Мea máxima culpa. Nocens es

ТОМ

- Здравствуй, Томас! Гарольд Вайс... Он один всегда называет тебя полным именем. Немного чопорно. Немного странно, учитывая пять лет вашего с Гарольдом совместного проживания. Без малого четверть века прошло с тех пор, как ты оставил Гарольда, без малого полжизни, как ты — чужой муж. Но Вайс все равно зовет тебя так, как тогда. Как называл тебя ночами, наполненными нежностью. Как он называл тебя по утрам, когда будил тебя, легко прикусывая мочку уха — ему это нравилось, жевать твои уши, и ты позволял. Тебе было всё равно на самом деле. Гарольд называл тебя полным именем, когда вечером ты приходил домой уставшим, или когда ты возвращался со службы под утро, вымотанный так, что не хотелось ни нежности, ни кусачих поцелуев. Гарольд называл тебя Томасом. Так официально. Так странно. Не мягкое «Том» Магды. Не дружеское «Томми» давно почившего друга Чарли. Не пьяненькое «бестолковый ты балбес», произнесенное ласково святым отцом Джоном — пьянчуга любил вас всех: беспризорных мальчишек, обитателей церковного приюта. Любил вас всех, хоть и поругивал за шалости частенько. Не отстраненное, с толикой уважения «Хиддлстон» Виктора Ланге. Не бесконечно любимое «Хиддлс, блять!» Тора. Гарольд всегда называл тебя Томасом. Только он один. Ты редко думаешь о нем. О том, как ты практически загибался тогда — много лет назад — когда Торстейн застрелил твоего друга Чарли, застрелил единственного, кто был дорог тебе с самого твоего сиротского детства. Тор убил Чарли. Его брат убил Джона Гарфилда — священника, который заменил тебе родного отца. Хемсворты… Отнимая чужие жизни, они вручили тебе свои. Торстейн — вместе с обручальным кольцом. Его брат — когда решил, что ты заменишь ему Бога. Так вот ты загибался. От скорби по Чарли, от чувства вины — пусть пуля, что убила друга, была выпущена не из твоего пистолета, но истинным виновником его смерти был ты. Ты не досмотрел. Не доглядел. Ты позволил случиться наркотикам в жизни Чарли. Как ты мог? Ты же был ему другом. Ты должен был не дать ему пропасть. Ты загибался. Без Тора. Без его рук, что ласково держали тебя в стальном капкане. Без его глаз — раз утонув в их глубокой синеве, ты не хотел, не мог выплывать более. Без его запаха — соленый ледяной ветер, что властвует в суровом северном крае, откуда он родом. Соленый ветер и горьковатые нотки табака — так пах Торстейн. Очень вкусно. Очень по-мужски. Ты загибался — без своего Тора. И ты бы загнулся, если бы не Гарольд. Он просто был с тобой — а ты не обещал ему ничего взамен. Он был рядом с тобой — а ты был рядом с Торстейном: пусть мысленно, пусть… Гарольд был у тебя, хотя тебя у Гарольда не было. Но он не позволил тебе загнуться. Рядом с ним ты не сломался. Рядом с ним ты — раненый той самой пулей, что убила Чарли, раненый Тором — вновь стал целым. Призванный врачевать тела, Гарольд Вайс излечил твою душу. А потом отпустил. Отпустил к твоему любимому убийце. Отпустил тебя к Тору. И напутствовал на прощанье: «Будь счастлив, Томас! Ты просто будь счастлив.» Гарольд звонит, и ты понимаешь, что рад звонку. Ты думаешь о том, что за все эти годы мог бы хоть раз набрать номер Вайса и спросить простое: «Как дела?» Или чуть более сложное… Куда более сложное: «Ты счастлив?» Но ты не звонил. Ты не интересовался, как сложилась его жизнь. Ты повесил на Гарольда ярлык «бывший». Впрочем… Такой же ярлык от Гарольда получил ты сам. И ваша случайная встреча — в тот день, когда вы с Торстейном навещали в больнице Магду — ничего между тобой и Вайсом не изменит. Тебе