МАГДА
Первые ледяные капли — дождь со снегом не редкость в этих краях - падают на лицо, и кто-то другой захотел бы натянуть капюшон поглубже, чтобы не чувствовать холодных мокрых прикосновений. Кто-то другой, но не ты. Снежные королевы не боятся холода. И ты задираешь голову, ты смотришь небу прямо в глаза, смотришь сквозь свинцовые тучи, что скрывают холодное северное солнце. И тебе бы хотелось разглядеть там, за тучами, пронзительную небесную синь, тебе бы хотелось в яркость эту нежно-голубую окунуться. Но ты знаешь, какую опасность могут таить все оттенки синего. Ты знаешь: голубой прозрачный лед обжигает, вымораживает, превращает таких, как ты, в Снежных королев. Поэтому ты даже рада, что сегодня небо укрыто тучами. Ты рада ледяным каплям, что падают тебе на лицо, не обжигая кожи. Тем, кто соткан изо льда, не страшен дождь со снегом. Ты бредешь вдоль кромки моря, бредешь просто так, безо всякой цели, как делаешь каждый день. Тебе не нужно куда-то спешить, чем-то заниматься. Ты просто встаешь каждое утро с постели, наскоро принимаешь прохладный душ, завтракаешь или просто пьешь кофе, если бывает лень готовить, и выходишь из дому. Иногда эта рутина меняется, и тогда ты остаешься дома и сидишь напротив холодного камина с какой-нибудь книгой или просто втыкаешь в телефон. Ты не разжигаешь камин. Тебе на пламя смотреть невыносимо. Ты предпочитаешь пользоваться электрическим обогревателем, только бы не смотреть в огонь. С некоторых пор он твой враг. Самый жестокий твой враг. Но такие дни редки. Чаще ты отправляешься к морю сразу же, как заканчиваешь завтрак. Ты идешь на берег, спускаясь от дома по дорожке, вымощенной серым камнем. Время от времени Тор наводит здесь порядок — выдирает проросшую между камнями траву, иногда меняет тот или иной булыжник. Ты не знаешь, зачем он это делает, но ты не спрашиваешь. Просто когда Тор приводит в порядок дорожку, у него такое лицо, что ты не решаешься подойти к нему с расспросами. В конце концов человек имеет право на что-то личное. Что-то свое. Как эта чертова дорожка. Ты гуляешь у моря каждый день. Ты часами можешь бродить по берегу, и тебе это еще не успело надоесть. Однообразный пейзаж, свинцовые волны, крики чаек. С некоторых пор ты слышишь собачий лай — видимо, в соседском доме кто-то поселился совсем недавно, ведь за три месяца, что ты провела в Тёнсберге, никакой собаки ты не слышала. И тебе бы поинтересоваться — что за люди живут по соседству? Но тебе плевать. На все на свете. Кроме сына, разумеется. Кроме Торстейна и Тома — они навещают тебя так часто, как только могут. Иногда — в те дни, когда у Тора на работе завал, Том приезжает вдвоем с Билли. И вы отлично проводите время. В самом деле. Новоиспеченный сын Хемсвортов — отличный парень. Когда он перестал дичиться, когда они втроем притерлись друг к другу, все стало как-то… Легче. Для Билли в первую очередь. Он еще не зовет Тора или Тома папой, но ты знаешь — все впереди. Вам хорошо друг с другом, хотя друг другу вы, по сути, чужие люди. Ни Том, ни Билли, ни даже Торстейн родней по крови тебе не являются, но ближе этих троих у тебя никого нет. Кроме Магни, конечно же. Сына ты видишь редко. Но ты не просишь его прилетать почаще. Он окунулся в свою любовь с головой, и ты не хочешь, чтобы он выныривал. Там, в этом море любви, твоему сыну так хорошо, так замечательно, что он искрит буквально, когда приезжает навестить тебя. Однажды он взял с собой Паоло, чтобы вы могли познакомиться. И ты радовалась за них двоих — таких молодых, таких утонувших друг в друге. Ты бы даже пустила слезу умиления, умей ты плакать. Но Снежные королевы не плачут. В их базовой комплектации слезы не предусмотрены разработчиком. Иногда ты