает Паоло. - Хладнокровный сукин сын. Я боюсь его до усрачки. Все наши… Все, кто на отца работает — все его боятся. Все — а отец его любит. Отцу плевать, что он такой. - Ты не такой, как твой отец, - пытаешься возразить. - Дон Вьехо тоже не образец добропорядочности, совсем нет. Но ты совсем другой. Тебя как будто не трогает вся та грязь, что вокруг тебя творится. Ты словно не можешь запачкаться… А я… - Только не начинай! - и Паоло ладонью накрывает твои губы, не позволяя произнести ни слова дальше. - Не начинай эту байду про то, какой я хороший мальчик, и как мне с тобой будет плохо. Это все хрень собачья! Оправдания для трусов. Реши, кто ты, Магнус Мартинссон — трус? Или тот, кто готов безумие свое… или что там? - побороть. И если решишь бороться — я буду рядом. Потому что люблю. Потому что хочу, чтобы ты любил. - Я не трус… - морщишься с сомнением. - Наверное. Но мне страшно, Паоло. За тебя страшно. - Нашим родителям было тоже страшно. Через такое дерьмо они прошли — оба - страшно подумать. Наши родители выбрали любовь. Чем мы хуже? - Я тебя не заслуживаю, - улыбаешься ты в последней попытке вразумить влюбленного через край Паолито. - Уже заслужил, глупый. Я уже — твой. Он твой. Так странно это понимать. Так восхитительно странно. И не хочется думать о том, что ты вс еще принадлежишь Богу. Все еще, черт возьми, принадлежишь.