это не нужно. Ему это не нужно тоже. Но отчего-то ты её чувствуешь — теплую приязнь — когда в телефонной трубке раздается знакомое: - Здравствуй, Томас! - Гарольд! - Ты улыбаешься. Искренне. Он на другом конце провода улыбается тоже. Ты не думаешь о том, как бы все сложилось, не будь в твоей жизни Торстейна Хемсворта. Ты не думаешь о том, могли бы вы с Вайсом быть вместе чуть дольше пяти лет. Историю не перепишешь. Судьбу не переиграешь. Твоя история, твоя судьба — это Тор Хемсворт. Ныне и присно. И во веки веков. Но тем не менее, ты рад слышать Гарольда. Еще больше ты радуешься, когда он докладывает: - Та пациентка, о которой ты беспокоился, Томас. Магда Ланге. Ей удалили легкое, и мои лондонские коллеги операцию провели блестяще. Я сделал кое-какие тесты… Не хочу тебя утомлять медицинскими терминами, скажу просто — миссис Ланге уверенно поправляется, и в дальнейшем, даже с учетом лобэктомии*, Магда сможет жить полноценной жизнью. Ты выдыхаешь облегченно. Ты произносишь про себя: «Слава Богу!», хотя со времен сиротского приюта религиозности в тебе не было ни на грош, да и благодарить за спасение Магды нужно никак не Господа, а врачей, что боролись за её жизнь. Но ты благодаришь Бога тоже. Тебе сейчас не жаль благодарностей. - Я оставлю ей необходимые рекомендации, назначу терапию… - продолжает, между тем, Гарольд. - Было бы хорошо, если бы после выписки за ней приглядывали близкие. Хотя бы первое время. Ее муж… - Мистер Ланге погиб, - сухо произносишь ты, перебив Вайса. - Виктор погиб… - Очень жаль, - слышишь ты расстроенный голос Гарольда. Как будто ему есть какое-то дело до незнакомого человека. Впрочем, твой бывший никогда не был бесчувственной скотиной. Гарольд всегда живо интересовался людьми. Потому-то и стал врачом — ему не были безразличны чужие страдания. - Мы с мужем позаботимся о Магде, - спешишь заверить ты Вайса. - Мы проследим, чтобы твои рекомендации выполнялись. - Замечательно! - воодушевление слышится в голосе Гарольда. - Миссис Ланге вполне здорова, её организм крепок, и она вскоре восстановится после операции. Но я наблюдал её какое-то время, Томас… Магда подавлена… - Что неудивительно, учитывая гибель мужа… - это невежливо — перебивать Вайса во второй раз, да и в первый не стоило бы. Но тебя это начинает раздражать — его чрезмерная забота о Магде. О вашей с Торстейном Магде. - Да… Да, извини, - смущенно произносит Гарольд. А ты чувствуешь себя неблагодарной скотиной. - Это я должен извиняться, - заявляешь уверенно. - И поблагодарить тебя тоже должен. Ты можешь прислать мне счет, я… - Мои услуги покроет страховка… Ты буквально видишь, как Гарольд пожимает плечами, хотя вас и разделяет несколько километров… Несколько километров и четверть жизни. - Тогда… - ты думаешь, что бы такого предложить Вайсу, чтобы выразить признательность за неравнодушие. - Тогда, может быть, поужинаем? Идея с ужином… Она приходит тебе в голову внезапно, и ты готов пожалеть о том, что слова так быстро слетели с языка, вспоминая, каким ревнивым питекантропом был Тор, просто наблюдая вашу с Гарольдом встречу. А что он скажет об ужине? Но это ведь это не свидание. Совсем нет. Просто акт вежливости. Просто… - Мы можем поужинать в Дорчестере! - Ты не собираешься идти на попятную. - Скажем, через неделю… Сейчас у мужа сложное дело, но я уверен, он сможет выкроить пару часов в следующую субботу. Ты… Я, дурак, не спросил — как ты? Как твоя жизнь? С кем ты, Гарольд? - Если уж ты решил привести на наш ужин супруга, то будь уверен, я тоже не приду один, - мягко увиливает