думаешь о том, чтобы вернуться к работе. Том Хемсворт не намекает даже — он едва ли не в голос кричит о том, как ты нужна ему там, в Лондоне. Как он зашивается без тебя. Как у него ничего не выходит, и он нуждается в тебе критически. Ты обещаешь, что твой затянувшийся отпуск не продлится дольше, чем Том успеет окончательно выйти из себя: одному тащить на себе всю громаду, до которой разросся ваш Фонд — дело неблагодарное. Ты обещаешь… Но пока ты все еще не можешь выполнить обещание. Пока что тебе нужно это: тишина старого дома, электрический обогреватель, если становится особенно холодно, и море, с которым у тебя особые отношения. Тебе нужно твое одиночество, потому что тебе кажется, что именно наедине с собой ты могла бы скорбеть по мужу. Там, в Лондоне, окунуться в скорбь не получалось. Не получалось — и все тут! И нет, ты не думаешь о том, что с тобой что-то не так, раз ты не можешь ни слезинки пролить над гробом Виктора. Хотя с тобой определенно что-то не в порядке, раз ты прямым текстом заказала Крису убийство тех, кто твоего мужа в этот самый гроб уложил. Как бы там ни было — ты не плачешь. Ты стоишь рядом с Томом Хемсвортом, чувствуешь своими ледяными пальцами его теплую ладонь, поглаживаешь бездумно шрам, что остался после того, как из ладони вынули гвоздь, смотришь на Тора, который произносит прощальную речь, и… И ничего не чувствуешь. Потому-то ты и едешь сюда, в спрятавшийся от всего мира дом на берегу моря. Потому что здесь ты сама можешь спрятаться ото всех. Здесь никому нет дела до того, что ты разучилась чувствовать.***
Сегодня снова дождь. Ледяной, колючий. Как и вчера. Как будет и завтра. И ты рада дождю. Ты рада тучам. Тебя немного беспокоит лай собаки, но ты уверена — новые соседи не станут беспокоить тебя из-за показного дружелюбия. Дождь заканчивается так же внезапно, как и начался. Погода здесь, в Тёнсберге, переменчива, как капризная красавица. Дождь заканчивается, и ты щуришься от ярких солнечных лучей, что выглядывают из-за туч — пока что робкие, скоро они начнут лупить в полную силу. И ты расстегиваешь непромокаемый плащ, чтобы не было слишком жарко. Наступает тишина. Такая, какая бывает обычно после дождя. Даже море успокаивается, и его волны ластятся к берегу тихо, как будто боятся кого-то спугнуть. Даже чайки замолкают, и эта собака, что брешет все утро. В тишине тебе хорошо слышно, как к дому подъезжает автомобиль. Как хлопает дверца. Ты думаешь о том, что вряд ли это кто-то из Хемсвортов — ведь сегодня среда, и никто из них не стал бы приезжать к тебе в будний день, забросив работу и учебу. Ты думаешь… Неправильно, ведь в этот самый момент ты смотришь, как по дорожке, выложенной серым камнем, к морю спускается как раз один из них. Вот только это не тот Хемсворт, которого ты ожидала увидеть. Крис подходит ближе, и ты разглядываешь его так, что это, пожалуй, неприлично — вот так пялиться на кого-то. Но тебе плевать на приличия. В твоем интересе нет ничего такого… сексуально-романтического. Ты просто пытаешься получше разглядеть человека, которого любила когда-то. И не то чтобы ты хотела узнать его заново, но ты видишь, как сильно он изменился с тех пор, как ты видела его в последний раз. И дело даже вовсе не во времени, что не пощадило Криса. Он выглядит на все свои пятьдесят с небольшим хвостиком — годы, проведенные в изгнании, закалили его, сделали жестче, тверже. Он все еще красив — но теперь это не имеет никакого значения для тебя. Ты радуешься тому, что можешь просто смотреть на красивого мужчину, и при этом не желать его. Эта радость — какая-то неправильная, но это то, что ты чувствуешь. Ты не хотела бы прикипеть к нему сердцем снова. Точно нет. Крис изменился. Или это ты просто не видела его слишком долго. И когда он подходит совсем близко, когда — не спрашивая разрешения — наклоняется и целует тебя, задевая губами щеку и краешек губ, когда отстраняется, пряча в карманы руки, но так, что ты успеваешь заметить туго перетянутое эластичным бинтом запястье, тогда ты спрашиваешь его, забыв поприветствовать: - Что случилось? И он не смотрит в глаза. Он глядит на солнце, прищурившись. Он улыбается — и улыбка будто стирает с его лица десяток лет. Он отвечает: - Жизнь случилась. И ты соглашаешься. Молча с ним соглашаешься. Жизнь случилась. И вы даже смогли разделить её на двоих. Немного — но вы смогли. - Как ты? - спрашивает Крис, возвращая тебе взгляд. Вопрос дурацкий, на самом деле, учитывая обстоятельства, но в его голосе искреннее участие, а тебе почему-то не хочется быть сегодня колючей. Тебе надоела Снежная королева до чертиков. Ты пожимаешь плечами. Ты говоришь, что чувствуешь себя неплохо, и тебя лишь иногда мучает кашель, что неудивительно, учитывая, что недавно ты перенесла операцию на легких. - В Берне… В Швейцарии… - Крис прерывается, отворачивается, кашляет в кулак, словно это у него, а не у тебя, нет части легкого. - Есть клиника… У них хорошая программа восстановления после подобных твоей операций. Одна из лучших. Я могу оплатить пребывание в клинике… - Крис… - перебиваешь, не желая слушать ни о каких клиниках. Хватит с тебя людей в белых халатах. - Я не… Не нужно этого… - Я хотел бы помочь, - Хемсворт не пытается давить. Странно. Раньше он настаивал бы. Убеждал. - Если передумаешь — дай знать, ладно? Я бы хотел что-то сделать для тебя. - Ты уже сделал. Ты убил тех подонков, что отняли у меня Виктора, - говоришь так, как будто речь идет не о чьих-то жизнях, а о чем-то простом и банальном, типа похода по магазинам. - Ведь это ты их убил? Тор сказал, что там, на кладбище, наследили дон Вьехо и его мальчики. Но ведь это был ты? - Это был я, - не пытается отрицать. - Я хотел сжечь там все к чертям. Хотел, чтобы Коллинз и Лефевр… Чтобы они почувствовали на себе весь тот ад, что устроили твоему мужу. Но я вернулся и застрелил ублюдков. Я вернулся… - Крис… - ты хочешь коснуться его руки. Но ты не касаешься. Это глупо — ведь он, в отличие от своего брата и его мужа, вовсе тебе не чужой. Но ты просто не можешь прикоснуться. - Я вернулся, - продолжает он, - даже для меня такая смерть — это слишком. И мне жаль, Магда. - Крис сам касается твоей руки, сам подносит к губам твою ладонь и целует со внутренней стороны, так, как будто хочет спрятать свое лицо в твоих руках. - Мне так жаль… Ты знаешь, он говорит совсем не о том, что пощадил тех двоих, отнявших у тебя мужа. Он говорит о том, что случилось между вами. Жизнь случилась, мать её! Жизнь, которая могла бы быть добрее к вам обоим. Жизнь, которую вы могли бы прожить бок о бок, радуясь тому, как взрослеет ваш сын, гордясь его успехами. Жизнь, которую перечеркнуло безумие Криса. Жизнь, которую ты прожила с Виктором. С тем, кто защитил тебя от безумия. С тем, кто дал тебе так много счастья, что иногда казалось - оно просто не помещается у тебя в душе. Жизнь с тем, который так тебя любил… Так любил, что… Черт! Черт! Черт! Это несправедливо! Вот так — несправедливо! Отнимать у тебя того, с кем ты была счастлива. Отнимать… Сука — жизнь! Сука! Ты выкрикиваешь это. Кричишь громко, как будто пытаешься перекричать парящих над морем чаек. Сука! И ты, наконец-то это чувствуешь — соленую влагу, что стекает по щекам. И ты плачешь. Плачешь навзрыд. Ты швыряешь в море какой-то камень, вложив в замах всю ту боль, что скопилась за месяцы, прошедшие после гибели Ланге. Ты плачешь, а Крис не пытается тебя успокоить. Он не хватает тебя в охапку, не