от прямого ответа Вайс. - Главное, чтобы твой муж не решил закусить мной. - Гаааааарольд! - тянешь немного обиженно. Хотя понимаешь — Вайс прав. Тор тогда, в больнице, едва ли не бил копытом от ревности, в то время как глаза его готовы были испепелять. Ни в чем неповинного Гарольда испепелять. Ох, Тор! Но где-то глубоко, там, где бьется — только для Торстейна Хемсворта, только для него одного — твое сердце, где-то там было тепло и как-то по-особенному щекотно — словно пузырики шампанского лопались — когда ты видел, как ревнует твой муж. Спустя столько лет вместе — все еще ревнует тебя, как тогда, много лет назад, когда вы были мальчишками. Влюбленными. Счастливыми. От любви и счастья дурными. Вы и сейчас такие же — приходит на ум. Вы и сейчас — влюбленные и счастливые. И ты не знаешь, какого бога за это благодарить. За Тора. За то, что он не утратил способности ревновать. Ты так много хочешь дать ему — своему мужу. Ты так сильно хочешь, чтобы он был счастлив с тобой. Каждую секунду, что вы вместе, был бы счастлив. Ты уступил, когда вдруг понял — только тебя одного для полного счастья Тору мало. И ты не ревновал, нет! Ты с решением его согласился. И появился Билли. Ваш с Торстейном названный сын. В одном ты был непреклонен — биологических детей у вас не будет. У тебя не будет точно. Никаких разговоров о суррогатном материнстве ты и слушать не желал. Учитывая твой анамнез. Учитывая анамнез Торстейна. Генетика — сука та еще! И она посмеялась над вами обоими, когда наградила геном безумия тебя и Тора. Твой родной отец — Джек Соммерсет — жестокий маньяк-убийца, насиловавший и убивавший женщин. Родной брат Тора — убивал не менее жестоко, и пусть Крисом владела не похоть, а религиозный экстаз, - какая, к черту, разница? Оба — Соммерсет и Хемсворт-младший — психами были натуральными. И ты не желаешь… ты не позволишь передать это семейное сумасшествие вашим с Торстейном детям. Уильям Мейсон — до четырнадцати лет он чем только не занимался: бродяжничал, воровал, торговал травкой в лондонских подворотнях, менял приемные семьи, убегал, снова бродяжничал… С ним было сложно — с вашим Билли. С ним вы стали семьей — по-настоящему стали семьей. И ты даже был благодарен Крису — и плевать на его безумие! - ведь это его появление способствовало тому, что ты смог сблизиться с мальчишкой. После того случая… После ранения Тора… Вы много разговаривали — ты и Билли. Торстейн увез Криса в Скотланд Ярд, а ты остался с сыном. И вы говорили. О том, что с Тором все будет хорошо, несмотря на ранение. О том, кем приходится Тору этот незнакомый — так на него похожий — человек, который появился, словно ниоткуда, и не позволил тому подонку, что стрелял в Торстейна, прикончить его. Вы говорили о Крисе. О том, почему Билли никогда раньше не видел дядюшку. Ты не мог… Не хотел рассказывать мальчику всю правду. Ты думал тогда о Магнусе — ему как раз минуло четырнадцать, когда ты рассказал ему всю правду об отце. О том, что Крис сделал. Билли казался тебе старше Магнуса. Он больше повидал. Больше перетерпел. Но тем не менее, у тебя язык не поворачивался сказать: «Это твой дядя Крис, и он маньяк-убийца, но сейчас он спас твоего приемного отца. Аллилуйя!» Ты просто не мог сказать это своему сыну. И ты ушел тогда от разговора. Ты попросил Билли научить тебя играть в приставку. Ты просто не мог тогда говорить с ним о Крисе. Ты много раз говорил о Крисе с мужем. Ты видел — десятки, если не сотни раз, - как Тор временами словно выключается. Словно уходит в себя. Думает о чем-то… О ком-то — и у тебя