прижимает к себе, не стирает с лица слезы и не делает ничего такого — утешительного. Он просто позволяет тебе выкричать всю боль. Он позволяет тебе быть сейчас сломанной и некрасивой в своем отчаянии. Он просто рядом. И его как будто нет. И когда вновь принимается дождь, ты опять подставляешь лицо холодным струям воды, что бьют с неба. Твои слезы смешиваются с дождем, и ветер сносит их в море. И, успокаиваясь постепенно, ты думаешь о том, что теперь море приняло и твою соль. Что среди слез тысяч и тысяч вдов и детей, что никогда не дождутся на берегу своих мужей и отцов, есть и твоя слезинка. Ты теперь одна из них. Ты теперь не одна. - Пойдем? - предлагает Крис тебе руку, и ты принимаешь. Ты переплетаешь пальцы, чувствуя, что твои собственные почему-то совсем не холодные. Ты позволяешь ему увести тебя от моря. Хватит с тебя соленой воды на сегодня. И вы поднимаетесь к дому по дорожке, и Крис говорит, что это они с братом когда-то выложили здесь камни, чтобы было красиво. Вы сворачиваете к семейному кладбищу — небольшому совсем, всего лишь несколько могил Ведель-Ярлсбергов находятся именно здесь, в поместье. Крис говорит, он приехал, чтобы навестить родителей. Ведь он не был с ними в их последний час. Ты отходишь чуть в сторону — ты совсем не хочешь мешать его общению с отцом и матерью. Но он не задерживается возле их могил. Он просто касается ладонью каждого из надгробий и, нырнув рукой в карман пальто, достает оттуда четки и оставляет их на могиле отца. Почему именно Одину Крис решает отдать свои четки — ты понятия не имеешь, ведь Один не жаловал младшего из сыновей. Но ты никогда не понимала до конца логики Криса. Ты думаешь, что он и сам не всегда себя понимал. А еще ты думаешь о том, что не хочешь, чтобы он сейчас уезжал. Вот прямо сейчас. Не то чтобы тебе хотелось разделить с ним оставшийся день и тем более ночь… Тебе просто не хочется оставаться в одиночестве. И он понимает, чего ты хочешь. Он всегда был слишком проницателен — пресвятой Хемсворт. Вы идете в дом. И Крис разжигает камин, а ты забываешь о том, как боялась смотреть на пламя. Огонь разгорается, и в гостиной становится тепло и уютно. Вы разбрасываете возле камина подушки, и Крис находит где-то бутылку аквавита, а ты собираешь сэндвичи, помня о том, что у Хемсворта аллергия на рыбу. Поэтому только ветчина и сыр. И немного зелени. И еще томаты. И вы болтаете. Вот так просто, как будто не было между вами всего… Всего этого дерьма. Как будто и не было целой жизни, что потрепала вас обоих знатно. Ты рассказываешь Крису всякие забавные случаи, что приключались с Магни, ты показываешь ему фотографии, те, что сохранила память телефона. Он просит перекинуть их ему на смартфон. Он улыбается в ответ на улыбку сына, которую рассматривает через экран. Он говорит о том, что у вас получился совершенно замечательный ребенок, а ты спрашиваешь его, как хорошо он знает Паоло Алвареса. - Паоло... - задумчиво отвечает Крис, смешно почесывая кончик носа. - Он веселый, добрый и до безумия влюбленный в Магнуса. Он совсем не такой, как его отец. Не такой, как Вьехо, понимаешь? Ты понимаешь, конечно же. Ты наслышана о грозном сеньоре Алваресе, что держит в страхе половину Латинской Америки. Тебе интересно — что в нем такого? Что могло привлечь Криса? Но ты не спрашиваешь — это не твое дело. Вместо этого ты делишься опасениями по поводу того, что ваш сын, хотя и покинул ИВД, все еще является, по сути, священником. Ты боишься, что однажды он сможет вернуться служить в Ватикан. - Он не вернется, - отметает твои страхи Крис. - Магни больше не примут на службу в ИВД. Я об этом позаботился. И на твой вопрос: «Как же ты это сделал?» предпочитает отмолчаться. И ты не лезешь с расспросами. Если ты все правильно понимаешь — тебе не понравится ответ. Время близится к закату — заканчивается и аквавит, и ты чувствуешь, что выпила лишку, по крайней мере твои веки такие тяжелые, что ты подумываешь заснуть прямо здесь, в гостиной, не доходя до спальни. И тебя укладывают на диван его заботливые руки. Крис может быть таким внимательным… Он всегда был к тебе слишком внимателен, если отбросить в сторону тот факт, что он всегда был опасным убийцей с напрочь протекшей крышей. Но вот что удивительно — тебе никогда не было страшно оставаться с ним наедине. Поэтому ты принимаешь его заботу. Ты позволяешь ему укрыть себя пледом. Ты благодарна ему за то, что его забота ограничивается лишь этим — а ведь он мог бы унести тебя в спальню. Он мог бы взять тебя сейчас — если бы захотел. Если бы захотела ты. Но ты чувствуешь, что вряд ли станешь когда-либо заниматься с ним сексом. Вряд ли ты захочешь пустить в свою постель кого-то еще, вот в чем все дело. Но сейчас ты думаешь не об этом. Ты думаешь о его руках, что поправляют плед, позволяя тебе улечься поудобнее. Ты слышишь его короткий смешок и предложение спеть тебе колыбельную. И ты фыркаешь — ведь у него отвратительный голос и такой же отвратительный слух. Ты помнишь, как он, бывало, пел маленькому Магни, когда укладывал его в кроватку… Ну, как пел? Скорее просто шептал слова старой колыбельной, которую слышал еще от своей бабки. Песнь о деве, что в яблоневом саду ждет путника, утомленного горным походом*. Сейчас ты зачем-то пытаешься вспомнить хотя бы несколько слов, но норвежский - это не тот язык, который стоит вспоминать, когда ты немного пьяна. И ты сдаешься. - Даже не вздумай! - грозишься ты. - Только не пой! И вообще… - ты машешь рукой, прогоняя: - вообще я уже сплю... И он фыркает в ответ. Он называет тебя пьянчужкой. Ты не слышишь его шагов, как он покидает гостиную. Крис умеет двигаться так тихо, что не услышишь, даже если станешь прислушиваться. Он не оставляет следов — разве что в чьих-то душах. Он может быть невидимым — но ты не сможешь его забыть.***
Утро встречает тебя — отдохнувшую и выспавшуюся, несмотря на выпитый накануне аквавит. Ты принимаешь душ, делая воду погорячее — пока ты была Снежной королевой, успела забыть, каково это - когда твою кожу ласкают горячие струи. Ты смотришь на себя в зеркало, пока увлажняешь кожу кремом, и думаешь о том, что тебе хотелось бы добавить на лицо немного красок. Совсем не потому, что ты хотела бы понравиться Крису… Понравиться ему вновь… Тебе просто не хочется видеть свои бледные скулы. И ты делаешь легкую коррекцию, ты подкручиваешь ресницы, не касаясь их тушью, ты наносишь немного блеска на губы и киваешь своему отражению, когда с косметикой покончено. Крис встречает тебя на кухне — в его руках дымящаяся кружка кофе, и он предлагает сварить тебе тоже, но ты качаешь головой отрицательно. Ты сделаешь кофе себе сама. И пока работает кофеварка, успеваешь рассмотреть его трость, что он оставил, прислонив к плите. Ты проводишь пальцами по дереву, обводишь вырезанные буквы, что складываются в имена — среди них есть и твое тоже. Крис выцарапал на трости имена тех, кто ему дорог — догадываешься ты. И это неожиданно приятно — что спустя годы ты все еще ему не безразлична. - Ты сделал это, когда был там, в Каракасе? - спрашиваешь, зная ответ заранее. - Ты вырезал эти имена, когда был с ним? С Вьехо? Запретная территория… Не надо бы тебе туда соваться… Но Крис, вроде бы, не против. - Я сделал это, потому что не хотел забывать… Понимаешь, мне было так плохо тогда… Я так боялся, что рассудок мой навсегда… В общем! Он выходит из-за стола и, подойдя к раковине, начинает мыть кружку так тщательно, словно хочет