сомнений нет, о ком именно. Ты помнишь, как Тор поднимался на палубу яхты — тогда, когда вы решили поиграть в капитанов. Ты оставался в каюте, а Тор выходил на палубу и проводил там какое-то время, прежде чем спуститься к тебе. В твою постель. В твои объятия. Почему-то ты был уверен — Тор думает о своем брате. О том, почему они братьями быть перестали. И как теперь с этим жить. Ты видел — твой муж мучается. Тем, что не может простить Криса. Тем, что не может простить брата за то, что однажды тот возжелал тебя. И не просто к себе в постель захотел получить, не просто своим сделать. Крис назвал себя Богом. И если не к этому нужно ревновать, то к чему тогда? Ты на роль Бога уж точно не годился, но почему-то Крис решил иначе. Ты помнишь, как он смотрел на тебя — снизу вверх — коленопреклоненный. Ты помнишь, как он опускал пред тобой покорно голову. Помнишь прикосновения его губ к твоей коже. Помнишь свой страх вперемешку с возбуждением. Помнишь тяжесть ремня в своей ладони. Как он опустился на обнаженную спину Криса. Помнишь дрожь, пробежавшую по телу. Помнишь — и хочешь забыть. Ты не позволяешь себе даже подумать о том, что было бы, если бы ты позволил. Если бы ты тогда все Крису позволил. Ты не позволяешь себе думать о том, что ты чувствуешь, глядя на Торова брата, когда он заявляется к тебе якобы для того, чтобы забрать свою трость. Ты смотришь на Криса, на Серхио Алвареса, что застыл за плечом Хемсворта верным цербером. Ты видишь, как Крис изменился за тот год, что прошел с последней вашей встречи. Что-то существенно поменялось. Появилась мягкость, которая раньше не была Крису присуща. Появилась нежность — на дона Вьехо направленная, и почему-то тебя эта нежность в щенячий восторг приводит… Привела бы, если бы ты не помнил: Крис Хемсворт — опасный убийца. Стоит ему захотеть, он тебя на тот свет одной рукой отправит. Вот только он не захочет. Никогда не захочет. Потому что знает — у тебя есть Тор. Потому что тоже помнит, как однажды назначил тебя Богом. У тебя есть Тор. Потому-то ты и чувствуешь себя почти что Богом. Кощунственно? Да к черту! - Томас? - голос Гарольда Вайса заставляет тебя оторваться. От мыслей о Крисе оторваться. - Да, прости, я задумался... - Не прощу, ведь ты думал не обо мне, - Гарольд произносит это с иронией, но ты не можешь назвать эту иронию грустной. Вам нечего делить. Нечего друг другу прощать. Вы друг другу чужие давным-давно. У каждого своя жизнь. Но тем не менее, ты чертовски рад тому, что он позвонил. И почему-то тебя совсем не радует то, что Гарольд произносит следом: - Жаль, не смогу принять твое предложение, Томас. Насчет ужина. Завтра с утра улетаю домой, так что… Ему жаль. Тебе тоже. Совсем не потому, что ты так сильно скучал все эти годы по бывшему. И не потому, что тебе хотелось бы чего-то такого… Какого-то флирта… Игры… Просто ты устал. От того пиздеца, что вокруг вас с Тором происходит. От того, что Тор сам не свой после того, как его братец объявился в городе. От того, что ты вынужден сидеть сиднем вместо того, чтобы помочь Тору разрулить этот самый пиздец. Но Тор просил тебя оставаться дома. Под защитой надежных стен, бронированных окон и кодовых замков. И нет, твой муж вовсе не боится, что ты будешь мешаться под ногами — в конце концов твой опыт оперативной работы едва ли не больше Торова. Но он… Он просто за тебя боится. И ты не хочешь давать мужу дополнительный повод для беспокойства. Поэтому ты сидишь взаперти, как чертова принцесса в чертовой башне. И что-то ты не видишь дракона, который грозился бы на тебя