смыть с нее глянцевое покрытие. - Я просто хотел, чтобы у меня были воспоминания. О тебе. О Магни. Я думал о вас каждый день, Магда. Просыпался — и думал. Засыпал — и опять думал. - А Вьехо? - Вьехо… - Крис отставляет вымытую кружку на сушилку, вытирает руки насухо. - Вьехо… Рядом с ним я не спятил окончательно, понимаешь? Воспоминания о вас… о тебе и сыне... как и присутствие Вьехо - помогли мне выжить. - Вот только мне ты не сказал, что остался в живых. И это звучит как обвинение. Это оно и есть. Ты благодарна Крису. За то, что отомстил — и ты не собираешься мучиться угрызениями совести по этому поводу. За то, что растопил лед, убив в тебе Снежную королеву. Ты благодарна. Но ты все еще не готова простить ему… Ты не готова простить ему слишком многое. - И не сказал бы впредь, если бы не обстоятельства, - отвечает сухо. - Я слишком любил тебя, чтобы позволить жить надеждой на встречу. Самовлюбленный сукин сын! - Как бы там ни было — я не желала твоей смерти. Никогда не желала. - Знаю… - он обнимает — на несколько мгновений всего лишь прижимает к себе, пряча лицо в твоих волосах. - Знаю. Ты выходишь проводить его, как только допиваешь свой кофе. И когда вы идете к машине, спрашиваешь, какие у него теперь планы. Крис отвечает, что его служба в ИВД окончена, и ты опять же не требуешь подробностей. Он говорит, что скорее всего вернется в Каракас, и ты слышишь нежность в его голосе, когда он говорит о церкви, что построил для него Вьехо. - Думаешь, пора покончить со всем этим? - ты поводишь руками неопределенно. - Со всем… Думаешь, пора пожить... безопасно? Ты заслужил. - Думаю, что для меня безопасно равно слишком скучно, но я подумаю, - Крис пытается отшутиться, но ты понимаешь, что шутка эта такая себе. - Магда! - он вдруг останавливается, поворачивается к тебе лицом, заглядывает в глаза тревожно. - Ты же позовешь меня, правда? И на твой непонимающий взгляд отвечает: - Если я буду нужен — ты меня позовешь? Если что-то случится… Что угодно… Я приду — ты должна это знать. Я приду к тебе, если будет тяжело. Из любого далека — приду. Ты киваешь. Ты обещаешь. Ты знаешь, что обещание не исполнишь. Он знает это тоже. И он целует тебя на прощание. Целует… по-настоящему. Не как друг. Не как отец твоего ребенка. Он целует, как любовник. Целует как тот, кто любил всю жизнь. Он целует так, что не оторваться. Так, что не отпустить. Он сам тебя отпускает... Шепчет прямо в губы: - Моя Магда… Моя прекрасная… А после садится в машину и дает по газам. И ты смотришь вслед. Смотришь, пока не замечаешь, что перед глазами все как будто бы размывается... Растекается... Расплывается. И ты понимаешь, что это все еще он. Все еще лёд, который, видимо, не до конца растаял вчера, когда вы с Крисом пытались залить его аквавитом и растопить в камине. Но все заканчивается. Ты вытираешь тыльной стороной ладони мокрые глаза. Ты улыбаешься, когда видишь на коже соленую влагу. Ты и не думала, что будешь радоваться своим слезам. А еще ты думаешь о том, что не хочешь идти сегодня к морю. Вместо этого ты решаешь поехать в город. Да, пожалуй, так будет лучше. Ты поедешь в центр Тёнсберга. Ты будешь пить кофе в маленькой кофейне на улице Святого Олафа. А потом пройдешься по магазинам. И позвонишь Магнусу. Может быть, он прилетит в эти выходные. Может быть, вы пригласите на ужин новых соседей - тех, чья собака лает, перекрикивая чаек. А может и нет. Возможно, ты захочешь полететь вместе с сыном в Рим. И вы будете гулять по древним улочкам и пить вино, усевшись за дальний столик в какой-нибудь темной траттории… или как там называются эти их ресторанчики? А может… Ты не строишь планов. Не думаешь о будущем. Ты просто выпьешь сейчас кофе. А там — посмотрим!