напасть. Но ты знаешь, что иногда драконы принимают человеческое обличье. Тебе... не скучно, нет. Как-то по-сучьи тоскливо и муторно. Особенно сейчас, когда Билли отправился на экскурсию с классом. Тор не хотел его отпускать, и только тот факт, что на всем пути следования школьного автобуса — в Эдинбург и обратно — детей будет сопровождать полицейский кортеж, убедил его поставить подпись под родительским согласием на экскурсию. Так вот Билли нет дома. И ты скучаешь. По своему сыну скучаешь. Это чувство — новое совершенно — тебе немного странно и… Так тепло! Ты никогда всерьез не задумывался о возможности отцовства. Гнал от себя подобные мысли. Большую часть жизни ты занимался тем, что дарил другим детям право на семью. Право на безопасность. Право на счастье в конце концов. Возможности твоего Фонда в последние пару лет стали поистине безграничными. И ты работал как каторжный — и даже немного больше — чтобы добиться того, что у тебя есть сейчас. Ты работал. И Магда. И еще Джек Коллинз. Вы были командой. Вы были семьей, черт возьми! Но только теперь у тебя появился ребенок. Еще совсем бестолковый, сложный, задиристый — самый лучший! Но сейчас Билли нет рядом. Тор зашивается со своим расследованием. Тор не справляется — и от этого бесится, срывается, когда ты звонишь ему с простым: «Как ты?» Рычит в трубку: «Хиддлс, блять, мне тут заебись как распрекрасно!» И тебе бы не обижаться на мужа. Но ты обижаешься. На то, что обещал ему оставаться дома. Обещал, что хотя бы за тебя Тор не станет волноваться. За тебя и вашего сына. А ты обещал Гарольду ужин. За то, что помог Магде. Вашей с Тором Магде. Поэтому ты решаешься. - Приезжай! Ко мне… К нам домой. Я сделаю печенье. Помнишь? Ореховое — ты любил… - Ты уверен? - с сомнением спрашивает Вайс, но ты отметаешь всяческие сомнения тут же. - Боже, Гарольд! Я приглашаю тебя на ужин, а не в койку. Ты помог моей родственнице, и я… Я не хочу чувствовать себя неблагодарной свиньей. - Окей, - соглашается Вайс. - Жди, Томас! Уже мчу! Он приезжает спустя час после вашего телефонного разговора, и ты как раз успеваешь достать из духовки печенье. Твой муж обожает твои кулинарные изыски, да ты и сам любишь испечь что-нибудь вкусненькое. Ты думаешь, это у тебя из неустроенного, сиротского детства — страсть к домашней стряпне. Ты по-доброму завидовал другу Чарли, когда он угощал тебя кексами, что пекла его мать, ведь у него она была — мама. Она провожала его утром в школу, целовала в макушку и клала в рюкзак кексы. Или печенье. Или сэндвич. Да какая разница! Тебе тоже хотелось бы, чтобы тебя целовали в макушку каждое утро. Чтобы кому-нибудь было дело до того, что ты сегодня получил неуд по физре, потому что забыл форму. Или что через месяц тебе предстоит сыграть в школьном спектакле, а ты ленишься учить роль. Тебе хотелось бы нормального детства. Но ты не всегда получаешь то, чего хочешь. Тебе достался Тор — как компенсация за все то, чего у тебя раньше не было. А теперь у вас с Тором есть ребенок. И ты хочешь целовать его в макушку по утрам, собирая в школу, и класть ему в рюкзак печенье. Или яблоко. Ты хочешь прийти с Тором на школьный спектакль, где Билли исполнит главную роль. Тебе хочется сидеть на трибуне и орать, подскакивая, когда ваш сын забьет гол на футбольном матче. Тебе хочется чего-то такого… Простого счастья, которое ты обрел только рядом с Тором. И разве ужин с Гарольдом Вайсом может хоть как-то твоему счастью с Торстейном помешать? Никак не может! Гарольд целует тебя в висок, поглаживая по спине. Жест интимный очень, но тебя не заводит. Ты рад его видеть. Ты рад будешь окунуться в прошлое и вспомнить несколько приятных моментов из вашего с Гарольдом общего прошлого. Дань памяти. Всего лишь. Ты приглашаешь Вайса за стол. Наливаешь вина вам обоим. Он шутит — и даже остроумно. Ты смеешься над его шуткой — расслабленно. Ты наслаждаешься вечером. До тех пор, пока не слышишь трель звонка. За порогом Джек Коллинз, и ты впускаешь его незамедлительно. Если с кем ты и можешь быть в безопасности — так это с тем, кто эту самую безопасность организовывает уже много лет. - Что-то случилось? - обеспокоенно спрашиваешь ты Джека. - Что-то срочное? У меня гость… - Тебе придется поехать сейчас со мной, - говорит твой безопасник, не удосужившись даже поздороваться. А ты смотришь на Коллинза, и беспокойство закрадывается вдруг в душу. Тебе кажется, что вокруг Джека воздух как будто бы сгущается. Тебе кажется, что даже температура в комнате становится на пару градусов холоднее. Как его глаза сейчас — цепкие, внимательные. Взгляд напряженный. Он весь — сплошное напряжение. И тебе хочется почувствовать правой почкой стальное дуло твоего Глока. Но пистолет в сейфе — не с оружием же в руках встречать бывшего любовника! А Джека Коллинза ты не звал. - Поехать? Куда? - с раздражением спрашиваешь ты Джека. - Без разговоров, Том, - морщится на твое раздражение Коллинз. Его пистолет оказывается в руке молниеносно. А следом ты слышишь шаги Гарольда, как он выходит из гостиной. - Томас? - спрашивает он чуть напряженно, а ты рявкаешь в ответ: - Уходи! Назад, живо! Ты не понимаешь, что такое нашло на Джека. Почему он позволяет себе размахивать оружием в твоем доме. И ты не пытаешься это выяснить прямо сейчас. Прямо сейчас тебе нужно, чтобы Джек не пустил свою Беретту в ход. - Опусти оружие, Коллинз! - говоришь ты спокойно, стараясь не выдать беспокойства. - Опусти ствол. Давай поговорим. - Я не разговаривать сюда пришел, Том, - качает головой Джек, протягивая тебе наручники. Наручники, мать его за ногу! - Надевай. - Джек… - Живо! - орет Коллинз, а вместе с ним кричит и Гарольд: - Не смей, ты сука! И ты готов заорать от досады — вот какого хрена Вайс вмешивается? Какого хрена орет на вооруженного человека? И в следующую секунду ты сам орешь — от ужаса, когда слышишь выстрел. Оборачиваешься. Видишь, как сползает по стене Гарольд Вайс. Ты видишь кровавый след на светлых обоях. Ты видишь его взгляд — удивленный и непонимающий. Он как будто хочет спросить: «За что?» Но не спрашивает. Струйка крови стекает по подбородку, когда Гарольд закрывает глаза и начинает заваливаться на пол. А ты с места срываешься. Кидаешься на гребаного Коллинза в попытках выбить у него пистолет из рук, но в следующий момент чувствуешь, как обжигает руку — словно кто приложил к коже раскаленную кочергу. Ты чувствуешь, как рукав пропитывается кровью. Чувствуешь, как она течет — липкая и теплая. Но боли ты не чувствуешь. Только гнев. И ты кидаешься на Джека снова. Яростно. На чертовом адреналине. И у тебя получается. Сбить его с ног. Повалить. Выбить пистолет из рук. Но силы заканчиваются — вместе с вытекающей из раненого плеча кровью. Перед глазами всё словно плывет, и ты смаргиваешь в бесполезных попытках сфокусировать взгляд. Ты чувствуешь противную слабость. Ты таким противно слабым себя чувствуешь, когда Джеку удается подмять тебя под себя. Пару раз приподнять твою голову и ударить затылком о пол. И прежде чем отключиться, ты думаешь о Торе. И о Билли. О том, что они никогда в жизни больше не захотят съесть ни крошки печенья.